Гнедой

Со стороны города играла буйная музыка. По бокам от главной площади ровными рядами выстроились торговые лавки. По среди площади была установлена деревянная сцена, с которой доносилась музыка. Неподалеку от сцены шумно гуляли люди: кто танцевал, кто выпивал. А кто-то совмещал эти два дела, после чего уже не мог подолгу стоять на ногах и отправлялся вскоре на траву, под дерево, укрывавшее их и остальных зевак от не на шутку палящего солнца. По главным улицам городка растянулись вереницы людей, направляющихся к площади на ежегодный фестиваль. Скоро должны начаться скачки, в которых мог поучаствовать любой желающий, — за определенную плату, конечно.  

Сами лошади сейчас паслись на соседнем лугу, с которого открывался вид на город и на весь бедлам, происходивший сейчас на его улицах. Гнедые и буланые кучками столпились близ друг друга, а оконечно от них стоял мужчина; он время от времени прохаживал между своего стада и поглаживал гривы каждого, в особенности своего любимца — крепкого гнедого мерина с белым пятнышком на лбу, которого он обнимал, похлопывал слегка по шее, а после отходил обратно на свое место.  

Он был в легкой рубашке, брюках из хлопка, в шляпе и эспадрильях на босу ногу. У него были острые скулы, вытянутый нос и шея, загорелое лицо с руками и серые глаза, ласково смотрящие на лошадей. Он любил их, мирно жующих траву с поляны. Но в особенности ему нравилось смотреть, как такая лошадь вздымается на дыбы, все мышцы в теле напрягаются, ноздри надуваются, и она резко мчится галопом вперед, к победе. Большие ноздри будут расширяться еще сильнее при глубоком вдохе, а после горячий воздух из этих ноздрей и легких обдаст собой все вокруг. И вот наконец добежав до нужного места и проскользив несколько лишних метров вперед, он остановится с тяжелым, сбитым дыханием, пот будет стекать по его массивному телу ручьем, а солнце будет освещать всю его фигуру, блестя на его запыхавшемся теле. Таким, запыхавшемся, он пройдет еще один победный круг, после чего уйдет под навес, наездник спешится, и коня уведут окончательно в стойло.  

Неподалеку от лошадей, в тени дерева, сидели двое мужчин. Один низкий и широковатый, другой — высокий и худой, обтянутый крепкими мышцами и сухожилиями. Оба были в темных альпагатрах. Они сидели, облокотившись о ствол дерева, уперев спины в его жесткую кору и смотря на мужчину, стоящего у лошадей.  

— Слушай, — неожиданно протянул тот, что пониже. — А чего старик (забыл сказать, что мужчине, приглядывающем в данный момент за лошадьми, было слегка за шестьдесят) так печется о своих конях? Сидел бы дома да отдыхал постоянно, книжки читал, оставив все дела на нас двоих, — может ведь себе позволить. А нет, ему подавай все самому делать. Он что думает, мы не справимся?  

— Да справиться-то мы справимся, — ответил тот, что повыше. — Вот только ему до этого особого дела нет. Для него главное — что-то делать. Не может он без дела сидеть. Так всегда было, — по крайней мере пока я с ним знаком. Из родственников никого поблизости нет. Деньги сами текут к нему в руки от народа, — лошади ведь нынче востребованы: то помочь поле вспахать, то вещи довезти куда-то и тому подобное. Так и выходит, что из дельного ему остаются только эти четырех-копытные создания, заботиться ведь больше не о чем.  

— Но тем не менее он же мог хотя бы нас не таскать постоянно за собой. Тем более в такую жару. Мне аж в тени уже плохо. А он вон, — бодрячком, стоит прям под самым пеклом, — подивился низкий.  

— Да он так постоянно, — начал высокий. — Сколько работаю — постоянно с ним хожу туда-сюда, как на поводке.  

Но это еще хоть бы хны. А вот то, что ты поначалу только и делаешь, что таскаешься за ним постоянно да ничего не делаешь. Ладно еще хоть бы что-то делать надо было, а ты только и делаешь, что ничего. Скука смертная.  

— И не говори, — отозвался низкий. — Черт бы побрал. Даже корм не поручает мне купить. Это что, сложно, по его мнению? — Немного погодя, он добавил: — Ну а тебе, я погляжу, особо скучать не приходится. Тебе он даже, бывает, поручает целое стадо, чтобы ты его попас да к реке сводил.  

— Ну а чего ты хотел? — спросил высокий. — Я тоже, как и все, начинал с малого. И я ходил, бродил, даже повода лошадиного в руках не держал — старик не дозволял. Ну а годы спустя уже все, сработались. — В его словах звучала гордость.  

— Ну да, ну да, — проговорил про себя низкий, прикрыв один глаз от падающих на него солнечных лучей и уставившись взором на довольного старика, наблюдавшего за блестящей шерсткой своих любимцев, переливаюшихся на солнце.  

Видимо, солнце его разморило, и низкий прикемарил на несколько минут. Открыв глаза, он потянулся, оглянулся — его собеседник по-прежнему сидел рядом — и опять уставился на старика.  

Грузно вздохнув, он слегка поерзал и проговорил заинтересованным тоном:  

— О, гляди. Опять нежится. И чего он так зациклен на этом коне? — Он кивнул, подразумевая гнедого с отметиной на лбу. — Он ведь далеко не лучший жеребец в стаде.  

