Открытый террорирзм души

С последней выпитой бутылкой "яда" остался осадок слов: "Недостаточно и мягко", а сообразив на этой почве, вывернулся наизнанку, но оделся кое-как, выпустив из громоздкого шкафа с одежду на волю. Надел, что попалось под руку – так называемую, "хулиганку" прямиком из 90-ых, закурив в коридоре, погладив кота на "дорожку", на счастье, что, видимо, должно было ютится в моём осквернённом алкоголем разуме.  

Чёрствое ожидание любви холодило моё раскалённое сердце. Я закончил банку пива (известного по какому-то второсортному аниме, которое успел забыть за мгновенье, пролетающей бумерангом жизнью) вышел на улицу, и взглянул на небо, затянутое тучами-одеялом. Всё сломанное мной расправляет крылья, но каждое чёрное перо – напоминание об этом, а в голове полупьяного смутьяна роется мысль, что он мудак, вертихвост. Болят, ноют ноги всё так же, как в те разы, когда сломал что-то любимое. Перерос стыд, но не вину. Решившись провести ночь в своей манере, направился прямиком к близлежащему бару, запустив руки, озябшие от холода, в карманы реликта прошлого. За метров 300 слышал уже возгласы, громкий разговор двух пропойцев, который наверняка стоят у бара каждую ночь, обсуждая "бытовое": среднюю зарплату по региону (её не совсем, по их словам, хватает, но мы же знаем, в чём проблема? Меньше баров, меньше мнимых удовольствий – и вот тебе "счастье"), недопонимание между мужем и женой обсуждают в их семьях с присущем им "красноречием", состоящим из легко понимаемых матов – околесицы полнейшей, бесформенной, смешной до глупости. Я хотел было пройти мимо них, проскочить во внутренности здания, но остановился, зная, что они что-то выкинут в мою сторону из своего полуголого ума:  

– А тебе не рано? – ехидно спросил один из них.  

– Да, тебе не рано? – подхватил второй,  

Нет, – ответил я безэмоционально – уже поздно.  

Они замолчали, недоумевая, пребывая в тупом шоке от обычной моей дерзости, но ничего не сделали, ничего не сказали. Большинство людей именно так и "ничего не делают", "ничего не высказывают".  

Убранство любого паба, бара, "рюмочной" идентичен, если судить не по мелочам, а по общему: те же, но, может, различные в других злосчастных заведениях, седалища, барные стойки, материал стен, может, даже картинки-картины какие-то, которые, в теории, могут отличать этот бар от любого другого, но в сознании масс это не задержится так, как в юрких умах "исследователях" таких мест зловонных. Тут же встал у стойки, заказал себе пива, удалился на свободное место, умиляясь от редких тамошних дам, которые распивали "шампанское", заливаясь счастливым смехом, возвышаясь тем самым над рядовым засвегдатаям таких местечек, обращающих на себя всё внимание, концентрирующих желание на себе, а, иногда, даже вожделение, ибо какой псевдогрустный, псевдомеланхоличный, убитый "горем" мужчина не захочет возыметь себе разноцветную, искрящую живостью женщину с толикой позитивизма? Уселся всё же на своё место, вытянутое за минуту обхода меж столов грязных, выбитое почти из под желчи, трусости доходяг, кои распластались на местах у выхода, чтобы полупьяным или хуже, чтобы выйти на улицу, дав передышку своему организму от "яда", покурить у входа, травя байки, немыслимые истории, где он – наркоман, а она – шлюха, как в ирландском романе. К тому времени как зрело во мне нечто подобное или с точностью до штрихов, до атомов, до кропали – принесла одн из многих( как узнается по моему кошельку) бокалов пива одна девушка, которую знал ещё со школьной "скамьи", она меня не вспомнит, а это хорошо. Её белокурые волосы вздымались под тусклыми, дешёвыми, что сразу заметно, лампочкам, на коих явно хотели сэкономить, что получилось отлично, её тело под покрывалом из одежд( глупость. Был лишь фартук и кофта шерстяная) виднелась фигурка, а, быть если точным, то песочные часы: её груди покачивались из стороны в сторону, когда она обслуживала посетителей-разгельдяев, одним из которых был и я, её бёдра рисовали дугу, когда она обхаживала своё рабочее место на ближайшие два дня. Почему "два дня"? Потому что раньше, а я захожу по пятницам и четвергам в это захолустье, думаю, её не видел или забегал сюда только за очередной бутылкой разливного, потому-то не замечал её глаз, пристально мониторящих мои действия одновременно с выходками отъявленных пропойцев. За этим всем следовала "конечная" моему бокалу и я пошёл за другим заказом, где обозначил уже пару бутылок "бархатного" – моего любимого. Она с новоявленной улыбкой кивнула, начав наливать мне тары нектара, до которого не додумались пчёлы или бабочки. Заплатил за прошлый бокал повторно, но не придал значения её смущению, потому что забыл уже всё за стеной своих отвлечённых мыслей, вкрапляя каждую мысль в слово, но тут же заталкивая это поглубже, не внимая уже своим новообретённым чувствам к чему бы не было.  

