Влага

В лесу пахло мокрой листвой и мхом, трава была влажная, скользкая, и было не ясно, то ли дождь прошёл, то ли роса не успела сойти. Здесь, где бесконечные деревья простираются так высоко, что кажется, словно солнце и вовсе не существует, где царит полумрак, а те лучи, что еле-еле пробиваются, отдают бликами на листве, траве, воде, что покрывает все. Царит вечная влага, которой во век не высохнуть. Зелень куда ни глянь. Мох покрыл стволы деревьев, и от того легко забываешь, что кора – коричневая. Камни – большие глыбы, лежащие россыпью вдоль ручья, и те – зеленые. Ступаешь на землю, а нога мягко тонет во мху, проступает влага, и остается след. Ручей широкий, медленный, играет искрами света, и кажется, словно течет не вода, а время.  

Этому нет ни названия, ни рода, ни имени, но не отменяет его существования. В этом лесу, где не ступала разрушительная нога человека, бродит ни то олень, ни то живое дерево: изящный, завораживающий. Хрупкий. Его шерсть, белая, как грибы, что растут под деревом в чаще, покрывает его могучее тело, а туловище покрыто зеленой, влажной листвой, как и все вокруг. Ноги и мощные рога его – ветви деревьев, покрытые корой, старой, в трещинах. А что тело, что корона на его голове, – все усыпано маленькими белыми цветами. Копыта его – каменные, во мху. Он не зряч, так как ему не нужно видеть все, ведь он и есть – все, а потому глаза его белые, без зрачков, и мутные, как воздух вокруг. Когда он ступает на мох – не остается ни следа, ступив на ветку – она не ломается, а выпив воды из реки – меньше ее не становится. Ведь как подобное может разрушить подобное?  

Это ни животное, ни растение, а дух. А духи, как известно, охраняют. Пока бьется сердце его, жив и лес, жива и зелень, и влага, и лучи солнца.  

***  

Наша группа загнивает здесь уже целый месяц. Мы скитаемся по лесу, без края и границ, потерянные, замерзшие, без надежды и света. Однажды миссия по поиску зверя на неделю обернулась поиском утерянного пути назад. Семь рейнджеров, четыре палатки, немного оставшихся спичек, и никакой еды. Все что осталось – ружья да патроны, но их не прожуешь. Все, что видно в это диком месте – зелень. Повсюду. Я забыл как выглядит солнце.  

***  

Мы сидим у костра: я и пять моих напарников. Только-только стало светать, но разницы – никакой. Здесь что днем, что на рассвете, – все один свет. Как ни гляди, ни черта не видно.  

Нас послали на поиски неведомого, невообразимого, того, что не должно существовать. Говорят, есть не то олень, не то живое дерево, на нем растут листья и цветы, а найти его можно только потерявшись. Это и случилось. Карта перестала работать. Там, где должна была быть река, стоит, словно целые века скала. Там, где должен был быть глубокий ров – россыпь валунов, все сплошь и рядом покрытые мхом. Ищешь поляну, что отмечена на карте, а находишь ручей. И дело не в том, что мы из рук вон плохие рейнджеры, и не в том, что картежник близорук. Даже если пойти точно назад, оказываешься там, где раньше никто не ступал. Словно лес живой и играет с тобой в злую шутку. Словно ему надо, чтобы ты потерялся, забылся, зашел в глушь и сгнил.  

Сгнил. Это точное описание того, что с нами происходит. У всех кожа сморщилась от влаги, и, как ни грей ее у костра, как ни вытирай одеждой, что и так насквозь пропитана влагой, она не высохнет, лишь все больше и больше разбухает с каждым днем. Наши вещи, палатки, обувь, все покрылось мхом. За ночь. И как его не очищай, каждое утро он лежит как нетронутый. Да мы и попытки оставили. В карманах – листья. Откуда они там, черт побери? Я же не куст. Ногти больше похожи на кору: потемнели, потрескались, пахнут деревом. Глаза у всех мутные и влажные, прям как ручей рядом с лагерем. Словно все отравлено. Все, к чему мы прикасаемся, вдыхаем, видим – все отравлено.  

Сгнил. Так и напишут на безымянной могиле. Если найдут тело. Или что от меня осталось. А может и не останется ничего: покроюсь мхом, насекомые и звери слопают плоть, а кости прорастут во влажной земле.  

***  

Гад. Почему я? Сам пусть идет. Этот чертов главный послал меня все дальше и дальше в глушь на поиски этой чертовщины на весь день. Велено найти, вот и ищем. Черт бы его побрал. Желание одно: бросить все вещи. Все, что на мне, со мной, вокруг, и бежать так быстро, как ноги позволят. Долой отсюда, от зелени, влаги, тьмы. От черта рогатого.  