— Да чего ты привязался, — отозвался высокий. — Достал уже. Если оно таково — значит, на то есть свои причины.  

— Не кипятись, — сказал низкий. — Мне ж просто интересно.  

— Смотрю, тебе много чего интересно. Видимо, ты из-за своего любопытства растешь не ввысь, а вширь. Тело попросту не выдерживает, — посмеялся высокий.  

— Не мели чепухи. Я мужчина в самом соку. Пока толстый сохнет, худой сдохнет.  

— О как мы заговорили. Ну ладно. Смотри, не лопни от гордости, мужчина в самом соку.  

Низкий надулся, а высокий продолжил:  

— Так уж и быть. Утолю твое любопытство, раз так хочется.  

В общем, — он помешкал, — Конь этот что-то вроде сакральной памяти. Он достался ему случайно. Можно сказать, сам пришел в руки — только под руку с гостями. Причем, скажу я тебе с недурными. Но об этом потом. — Этот конь, как оказалось потом, был до этого его. Правда в далекие времена пришлось его продать, — не нужен он был, да и с деньгами худо было.  

Я вот как сейчас помню тот день, когда конь вернулся обратно в свою обитель. Тогда еще в наш сад зашли такие прелестные и гладкие ножки в изумительных эспадрильях, каких еще свет не видывал. А их обладательница была как раз-таки в полном соку, не то что ты, — он толкнул низкого и посмеялся, добавив: "Болван".  

Да. Тот день я помню очень хорошо — благо, память у меня хорошая, — произнес высокий мечтательно. — Сейчас расскажу.  

Спереди шел высокий мужчина, весь взмокший от усталости и палящего солнца. Пот стекал с его головы, обтекал его щеки, обволакивал густые усы и тек дальше, за воротник мокрой рубашки. Мужчина вел гнедую с белым пятнышком на лбу лошадь за поводья. Она гордо вышагивала за своим хозяином. Шаги ее были неравномерны. Лошадь неаккуратно ступала на переднюю левую ногу из-за трещины в копыте. Параллельно мужчине, слегка отставая от него, шла молодая девушка в подвенечной сорочке и шляпке, свисавшей чуть назад и украшенной искусственными цветами. На ее нежных, загорелых ногах были коричневые голубые эспадрильи.  

Мужчина повернулся и взглянул на девушку.  

— И на кой черт ты поперлась со мной в такую жару? Лучше бы дома осталась; а то ненароком солнечный удар словишь, а мне тащи тебя до ближайшего тенька.  

— Да ладно тебе, папа. Дома скучно, да и делать все равно нечего. Так и мы с тобой  

редко выбираемся куда-то вместе.  

Мужчина вздохнул и отвернулся.  

— А сколько нам еще идти? — спросила девушка.  

— Минут десять еще.  

— Еще десять минут? — сказала она с досадой.  

— Ну да. А чего ты хотела? — проговорил мужчина, вытираясь платком. — Дорога от дома до города занимает обычно около часа. Мы идем уже минут пятьдесят, — он взглянул на часы на руке. — Значит, осталось еще десять.  

На это девушка ничего не ответила.  

Она посмотрела на отца и сказала:  

— Давай я поведу Эладио, а ты пока возьми мою шапку, а то ты весь взмок на таком пекле.  

— Нет, — настойчиво сказал мужчина. — Этого еще не хватало, — после чего добавил голосом: — Осталось совсем ничего. Разберемся со всеми делами, и можно будет посидеть в прохладном местечке, например, в кафе. Возможно даже выпьем чего-нибудь холодненького. — Он посмеялся.  

— Папа, — резко и с упреком произнесла девушка: — Тебе же нельзя пить. У тебя же печень больная.  

— Да ничего со мной и моей печенью не произойдет от одного стаканчика крепкого, — сказал мужчина. — Мы ведь маме ничего не скажем. — Он подмигнул. — Тогда точно ничего не случится.  

Девушка скорчила недовольную гримасу, которую делают маленькие дети, когда чем-то недовольны. Ее щечки надулись и налились румянцем.  

Она недовольно сказала:  

— Сколько можно говорить. Это все для твоего же благополучия. Врач категорически запретил тебе употреблять алкоголь. Даже в маленьких дозах.  

Ты что, опять хочешь сутки пролежать в горячке? Ты вообще знаешь, как мы все за тебя переживали?  

— Ладно тебе. Не распаляйся понапрасну, здесь и так солнца хватает. Не буду я пить, просто водичкой освежусь в таком случае и все.  

— Точно? — с надеждой произнесла девушка.  

— Точно. Сказал не буду — значит, не буду. Думаешь, я буду обманывать собственную дочь?  

— Ничего такого я не думаю. Но если ты обманул, пеняй на себя. Я это так просто не оставлю.  

Обогнув пустырь, сровнявшийся с горизонтом, они увидели, как проселка, по которой они шли, впадала в город и сливалась с одной из его главных улиц.  

Войдя в город и приблизившись к близлежащему ресторанчику, мужчина вручил в руки девушки повод со словами: — Держи Эладио и никуда не уходи. Я скоро вернусь.  

— На что девушка бодро кивнула головой и улыбнулась ему.  

Мужчина распахнул дверь кафе и вошел внутрь прохладного помещения со словами:  

— Фуух… Как же тут хорошо, не то что на улице.  

