Подражатели

В последнюю рабочую неделю, перед рождественским уикендом, мы все увлечены одним единственным делом. Никто как будто не замечает гула голосов, скрежетания принтеров, попискивания модемов, шарканья тонн бумаги, это происходит бессознательно, как бы мы не старались сосредоточиться на работе, в наших головах звучит только одно. Тик-так.  

Все мы украдкой поглядываем на него, на этот белый диск с чёрными точечками делений. Рабовладелец, идол, божество – воплощенное в числах на наших заработных чеках. По утрам он говорит нам, идти на работу и мы идём, вечерами идти домой и мы рады позволению. Тик-так.  

В трёх чёрных глянцевых стрелочках, отражаются мигающие огоньки гирлянд, но для меня это три чашки кофе и восемь сигарет, для Робин Хилл это повод вспомнить о своём муже – коматознике, для Клайва Бисквита это три бутылки пива и матч по сокеру «Тоттенхэм – Наполи», для моего друга Чака – это повод сказать «сука». Тик-так.  

Мы это улыбки мальчиков-хористов после просмотра порно-журналов в доме отца Брендана Смита. Мы это попки школьниц, которые лапает мой друг Чак в давке пятьдесят седьмого автобуса. Мы это моя мошонка, растянутая на день благодарения. Тик-так.  

Стол из прессованных опилок, месячный отчет, пятая чашка кофе, козявки, размазанные на системном блоке, экономический еженедельник, парк штата Лейк на экране моего компьютера. Мне пора в туалет. Тик-так.  

Я стягиваю с себя трусы и начинаю энергично работать рукой. Тик-так.  

Дженни Талука стучит краешком карандаша о свою толстую ляжку. Тик-так.  

Роберт Миллер поздравляет свою тётю Сарру по телефону. Тик-так.  

Мой друг Чак ищет расписание субботних курсов плаванья для тинэйджеров. Тик-так.  

Солдат готов, из кармана я выуживаю маленький свитерок с оленями. Тик-так.  

Я делаю фотографию своего члена в свитере, украденном у большеголовой куклы моей дочери. Тик-так.  

На лобке я пишу: «Тусуйся» (“Hang out”). Тик-так.  

Кто же это будет сегодня? Джек из отдела продаж? Милли из экономики? Нина из сервисной политики? Тик-так.  

Обычно со мной такое случается в канун праздников. На Пасху я раскрашиваю свои яйца гуашью, а на члене пишу «Он поднялся снова» («He has risen again») и скидываю фото Айзеку Гиршбейну – жиду из бухгалтерии. Четырнадцатого февраля я двадцать минут подбираю угол, чтобы головка моего члена походила на сердечко, в этот раз это лесбиянка-кадровик Велма Перез, на стебле члена я пишу «Love», приходиться писать верх ногами, чтоб на фотке выглядело как надо. На день благодарения, с этим пришлось заморочиться, я раскрасил свою мошонку под цвет флага и растянул её обеими руками, придавая прямоугольную форму, а член пришлось приклеить к животу. Готовую фотку получает Алан Адехи из аналитики, потомок коренных племен, с сообщением «На этот раз без оспы».  

Я иду за ещё одной чашкой кофе. Пятидесятилетний Зак Новак отдергивает свою голову от смартфона словно курица несушка от яичницы. Зак, который расчесал десяток редких, длинных волосин от правого уха до левого, в надежде, что никто не заметит его абсолютно лысый лоб и макушку. Зак, у которого нет ни кольца на безымянном пальце, ни фотографий на рабочем столе. Зак, который не убьет себя сегодня вечером. Этот морщинистый маркетолог показывает свой смартфон коллегам сидящим вокруг. Практически весь финансовый отдел собирается вокруг него. Сегодня ты звезда, Зак. Не благодари.  

Мой зад упирается в медленно убивающий меня принтер. Мои жёлтые зубы только на секунду мелькают в жиже кофе. Зака не видно из-за обступившей толпы. Кто-то хлопает меня по плечу.  

– Как сам старик?  

Передо мной – начальник отдела статистики Ларри Милиган. Глубокий вдох. Запах изо рта Ларри напоминает мне ту часть моего детства в Аншвиле, Калифорния, когда бродячие псы разрыли могилу моего кота Снежка на пустыре и тягали его тельце по улицам.  

Ларри «Снежок» Милиган будто табличка «Закрывайте, пожалуйста, двери» с тремя восклицательными знаками. Он делает вид, что мы друзья, но только до того момента пока я не слажаю.  

– Привет Ларри, – я перекладываю бумажный стаканчик в левую руку, – чтобы поздороваться.  

«Снежок» Ларри – семнадцатого мая получает от меня хер раскрашенный под радугу, с надписью «Все знают».  

– С наступающим! – Он хлопает меня по плечу, пока жмёт мою руку.  

– И тебя Ларри. – Я отпиваю кофе. Его рука влажная от пота.  

– Так что решили, где будете праздновать?  