***  

Я потерялся. Шел четко прямо, напролом сквозь листву, ветки, переступая булыжники, где-то перекарабкиваясь через поваленные стволы деревьев. Четыре часа шагал, ни следа зверя: ни сломанных веток, ни поцарапанной коры, ни следов на мху. Черт, да муха сядет и то след останется, значит нет тут его. Развернулся, пошел назад, мечтая о костре и тепле. Уснуть бы скорее, и оказаться дома. Никогда больше в лес, ни ногой. Шел ровно столько же, четыре часа, по часам замерял. Но ни лагеря, ни запаха паленых бревен, ни голосов шумных приятелей. А место – словно другое. Все новое, и, черт, дикое. Здесь пахнет смертью. Моей. Сгнию я тут. Один.  

***  

Как я заснул? Не знаю. Я долго брел, искал лагерь. Сел, и заснул. Возможно, я спал пару часов, а может пару недель. Ощущение, словно в голове не мозг, а мох. Думать нечем. Пока спал, ноги мхом покрылись. Отдирать не стал. Толку то? Все равно вернется. Стал плохо видеть, словно в глазах туман. Нашел ручей, умыл лицо, промыл глаза, не помогло. Рискнул попить. А толку то, даже если отравлюсь? Все равно сгнию здесь. Без еды, света, людей.  

Слышу вечно какой-то шум позади. Или сбоку. Или сверху. Или из-под земли. Или это в моей голове? Так и не разобрался.  

***  

Мои пальцы одеревенели. Иду все время вдоль ручья, глядишь выйду куда-нибудь. Я спал восемь раз, значит, прошло восемь дней. Или у меня бессонница, и уже месяц пролетел? Или я сплю по три раза на день, и прошло всего три дня? Мои кости стали выпирать, натягивая кожу, а ребра торчат, словно каркас. Я ходячий труп. Да вот только никак не умру.  

***  

И вот он стоит. Метрах в семидесяти. Или пяти. Или километре от меня. Я не знаю, я почти незрячий. Из глаз струится вода, в волосах листва, ногти – кора, руки деревянные, почти не гнутся. Я не знаю, плутаю ли я, или стоя на одном месте целый год. Но срежь меня, и будет видно вековые кольца. Мне пятнадцать или семьдесят? Несите пилу, сейчас проверим. Я издаю булькающие звуки, словно захлебываюсь водой. Но я обезвожен.  

Вот он стоит. И смотрит на меня. Или не смотрит. Или не на меня. Не глаза, а бельма. Дикий. Жуткий. Олень? Черт? Он поворачивает голову туда-сюда на пару сантиметров, а его рога скрепят, как ствол дубовый. Ветер развевает листву на его теле, ветви на нем качаются, а цветы вот-вот отпадут. Жуткий.  

Нашел. Уже не искал, а нашел. Кого искал? Кого нашел? Кто я? Не помню. Он с силой выпустил воздух из ноздрей, я аж дернулся. Пока дернулся, почувствовал что-то на спине. А, ружье.  

***  

Он так прекрасен. Такой живой. Он – лес. Он – все вокруг. Я не могу его убить.  

***  

Ни я, ни он не шевелимся. Он уставился своим незрячим взглядом прямо мне в душу, а я – в его. Хотя не уверен, что способен видеть, может все это – у меня в голове.  

***  

Нельзя его убивать.  

***  

Кто это там стоит?  

***  

Кто я?  

***  

Выстрел прогремел на весь лес. Услышали его даже в лагере, в пяти минутах ходьбы.  

***  

Пусть сгниет чертов монстр.  

***  

Пересох ручей. Завяли цветы. Трава пожухла, а мох сгнил. Оголилась грязная мокра земля, а потом и вовсе, высохнув, потрескалась. Деревья сбросили всю листву, ветки голые, страшные, как когти. Булыжники треснули, раскололись. Свет, своими лучами равномерно падает на все, что осталось здесь. Здесь, это где? Уже нигде. Никак. Никогда. Здесь ли?  

Олень, мертвый, с мутными глазами, лежит на земле. Из раны его течет не кровь, но вода. Через время, ветки на его теле прорастут, давая новую жизнь. Появится дерево, с цветами, с корой. Вокруг все покроется мхом, мягким, влажным, зеленым. Под деревом вырастут грибы, ядовитые и съедобные. Смотря, кто ест. Мох вновь покроет все: деревья, кусты, камни, тело несчастного безумного, его команды, его ружье и забытые палатки. Вода так и будет течь из оленя, давая дыхание новому ручью. Семена из цветов на рогах его опадут, зарываясь в мох, землю, влажную, плодородную. Пройдет время, и лучи солнца, слабые, но все же, дадут жизнь всему вокруг. Пройдет еще день, два, а может год. Олень встанет, и пойдет. Туда, куда глаза не глядят. Ведь он незрячий. Да и незачем ему глядеть. Ведь все вокруг – в нем. А он – во всем вокруг.