В ответ на это из-за барной стойки донесся приглушенный голос работника кафе:  

— Здравствуйте! Вы что-то хотели?  

На нем была одета обычная клетчатая рубашка и легкие брюки с мокасинами в придачу. Лицо румяное и свежее. На голове стрижка в виде ежика.  

— Да, здравствуйте, — ответил мужчина, предварительно кивнув головой. — Не подскажете, где бы я мог продать лошадь? — Он прошмыгнул мимо деревянных столов ближе к стойке.  

— Ну у нас как таковых для этого мест нет, — начал работник, — подобных аукционов у нас уже года два как не проводится.  

— Да? — Удрученно выдохнул мужчина. — Давненько я здесь не был.  

— Но вы не отчаивайтесь. Есть у нас в городе человек, который владеет целым стадом. Его зовут Камо. Думаю, он не прочь будет прикупить очередного жеребца. Если он, кончено, того стоит, — он ухмыльнулся.  

— В таком случае, не подскажите, как до него добраться? — спросил мужчина, не обратив внимания на последнее высказывание бармена.  

— Значит так. Сначала идете прямо по этой улице, — объясняя дорогу, он постоянно водил руками, изображая путь. — Выйдя на главную площадь, вы должны будете свернуть направо. Пройдите три квартала и вы будете на месте. На краю улицы будет стоять двухэтажный дом с зеленым фасадом. У него еще сбоку деревянная пристройка. Не ошибетесь.  

— Все. Понял. Спасибо за помощь.  

Мужчина было собрался уходить и уже стоял вполоборота, как работник вновь окликнул его:  

— Подождите.  

— Что-то еще? — спросил мужчина.  

— Его может не быть дома. В таком случае он будет на лугу по соседству, вы его сами заметите. Он будет пасти лошадей, — знаете ли, нравится ему делать это самому, никому не доверяет своих лошадей; разве что у него есть один паренек, работающий конюхом. Вот ему он дает некоторые поручения и постоянно таскает его с собой. Поэтому он тоже там будет.  

— Спасибо за очередную информацию, — сказал мужчина и направился к выходу.  

— Обращайтесь, — произнес бармен, а после добавил: — Вам, кстати, ничего не нужно?  

— Нет. Спасибо. Может, позже, — сказал мужчина, подумав.  

— Кстати, а что это за красавица на улице? — Все не унимался любознательный работник, смотря в окно. — Она с вами?  

— Да со мной, — ответил мужчина.  

Видно было, что работник уже начинает ему докучать своими расспросами. А сейчас он вообще умудрился коснуться запретной темы. Его единственным желанием сейчас было — поскорее отправиться и покончить с делом, приведшим его сюда.  

— Повезло вам с женой. Да еще и с такой молодой красавицей, — расплываясь в улыбке, произнес бармен.  

— Окстись. Это дочь моя.  

— Дочь? Прошу прощения. Надумал себе всякого. — Немного погодя, он добавил:  

— А позвольте поинтересоваться, есть ли у нее возлюбленный? А то я мог бы приударить за ней, — пошутил работник.  

От такой выходки мужчина вспылил не на шутку.  

— Слышь ты, псина. Что-то ты сильно суешь нос куда не надо. Катился бы ты куда подальше со своими вопросами.  

— Да ладно вам. Я же пошутил, — неловко смеясь, сказал работник. А после крикнул в след мужчине, скрывающемся в закрывающейся двери: — Извините.  

— Но мужчина уже покинул кафе, сказав напоследок одно лишь слово: Estúpido. Идиот.  

Мужчина шумно покинул кафе и устремился к дочери, стоящей неподалеку и смотрящей на бакалейную лавку на противоположной стороне улицы, раскрашенной в цвет большинства домов на этой улице — темно-зеленый.  

Обернувшись на звук двери, она бегло осмотрела выходящего и, выждав мгновение, спросила:  

— Что-то случилось?  

— Ничего не случилось, — буркнул он себе под нос. — Пойдем уже. — Он вырвал поводья из рук девушки и зашагал, ведя за собой уставшего от зноя коня, по улице в сторону площади.  

Девушка постояла в недоумении пару секунд и, — как будто согласившись с принятым ею решением, — мотнула головой и поплелась за ним.  

На площади был установлен мраморный фонтан, который — по неизвестным причинам — сейчас не работал. На краюхи площади нависали балконы домов. Ни на балконах, ни на самой площади никого не было. Из-за стоящего сейчас полуденного зноя люди попрятались в своих прохладных закутках. Был самый разгар сиесты.  

Они подошли к фонтану. В нем еще стояла прохладная вода. Видимо, его отключили не так уж давно. Мужчина подвел Эладио, и тот сразу принялся жадно пить воду из фонтана. Мужчина сполоснул руки, умыл лицо и подозвал девушку.  

— Вот, возьми и подложи себе под шляпу. — Он протянул ей только что намоченный платок.  

— Да не нужно. Лучше сам воспользуйся им, — отозвалась девушка.  

— Мне и так хорошо. Я уже освежился. Возьми. — Он отдал мокрый платок и потянул за поводья.  

Конь было слегка отдернулся, попятившись назад, но потом вновь присосался к животворящей воде. Мужчина в этот раз потянул поводья посильнее, и упертый конь нехотя оторвался от воды и потащился, понурив голову, за своим поводырем.  