Поблагодарил её за предоставленные две бутылки, поцеловал её руку невзначай, закинув в зубы сигарету, но так стараясь дабы она не упала, что не помню с какой-нибудь женщиной старался ли так в постели. Вышел сквозь тех же парней, что стоят там уже довольно давно, так давно, что меня восхитила их выдержка, их богатый запас историй, которые они выдумали за несколько минут до выхода "перекурить", но тут же я закурил, не внимая их "прощальным" и "лестным" словам мне в псину, из подтишка. С трепещущим настроением типа: "говно" трудно следить за окружающими вас говнарями. Обронил сигарету где-то по пути, поэтому подкурил новую спешно, посматривая на расположенное рядом здание моей школы. "Видела бы сейчас меня моя любимая учительница литературы" – подумал я, но (много "но" – "но" всегда всеобъемлющее) услышал звонкий смех где-то за ней, за моим учебным заведением, позади самого здания была спортплощадка, где всё так же сидели школьники, курили, выпивали. Улыбнувшись незаметно им, как своим "людям", открыл одну бутылку, сделав несколько долгих глотков.  

Тут мне позвонил приятель-художник, который ночами баловался граффити, он спросил о моём местонахождении, пригласив меж строк к себе, куда я пошёл, собственно. Слава сучке-удаче, что его дом находился неподалёку от меня, а, может, неподалёку от бара – чёрт ногу сломит и не разберётся. Появившись у домофона, позвонил, набрав номер его квартиры, он открыл.  

Этому прекрасному человеку 28 лет – он художник, мыслитель, любитель психологии, травяной гуру. Пожав ему крепко руку на пороге, прошёл в квартиру, где он уже подобрал мне самый удобный стул, что служило неким знаком, мол, у него интересная мысля, я уселся, закурил.  

– Перечитываю сейчас дедушку Фрейда и Декарта одновременно, друг – сказал он мне, подкурив от моей сигареты.  

– Одновременно? – переспросил я, акцентируясь на одном только слове, потому что "дедушка Фрейд" на мне не вызвал и приглушённой мелодии улыбки.  

– Да, – начал мой собеседник – одновременно. Недавно вот приходила одна девушка ко мне с подругами, она была с проколотыми сосками...  

и что? – перебил Ваш покорный слуга извращённого слова, – В чём суть-то?  

– В том, что она подруга моей бывшей, к которой я до сих пор испытывая чувства, поэтому не лёг с ней в постель! – завопил приятель, махнув рукой, задев стол кулаком нарочно.  

– Да ты, блять, смеёшься, да? – спросил тот, кто это всё облачил в слова...  

– Открытый терроризм души, да? – спросил художник этот с полуулыбкой, стряхнув пепел на пол.  

– Мне бы твои проблемы – начав собираться потихоньку, озадаченный этой фразой.  

Он молчал ровно того момента пока я не скрылся у него из виду, а затем сказал:  

– Будешь трезв – приходи.  

– Ага – ответил, помедлив, а после захлопнул дверь.  

Мой дом был в трёх кварталах оттуда и поплёлся допивая последнюю бутылку. "Фикция, самообман – всё это, а не "терроризм души". Надуманные чувства о закостенелом, замёрзшем трупе любви, которая, кстати, вскрылась из ледников вечной мерзлоты своевременно, нарушив настоящие, не обрамлённые своей же ложью, чувства человека.