– Извини, Ларри, – я пожимаю плечами, – Рождество всё таки семейный праздник, да и няню в сочельник хрен найдешь.  

Ларри надуваеться как селезень.  

– Никто не просит на всю ночь, но на часик другой можете заскочить, мы до утра собираемся гудеть. Если хочешь, моя жена может помочь с няней.  

Меньше всего на свете мне хочеться, чтобы я оказался должен Ларри.  

– Ну, если на час..., мы что нибудь придумаем.  

– Вот и славно, – он снова жмёт мою руку, – и своему другу передай, пускай тоже заскакивает. И не забудь, – он всё еще не отпускает моей руки, – отчёт должен быть на моём столе до вечера.  

– Конечно, Ларри.  

Выдох.  

Ларри уходит, через секунду до меня доносится: «Роб, как сам старик? »  

Я ставлю одну из чашек кофе на стол Чаку, на его экране столбики реестра.  

А сам возвращаюсь к своим трём стенам из пластика высотой полтора метра, к своему отчету ущерб-факторов, мой стул ещё теплый.  

– Ларри всё ещё чистит зубы дерьмом? – Доноситься голос Чака из-за пластиковой перегородки.  

За что я люблю Чака, так это за то, что он никогда не стесняется говорить о людях правду, наверное, поэтому он в свои тридцать семь до сих пор холост.  

За что я не люблю Чака, так это за то, что он не говорит правду обо мне.  

– По-моему он теперь и мертвечиной не брезгуёт. Всё настаивает на том, чтобы на корпоратив пришло как можно больше людей. Только вот кому захочится встретить Рождество с коллегами, особенно если у тебя есть дети.  

– Ну да, – он быстро стучит по клавиатуре.  

– Пойдешь? – Я снимаю под столом туфли.  

– Куда я денусь, – Чак сморкается в бумажное полотенце, – говорят там и Робин Хилл будет. У бабы хуя уже два года нет.  

– Ну ты, блять, даешь, Эрен то ещё не умер.  

Чак откидывается на спинке стула, так чтобы я увидел его лицо и говорит голосом Ретта Батлера.  

– Честно говоря, дорогуша, мне наплевать. Я на его место не претендую.  

Вот за что я люблю Чака.  

– Видел, что Заку с менеджмента скинули, – он высовывает из-за перегородки свой смартфон с фотографией моего же члена.  

– Ого!  

– Кого-то из наших, видишь, слева надпись?  

Действительно, в углы снимка виднеется надпись. Чак увеличивает её для меня.  

«... ерил – шлюха»  

– Точь-точь как у нас в третьей кабинке. Точно кто-то из наших. Рон говорит, что Зак с этим к начальству пойдёт, вроде как домогательства. Но очевидно же, что ему просто нужно немного «по-тусоваться».  

И Чак заливается смехом, от собственной шутки.  

Это первый раз. Когда мой член доходит до корпоративного чата.  

– Ну, желаю им успехов в поимке этого парня, кто будет сбрасывать подобное с настоящей почты?  

Я не боюсь. Что они смогут найти? Левую почту – не смешите. В туалетной кабинке камер нет, а на этом этаже нас около сотни, не будут же они со всех трусы стягивать.  

В стаканчике дешевого растворимого кофе пляшут огоньки гирлянд, но для меня это уже не такой херовый день.  

***  

– Надо что-то выпить.  

– Только не долго, – в моей голове белый шум.  

После работы Чак тащит меня в какой-то пропитый бар, я отказываюсь и компромиссом становиться бутылка пива из супермаркета.  

Чак поворачивает ручку стеклянной двери ближайшего магазинчика. Приветливо звонит колокольчик. Мы с Чаком часто здесь бываем. Это тихое место, с тремя рядами товаров и стеллажами ниже моего роста. Сигареты, чипсы, подгузники, дешёвый алкоголь, бритвы, лапша быстрого приготовления, здесь есть то, что мы забываем купить в настоящем супермаркете, или если хочешь что-то перехватить в обеденный перерыв, или как сейчас, просто зайти выпить пива. Спокойная заводь с урезанный набором вещей первой необходимости – перевалочный пункт между домом и работой.  

– Привет Марв.  

Продавец за прилавком отрывает взгляд от пачки сигарет с фотографией чьих-то гнилых зубов.  

Мы по очереди здороваемся с ним. Щуплый, невысокий паренёк с залысинами крепко жмёт нам руки.  

– Нам три будвайзера и пачку «Пэлл – Мэлла» пятёрку – я указываю на синюю упаковку, с содержанием никотина в 0. 5 миллиграмм.  

Чак быстро пробегает указательным пальцем по карточкам-открыткам на небольшом стеллаже возле прилавка. Выудив одну, он показывает её Марву.  

– Как думаешь, Марв, кто эти люди?  

На картинке: улыбающаяся семья, типа: мама, папа, я, позирующая на фоне большого каньона. Над ними надпись «Посетите Аризону», а под ней ещё одна поменьше «семейные путёвки по выгодным ценам».  