На душе у девушки был грустный осадок, отпечатавшийся в ее глазах. Скорая потеря Эладио удручала ее, как никогда. В воспоминаниях еще теплились детские катания на нем, веселый гогот дворовых детей, пристающих к коню и развлекающихся от одного только вида недовольной морды Эладио.  

Конечно, она не была сильно к нему привязана. Она не посещала его в конюшне, да и, стоит сказать, порой напрочь о нем забывала. Но все равно было ощущение, будто взяли и вырвали добрый шмат теплых воспоминаний и сбросили в пропасть. И на них теперь будет возможным лишь смотреть, а приблизиться, потрогать эту потрясающую гриву, ощутить этот запах и взгляд, словно проникающий в глубину души, — уже будет невозможным.  

Они нырнули направо, на грузную улицу, усеянную тенями от нависших балконов. Витрины магазинчиков проплывали мимо, транслируя изображение путников.  

Девушка шла вслед за лошадью. Мужчина держал ослабевшей, уставшей рукой повод, ведя Эладио за собой и ругаясь изредка на него за то, что он мешкает. Их тела содрогались от сбитого дыхания и усталости, пронизывающей все тело.  

Они приблизились к двухэтажному дому с зеленым фасадом и тисненой коричневой дверью. Мужчина передал поводья девушке и покинул ее, оставив наедине с опустившим голову Эладио, и направился к двери по выложенной в саду плитке. Сбоку от дома расположилась пристройка, растянувшаяся на более чем десять метров в длину и четыре с половиной метра в ширину. Напротив этого деревянного строения виднелись следы лошадиного помета в форме копыт.  

“Какая-то скотина из табуна вступила в свое же дерьмо”. — Подумал мужчина и подходя к двери, перевел свой взор на сарай по соседству. В открытой двери виднелась мужская спина, и доносились звенящие звуки.  

Решив, что это хозяин дома, мужчина окликнул его:  

— Извините. Вы — Камо?  

Шорох доносившийся изнутри прекратился, и через мгновение на улице очутился вытянутый мужчина в синем комбинезоне, сандалиях на босу ногу и грязных рабочих перчатках.  

Его заостренные скулы содрогнулись, а глаза сщурились из-за палящего солнца:  

— Вы по делу?  

— Вы — Камо? — повторил мужчина, проигнорировав вопрос.  

— Нет. Я — Кастильно. Мистер Камо — мой работодатель.  

— Да. Это был я, — прервал свой рассказ высокий. — Ты, верно, удивился тому, что я тоже присутствую в этой истории. Думал, я лишь понаслышке знаю о произошедшем? Нет, мой дорогой друг. Я, видишь ли, являюсь непосредственным участником этого действа…  

— Хватит бахвалиться, — перебил его низкий. Он и вправду слегка удивился этому, но удивление, как рукой сняло, из-за поведения его собеседника. — Мне дела нет до того, что ты там себе надумал. Лучше продолжи  

свой рассказ. А то с этими прерываниями весь саспенс в рассказе исчезает.  

— Ну ладно тебе. Комментарии участника событий, о которых идет речь, тоже ведь необходимы. Без них ты не сможешь полностью проникнуться историей.  

— Если история поведана без пререканий, то и в никаких комментариях она не нуждается, — ответил низкий. — Продолжай давай. А если хочешь вставить свою очередную реплику, подбирай для этого более подходящий момент.  

— Ладно, ладно. Так-с, на чем я остановился? А, точно.  

— “Так вы к нам по делу? ” — спросил я его.  

— Конечно я по делу. Иначе зачем мне приходить, да еще и в такую жару? Мне нужен мистер Камо. Он здесь?  

— Да, он дома. Недавно вернулись. Пойдите, позвоните в дверь. Только, думается мне, надолго он вас не задержит у себя. Сегодня он не в том настроении, чтобы часами разглагольствовать с незнакомцами, — сказал Кастильно и направился обратно, в сарай.  

— Так мне часы и не нужны. Мне, может, и получаса хватит. Надеюсь, — сказал мужчина, оставшись наедине с самим собой.  

Раздался звонок в дверь. После — размеренные шаги, отскакивающие от досок звуками, приблизились к двери; и дверь распахнулась, открыв виду мужчину с проседью на голове, одетого в влажную светлую рубашку, — видимо, он, как пришел домой, так и не успел переодеться, — и легкие хлопчатые штаны серого цвета.  

— Здравствуйте! Вы Камо?  

— Допустим, это я. Вы что-то хотели? — спросил старик.  

— У меня к вам предложение. Вот, взгляните, — он указал на коня, стоящего неподалеку. — Заинтересованы в приобретении? — Он вновь повернулся к старику.  

Старик было смутился, но позже на его лице расцвело удивление вкупе с радостью.  

— Старина Эладио! — воскликнул он и направился в сторону коня. — Как давно я тебя не видел. Ишь как вымахал, — поглаживал коня старик. Раздалось бодрое ржание и постукивание копыт Эладио, в такт которого старик все приговаривал: — Ишь как вымахал. Только поглядите на эти ноги и на это брюхо. А какова шея! Эх!  

Он повернулся к мужчине.  

— Ну, удивили так удивил. Как я понимаю, вы хотите его продать?  

— Да.  

— В таком случае, нам стоит это обсудить. У меня как раз есть парочка вопросов.  

— Как скажете.  

— Пройдемте тогда в дом. — Он повернулся к сараю. — Castellano, отведи коня в стойло да накорми и напой его вдоволь. — Из сарая вышел Кастильно, а старик опять повернулся к мужчине и девушке. — Заходите.  

