Поролон в голубом песке

Из ночных джунглей в мехе инея я выхожу к сиянию бойни. Голые холмы до горизонта испещрены загонами и казнящей аппаратурой. Мобулы и сифонофоры в аду. Человек, несомненно, включен в процесс. Стыдливо жмется он к земле, стыдливо поднимает факел.  

Глядя вокруг, я проклинаю свою непричастность и бессилие. В проклятиях я утрачиваю себя и преисполняюсь состраданием ко всему живому. Легкость открывает передо мной пустоту, наполненную ликующим покоем, что матово отсвечивает, точно пещерный жемчуг. Единственное, что течет от меня вовне, – это отрицание, анти-воля.  

Ах, я не так уж и непричастен! Моя тропинка поворачивает к очередной уродливой машине для казни. Та содрогается и скрипит. Ее сложность равна ее бесполезности. Хватило бы простого ножа.  

Перед машиной выходит жук-рыцарь. Он поражает ее пригоршней песка. Бросает его между отлаженных шестеренок, и все движение останавливается.  

Рыцарь смотрит на неприятеля и сам падает замертво.  

Тропинка делает поворот.  

Мир неизвестен. Тайна – любое «это».  

Чем больше информации потребляется в попытке познания вещи, тем более очевидной становится непостижимость разумом ее сути. Ощущение недостаточности только увеличивается с расширением круга теоретических и эмпирических данных.  

В условиях неизвестности всякое суждение истинно и ложно с неопределенной долей вероятности. Можно сказать, что в комплексе, допустим, противоположных (бесконечных) суждений каждое из них достаточно, легитимно. В момент времени истинным может быть лишь одно из противоположных суждений. В следующий момент истина, возможно, сдвигается, следуя за изменением объекта или обусловленная сменой позиции психических компонентов. Некоторые истины более текучи, другие, наоборот, относительно устойчивы, но ни одна не имеет дна.  

При условии принципиальной непознаваемости мира (и как части его – себя) все может являться всем. Малиновый конь может быть резиновым додекаэдром. Мы оперируем наиболее существенными вероятностями, допуская их тотальность, чтобы вычленить из беспредельности вещи, достаточные для использования в практических целях.  

Не впадая в противоречие, можно иметь противоположные взгляды, умозрительно – равноценные, но для удобства быта оснащенные вероятностью. Например, сатанинское наслаждение полнотой жизни и стоическое осознание ее смешной иллюзорности, чтобы иметь силу в подходящий момент жизнь прервать.  

Самыми яркими в моей жизни были разочарования (фокусировка ничто).  

Сто двадцать тысяч лет Чикатило спал в цветке лотоса, пока не иссякла дурная карма. Потом он проснулся и иррадиируя благолепием вступил в страну будды Амитабхи.  

В рощице золотых баньянов Чикатило встретил обнаженного мальчика с бронзовой кожей и большими, огненными глазами. На лице мальчика спала отрешенная голубка полуулыбки.  

– Я – колебание точек в пространстве точек, которые приводятся в движение импульсом вечно воспроизводящих себя желаний. – заявил ему Чикатило. – Да не зовется отныне личностью этот импульс! и я не тот кто есть, но и не тот, кто не есть.  

Он облизал ладони и намазал слюной лицо.  

– Кто я? созерцательная пустота, в которой Вселенная отражается без остатка; заполненное, равное вмещаемому вместилище мироздания.  

Затем он достал из кармана нож и вырезал мальчику печень, глаза и челюсть. Мальчик был податлив и мягок, как спелая черимойя. С его лица не сходила блаженная улыбка. Чикатило отделил от тела мошонку и вынул из кожаного мешочка яйца. Одно стал грызть сам, а другое отдал мальчику. Тот тоже стал его грызть.  

Психика маньяка находилась в спокойствии невесомости. Психику переполняла любовь, лишенная объекта, пустая, чистая и твердая, как алмаз.  

– Сансара – это нирвана, – прошептал в предсмертной агонии божественный мальчик.  

Чикатило обрел бодхи. Он больше никогда не рождался.  

Как хорошо, что я не кто-то другой.  

Как хорошо, что я не печь и не полынья. Не бейсбольная бита и не мягкий бархан.  

Я удачно избавлен от многих обязанностей вещей. Быть собой тоже стараюсь как можно меньше. Обстоятельства способствуют. Цивилизация, в этом смысле, мне на руку. Все предметы, а точнее их восприятия, пусты наравне с остальным психическим содержанием. Об этом говорится в Сутре сердца праджня-парамиты. Все сущее обусловлено и предопределено. Оно складывается из комбинации частей предшествующих объектов, но внутренняя автономия, самобытие отсутствует где бы то ни было, кроме…. Мы, израненные определенностью, припадаем к пустоте, как животное к водопою. Ей, единственной, не нужно обоснование, она просто есть. Возникновение же материи, пространства и времени требуют логического зачатия, будь то Большой взрыв или Акт творения.  

Пустота – это неизвестность. Неизвестность – пустота. Ничтожество и скука человеческой личности, поток обусловленных трепыханий скрывают несокрушимость, над которой не властен ни один тиран. Ее не пронять, и потому над ней не обрести контроль. Все армии сгинут в ее неопределимой сути, растворившись по частям или мгновенно перешагнув горизонт событий. В ее бездне без глубины. В бездне её не-бездны.  

Каждое равно каждому, ибо бесконечно пусто. И в итоге остается только несокрушимость и наш ужас перед ней. Ужас, которому нет предела. Из которого берутся силы проживать жизнь.