Мужчина и девушка устроились на уютном обтянутом диванчике в просторной гостиной.  

— А вот и я.  

В проходе появился старик с подносом в руках. На подносе были стаканы с горячим чаем и бутылка коньяку. Он поставил поднос на лакированный столик.  

— Угощайтесь, — он взял коньяк и было собрался его налить мужчине.  

— Не стоит, — проговорил мужчина. — Я, пожалуй, чаем обойдусь.  

— Уверены?  

— Да.  

— Ну, как хотите.  

Камо сел в стоящее неподалеку кресло.  

— Как я уже говорил, — начал Камо, — у меня есть пара вопросов. Первый — как у вас оказался Эладио. Ведь, если мне не изменяет память, я продал его старине Барту лет десять так тому назад. Он что, продал его вам?  

— Вы про Барта В…?  

— Si, amigo.  

— Нет, он мне не продавал этого коня. Он появился у меня по другому случаю.  

— И как же тогда?  

— Насколько мне известно, Барт прогорел в своем деле с потрохами и обанкротился. После чего он стал продавать свои вещи, чтобы прокормить семью; и Эладио тоже был в очереди на продажу. Вот только он никому не был нужен, — никто в городе больше конями не интересовался и не занимался, кроме него самого.  

И тогда по “счастливой” случайности в город наведалась Доротея Д…  

— Эта старая стерва?  

— Да. Она искала своему младшему сыну коня, чтобы тот развлекался. Скажу вам, капризный ребенок. Поговаривают, он троих котов утопил просто из-за своей прихоти.  

— Неудивительно. Характером пошел в мамашу. И какого черта эту треклятую семейку еще со свету не сжили — столько крови испили у людей. Кошмар. Ну и что она?  

— Барту ничего не оставалось, и он продал коня Доротее.  

— Бедный Эладио. Это же надо, чтобы так не свезло.  

— И не говорите. Как я знаю, с первого дня пребывания Эладио в их семействе ее сынишка просто так хлестал бедного коня да хвост ощипывал, радуясь его отчаянному ржанию.  

В один прекрасный день, когда мальчишка верхом на коне хлестал его, Эладио не выдержал и сбросил того с себя. Тогда такой шум поднялся: Доротея просто рвала и метала. Вся прислуга стояла в доме на ушах.  

Доротея с визгом выбежала на улицу, и как ударит коня хлыстом, тот как вскочит, боднет ее копытом да убежит в соседний лесок. Что дальше было — вообще ужас какой-то. Соседи даже слышали.  

— Ха-ха, — старик разразился безудержным смехом, — получила, старая карга. Ха-ха. Представляю ее лицо — скорченное в гримасе злости и недоумения.  

Он слегка упокоился.  

— Ху, продолжай.  

— Так вот. Лежит она на земле, дергается вся, вместе со своим жиром и морщинами на теле. Кричит, слюна аж брезжит изо рта. “Поймать эту скотину и зарубить на месте. Немедленно! ” — Слуги было собрались бежать, все бледные такие от такого приказа, но что уж делать. — “Хотя нет. Привяжите тварь к дереву, пусть подохнет с голоду. Я уже вижу, как эта тварь будет жевать траву под собой, пока та не закончится, и воды поблизости не будет — так и помрет жалкой смертью”, — говорит, лежа на земле. А ведь еще и злится, и смеется одновременно. Представить страшно, какие звуки издает.  

— Нашла коса на камень — попала наконец в жалкое положение, в какое любила ставить других.  

— Слуги нагнали коня, — продолжал мужчина, — тот остановился у лесной опушки в двух километрах от дома. Его привязали крепко накрепко к дереву, проверили веревку да ушли, и он остался в одиночестве.  

— И что с ним приключилось дальше? — Старик отпил коньяку с бутылки.  

— Не знаю, сколько он там пробыл. Но когда я его нашел, от него оставались одни только кожа да кости.  

— Подождите, — перебил его Камо, — а вы-то там как оказались?  

— Я дрова пошел на зиму нарубить. Иду, слышу: какие-то звуки странные, будто кто-то задыхается. Гляжу: стоит доходяга, привязан веревкой к дереву и глядит на меня жалобно. Пожалел я его, отвязал и забрал с собой.  

Дочь моя тогда еще маленькая была, — он посмотрел на сидящую рядом Викторию, — лет десять только исполнилось. Она тогда так обрадовалась, да и дети дворовые тоже, — ну я и оставил Эладио себе. Благо, на шее у него была бирка с именем, и — чему я удивился — на ее обратной стороне были имена хозяев. Так я и узнал, что раньше Эладио был ваш, потом Барта. А что он был еще и Доротеи, я узнал уже от горожан, — она даже имени своего на эту дощечку не удосужилась нанести.  

— Ясно, — облегченно вздохнул Камо, — хорошо, что с ним все в порядке. И дощечку эту помню — сам сделал.  

— А что, кстати, эта стерва, Доротея, не узнала, что конь выжил?  

— Ей на него было плевать. Она, вроде бы, даже никого не отправила проверить, что с ним сталось, — ответил мужчина.  

— Да уж, ну и ладно.  

Он помолчал.  

— А какой второй вопрос? — спросил мужчина.  

— Что? Какой вопрос?  

— Вы говорили, что у вас два вопроса.  

— А? точно. Второй вопрос — почему вы решили продать Эладио.  

— Видите ли, — мужчина слегка помялся, — я, можно сказать, почти как Барт. Только я не полностью обанкротился — просто сейчас проблемы с деньгами. А содержать коня — лишние траты.  

Я и подумал, что, может, вы захотели бы вновь его приобрести.  

— Интересненько. Знаете, я продал его потому, что моя дочь, которая раньше с ним игралась, давно уехала, и один его вид вызывал у меня неприятные воспоминания. — Его физиономия посерела. — Но думаю, что сейчас я буду очень даже рад его возвращению. Будет мне напоминать о дочери.  

— Простите за вопрос. Вы сказали, что его вид вызывал у вас неприятные воспоминания. У вас что-то случилось?  

— Можно сказать и так. Она оставила нас вскоре после того, как покинула дом.  

— Извините, — мужчина опустил глаза в пол.  

— Да ничего, все нормально. — Он попытался улыбнуться. — Давайте лучше обговорим продажу.  

— Конечно.  

Молчавшая все это время Виктория встала с места.  

— Извините, я, пожалуй, пойду прогуляюсь.  

— Мы тебе наскучили? — спросил старик.  

— Да нисколько, — произнесла она, улыбаясь, — просто я хотела бы подышать свежим воздухом.  

— Не будем тебя удерживать, — сказал мужчина.  

— Вы можете прогуляться по моему саду, — сказал Камо. — Может, понравится.  

— Спасибо, и извините за беспокойство.  

— Ничего. Удачи.  

Она вышла, а мужчины продолжили разговор.  

Во время всего этого томительного разговора на ум Виктории пришло одно умозаключение. Справедливо ли оно — она еще не знала. Казалось, что прячась за всеми этими делами и обязанностями, уходом за лошадьми, старик лишь пытался убежать сам от себя, от своих мыслей, шедших за ним по пятам, и от своего прошлого. Ведь его вечно сияющее лицо регулярно омрачалось во время всего разговора, в особенности, когда он вспомнил о дочери. (Думаю, он никогда не перестает о ней думать. ) Настолько нежеланные мысли и чувства охватывали его с головой, унося во мрак, из которого он постоянно выбирался и продолжал жить, надевая маску веселья.  

И неужели случай с дочерью настолько выбил его из себя, что он готов пожертвовать своим душевным равновесием и спокойствием, лишь бы не думать о случившемся? Или же есть что-то еще, грызущее его изнутри? Боюсь, что эта его зацикленность и нежелание отпустить прошлое до добра не доведет.  

Каждый знает, что обилие мыслей — хороших или плохих — посещает только тех людей, у которых много свободного времени. От того они и несчастны, что видят истинных себя сквозь скрывающий призму туманный альбион некоего лицемерия и отчаяния.  

А те, кто завален делами по уши, попросту не обладают должным количеством времени, чтобы развить внутри себя самоанализ и необходимое самоуничижение, без которого познать себя не удастся никогда, как бы ни стараться.  

А ведь главное, — что такие люди все-таки — рано или поздно — столкнуться с вопиющей действительностью, от которой они так долго прятались и убегали. Вот только будет ли эта встреча вразумительной или же человек будет подкошен — зависит лишь от внутреннего стержня этого человека, включающего в себя толику здравого смысла, самокритики, поддерживающих человека на плаву, и смелости заглянуть внутрь себя.  

Виктория стояла на небольшой уютной веранде. Солнце припекало. Она оглянулась: вокруг никого, тишина, только из сарая звучало шубуршание. Она сошла по ступеням и направилась в сад за домом. У сарая лежали утрамбованные стоги сена. Слева от сарая была пристройка, которая представляла из себя своеобразное стойло для лошадей. Она тянулась на десятки метров вперед и уходила дальше дома. В стойле было корыто с водой, из которого сейчас пил Эладио.  

Из сарая показалась фигура Кастильно.  

— О… Ты чего тут? Уже уходите?  

— Нет. Просто решила развеяться.  

— Развеяться? На улице жарища — лучше дома сидеть. Неужто старик опять поник?  

— Что?  

— Бывает, он забывается и начинает думать о своем. В такие моменты он обычно темнеет всей своей фигурой.  

— Вроде, что-то такое было.  

— Ну, я и не удивлен.  

Он помолчал.  

— Ты была в здешних лесах? Красоты в них редкостные, как говорят туристы. Мне лично все это уже приелось и, возможно, даже опостылело.  

— Последний раз я была здесь в детстве, — и то, только в городе, а не в лесу. А что?  

— Хотел предложить сходить завтра утречком, — я там каждую тропинку знаю, могу показать все, что захочется.  

— О, нет. Мы скоро уйдем. Они поговорят, договорятся, и мы пойдем обратно.  

— Это навряд ли. Старик обычно гостей так просто не отпускает. У него теперь настроение самое то, поэтому, думаю, он сможет заговорить твоего отца, и вы останетесь у нас погостить до завтра.  

— Сомневаюсь, что это случится. Мой отец довольно упертый — особенно по отношению к незнакомцам. Но если такое все-таки произойдет, можно будет сходить.  

— Серьезно?  

— Абсолютно.  

— В таком случае, можно уже готовиться к завтрашнему походу.  

— Не стоит торопиться. — Она усмехнулась.  

Послышались шаги. Входная дверь отворилась, и на пороге появились старик и мужчина.  

— Виктория, дорогая, — проговорил мужчина, — мы тут обсудили, — и мы с тобой останемся здесь до завтра.  

— Что? Папа, ты серьезно? — Она стояла недоумевающе.  

Кастильно тихо сказал Виктории: “Видишь? Я же говорил”. — Он посмеялся.  

— А что тут такого? — проговорил мужчина. — Переночуем, пробудем здесь до обеду и пойдем по вечеру.  

— Кастильно, пойдем, поможешь мне с ужином, — сказал старик и направился в дом.  

— Подождите! — Встрепенулась девушка. — Папа. А как же мама? Она же будет переживать.  

— Насчет этого можешь не переживать. Я уже сообщил ей. Она, конечно, сначала ворчала, но после того, как подумала хорошенько, она согласилась. Поэтому нет никаких проблем.  

— Н-но..., — начала девушка.  

— Все, пойдем в дом.  

— Ладно. — Она удрученно вздохнула и быстрым шагом поднялась к отцу. — Я, кстати, должна тебе кое что сказать насчет завтра…  

Они вышли на просторную поляну. Позади них, вдалеке, тянулась изогнутой линией грунтовая дорога, уходящая за горизонт. Под ногами шумел дерн, легкий ветер раскачивал попадавшиеся изредка колосья пшеницы. Вдалеке приближались высокие ели с сплетенными между собой, потрескавшимися от старости корнями, выступившими на поверхность. Лес встретил их своей освежающей утренней прохладой и сыростью.  

Они пошли по лесу, вышли на опушку, купавшуюся в лучах утреннего солнца. Обогнув опушку, они вновь вошли в прохладный, темный лес, после спустились в еле освещенную лощину, усеянную грудой поломанных палок, сырого мха и кучек муравейников. Они дошли до спуска и по протоптанной тропинке, держась за сучья деревьев и высоких кустов, спустились к руслу реки. Они пристроились на мягкой пушистой траве, разложили на только что расстеленное на землю покрывало свои вещи: Виктория сняла свою шляпку и пристроила ее рядом со своими снятыми эспадрильями, к которым прилипла мокрая от утренней росы трава. Из корзинки достали сэндвичи, заботливо завернутые в бумагу, с дюжину только поспевших грецких орехов и две бутылки вина.  

Солнце постепенно поглощало лесные прорехи, и уже озарило собой всю долину, по дну которой текла река, плавно убегающая на конец долины, где она образовывала дельту и входила в большую, бурную реку под названием Савэна. Блики играли на ее поверхности, покрытой зыбью. Птицы пели свои симфонии на макушках деревьев. Кастильно взял вино, подошел к не освещенной части реки и, привязав вино веревкой к толстой ветке калины, опустил его в мерно текущую реку. Он вернулся к Виктории, снял обувь и сел рядышком, подвернув под себя ноги. Они развернули сэндвичи, Кастильно достал из корзинки бурдюк с еще не нагревшейся водой и протянул его девушке.  

К концу трапезы они уже оказались в полной власти палящего солнца. Они перенесли покрывало с вещами под ель и, расположившись в тени высокого дерева, сели, облокотившись о ствол ели, и стали смотреть на мерно бегущую речушку и на покачивающиеся макушки дерев.  

Кастильно ощупал землю и нашел небольшой, гладкий камушек. Слегка покрутив его в руке, он бросил камушек в реку. Камень со звучным бульком вошел в воду, окрапив окружающее пространство брызгами, падающими на элипсовидные раздражения на воде, убегающими от места падения камушка.  

Он бросил еще пару таких камушков и, выждав немного, спросил;  

— Почему ты согласилась пойти сюда? Мы же едва знакомы. Разве ты не боишься, что я учиню с тобой всякие непотребства?  

Она хихикнула.  

— Если ты думаешь, что раз я днями напролет сижу безвылазно дома и ни с кем не общаюсь, и из-за этого не разбираюсь в людях, то ты сильно ошибаешься.  

Она посмотрела на него, распахнув свои пышные ресницы.  

— Я хорошо разбираюсь в людях и могу понять, с кем стоит водиться, а с кем — нет. Это у меня от рождения.  

— Не думаешь, что кто-то может обойти эту твою “проницательность”?  

— По крайней мере, пока такого ни разу не случалось. И в этот раз я тоже думаю, что не ошиблась.  

Кастильно поднял свои потускневшие глаза и уставил свой взор в бескрайний голубой океан над головой, на просторах которого изредка разливались и пенились молочные облака.  

— Ты же понимаешь, что я попросту использую тебя?  

— Конечно, — ответила девушка.  

— И тебя это не смущает?  

— Ни капельки.  

— Вот как… И почему же?  

— Я тоже в какой-то степени использую тебя, чтобы развлечься. Ты же, я надеюсь, ни на что не рассчитываешь?  

— Нет.  

— Вот и хорошо.  

— Я, конечно, что-то почувствовал при нашей встрече, да и ты, я скажу, красивая девушка — причем даже очень, — но я уверен, что это ощущение поверхностно.  

— Ты так думаешь?  

— Да.  

— И откуда такая уверенность? Может, ты лишь обманываешь себя? Не находишь?  

— Возможно. Но даже если я обманываю себя или же каким-то образом тешу свое самомнение, — неважно. Думаю, я не рожден для простого счастья с женщиной. Боюсь, я лишь разрушу ее жизнь, — может, даже и не одной женщине.  

Он встал и пошел за вином. Он достал его, по бутылке стекали бусинки холодной воды. Кастильно открыл бутылку и сделал несколько глотков прямо из горла.  

— Знаешь… я не такой уж и хороший человек, каким мог бы показаться.  

— Угу.  

— Да я серьезно. Я довольно лицемерный, агрессивный, несдержанный, глупый и тому подобное.  

— Перестань на себя наговаривать.  

— О-о. Я говорю совершенно серьезно. Поверь мне, я живу сам с собой уже очень долго и, потому смог разузнать о себе много неприятного. — Он отвернулся от нее. — Я боюсь.  

— Чего?  

— Я боюсь… будущего. А, может, и прошлого — вообще всего, что связано со мной. Прямо как старик Камо.  

Он помолчал.  

— Ты же уже поняла, что он сам не свой?  

— Да.  

— Вот и я такой же. Только в отличие от него, я убегаю от своих собственных демонов.  

— В каждом из нас есть свои демоны, которые, по нашему мнению, мешают нам жить, а, по их, — пытаются сделать нас сильнее. (Ты ошибаешься, ведь и в старике они есть. ) Главное — человек и то, какие суждения он сможет сделать; и в этом только он себе помощник.  

Она запнулась и улыбнулась.  

— Хотя ты и сам это уже для себя решил. Верно?  

— Да, это так.  

— Ну и замечательно. Главное — не забывать, что человека делает сильнее только он сам. Не стоит ослаблять себя, — жить худо будет.  

На лице Кастильно впервые за все утро появилась улыбка.  

— Ты права. Думаю, я теперь понял, почему ты решилась спозаранку отправиться со мной сюда…. Спасибо.  

— Всегда пожалуйста. А пока отдохни. Времени у нас куча, пока старик Камо разговаривает с отцом, — думаю, они наверняка нашли, о чем поговорить между собой. Насладись природой, а уже после, когда мы разойдемся, разберись во всем.  

— Обязательно.  

Он сел под ель, прикрыл глаза и через считанные минуты уснул.  

Виктория же сидела с улыбкой на устах, чувствуя, что и она смогла что-то понять. Ее глаза смотрели на небо, а небо — на нее.  

Солнце уже находилось в зените, когда Кастильно разомкнул глаза. Ну улице пекло. Он повернул голову и увидел, что Виктория спала, склонив голову набок. Он поднялся, потянулся и смочил горло остатками вина из первой бутылки.  

Он легонько толкнул спящую в плечо. Поморщившись, Виктория открыла глаза, недоумевающе посмотрела по сторонам и улыбнулась своей лучезарной улыбкой, лишь взглянув на Кастильно.  

— Вставай.  

— Уже?  

— Нам пора.  

— Но здесь так хорошо-о… Даже вставать не хочется. — Она потянулась, насколько смогла, и продолжила лежать, закрыв глаза.  

—Давай, поднимайся.  

— Не буду.  

— Вставай.  

— Не-ет.  

— Хватит ребячиться.  

Он слегка дернул покрывало, и Виктория с взвизгом упала навзничь.  

— Идешь напролом, да?  

— А как иначе?  

— Ну ладно. Будь, по-твоему.  

Она встала, отряхнулась, надела свои эспадрильи и подняла свою шляпку.  

Они сложили покрывало в корзинку, выпили вторую бутылку вина, посмеялись над произошедшем и, собрав пустые бутылки, отправились в путь, домой.  

Шелестит листва на дереве.  

— Ох… Ну все, — закончил свой сказ Кастильно.  

— Чего? И это все?  

— Ну да. А чего ты хотел? Думаю, история вполне себя оправдала.  

— Нет, ну нет. Неужели после ничего не было?  

— Ничего такого. Мы вернулись домой. Отобедали. К вечеру, когда солнце начало клониться к закату, мужчина с дочерью душевно попрощались с нами и отправились в путь дорогу.  

— А как же… ты и та девушка? Я думал, что все идет, как бы, к вашему единению.  

— Тьфу на тебя, придурок.  

Кастильно посмеялся и продолжил без былого шутливого задора.  

— Будешь постоянно сводить все к одному (он уставился на своего собеседника пронизывающим взглядом) — никогда не уйдешь дальше себя. Знаешь, Виктория дала мне больше, чем я того заслуживаю. Она дала мне спокойствие и уверенность, которой мне не доставало, за что я ей безмерно благодарен. А ты тут такое говоришь. — Он отвернулся в сторону и замолк.  

— Н-но…, — начал было низкий.  

— Все, пошли, пора, — проговорил Кастильно. Он встал и направился вслед уходящему стаду во главе со стариком Камо.  

— Да подожди ты! — Низкий вскочил и побежал за своим другом. — Я не это имел в виду. Я про… Да стой же ты! Я говорю, что…  

Их фигуры, еле освещаемые иногда выскакивающими лучами солнца, медленно покидали излюбленный луг. Низкий что-то упорно доказывал Кастильно, а тот шел дальше, не обращая на него никакого внимания. Солнце скрылось за облаками. Толпа гуляющих успокоилась и затихла, — но это ненадолго. Скоро город заиграет новыми красками, и толпа будет веселиться всю оставшуюся ночь, — стоит лишь старику с лошадьми войти в город, как его встретят восторженные возгласы и песни люда.