– Хм, – протягивает Марв, – у него, – он указывает на мужчину, – рак желудка, четвёртая стадия. Жить осталось полгода, а долгое время он изменял своей жене, вот ей, – и он указывает на женщину. – И эта поездка – способ извиниться, всё наладить….  

– Стоп, – говорит Чак, – жена знает про любовницу, но не знает про желудок. Теперь ты, – и он поворачивает картинку ко мне.  

Это такая игра, можно указать на билборд пока едешь на работу, или подобрать рекламку у мусорника, или кивнуть на дворника убирающего улицу напротив, а потом надо придумать язвительную историю. Эту игру придумал Чак. Однажды он сказал: «Почему на всех фотографиях мы должны улыбаться, неужели жизнь всех вокруг это и впрямь череда счастливых событий, а только моя – дерьмо? ».  

Я говорю.  

– Она – алкоголичка, не потому что её муж ей изменяет, а потому что она сама пыталась ему отомстить – сексом с другими мужчинами, но её обвисшие сиськи уже давно никого не способны возбудить.  

– Хорошо, – улыбается Чак, – теперь я.  

– Девочка, – он медлит, – она…. Она до конца своих дней не справиться с тем какие её родители были мудаки.  

– Слабовато, Чак.  

– Потому что я не закончил. И для неё настоящим воспоминанием из этой поездки, будет не эта сраная фотография, где они все приторно счастливые, не этот кусок лживого картона. Для неё настоящим воспоминанием – настоящим семейным альбомом будут, сотни тысяч засохших жвачек, налепленных на нижней стороне столов в тех засаленных забегаловках, в которых они завтракали, обедали и ужинали.  

Мы с Марвом переглядываемся.  

– И, когда ей вдруг захочется вспомнить своих родителей, вспомнить детство и даже взглянуть на собственную жизнь, она будет проводить рукой под столом в любом общественном месте. По этим мерзким засохшим комочкам. Потому что девочка, даже на этой фотографии, уже полностью осознаёт, что люди вокруг неё лживы и лицемерны, а жизнь её катится в пропасть. И как бы она не улыбалась и не прижималась к родителям, те засохшие комочки, те козюли и грязь, скопившиеся под нижней стороной стола и есть настоящая, правдивая сторона жизни. Какую бы прекрасную мину, она бы не делала, но игра до жути хреновая.  

За что я люблю Чака? Так это за этот издевательский цинизм, направленный на всех и каждого.  

За что я не люблю Чака, так это за то, что сегодня это есть во всех и каждом.  

Марв протягивает нам две бутылки пива.  

– Ты не будешь?  

– С каких пор ты не пьёшь на работе?  

Марв – невысокий продавец с залысинами. Столько же, сколько я работаю в офисе напротив, он работает здесь. Ему двадцать девять лет. Когда его принимали на это место, его начальник сказал: «Эта работа не предполагает карьерного роста». Не то чтобы Марв жаловался, но это, наверное, невыносимо тяжело, просиживать здесь жизнь, хотя Чак бы сказал, что какая разница, где её просиживать?  

– Блин, да сегодня новенький прейдет, нужно будет ему ещё раз показать, что здесь да как.  

Чак театрально разводит руками, как будто говоря: «И это все твои причины»?  

Марв цыкает языком.  

– Блять…, – и берёт бутылку прохладного Будвайзера.  

Нельзя привыкнуть к тому, что Марв выходит из-за прилавка, ни в первый, ни в сотый раз. Он вмиг ссутуливается, делаясь на голову ниже. Руки он прячет в карманы, его походка становится дёрганой и нервной, будто он куда-то спешит, а глаза начинают бегать, подолгу не останавливаясь нигде. Сам Марв словно растворяется в воздухе, становясь похожим на подростка, который посреди контрольной навалил в штаны и изо всех сил пытается быть не замеченным.  

На своём месте он выглядел как вендинговый автомат предсказаний «Zoltar», величественный и загадочный.  

«Zoltar» – это такой ящик, размером с большой холодильник, верхняя часть которого застеклена, а за ней фигура в тюрбане. Их в большом количестве можно встретить на летних фестивалях западного побережья Южной Каролины или Флориды. Бросаешь в такой пятьдесят центов, колдун внутри немного подвигается, подымит, прозвучит простенькая мелодия, и на выходе ты получишь бумажный корешок с парой слов, о том, что карма, судьба или ещё какая херь приготовила для тебя в будущем.  

За прилавком, он взвешивал каждое слово, за прилавком он в любой момент был готов переброситься парой слов с королевой. На своем месте, он действительно, что-то значил, а сейчас он вмиг стал мелкой, дрожащей собачонкой.  

Он сглатывает, переводит дух, отпивает пива и Марв потихоньку начинает возвращаться. Марв закрывает магазин, вещает табличку «перерыв» и мы идём на парковку.  

Уже достаточно темно, чтобы уличные фонари загорелись и с улицы начали пропадать прохожие.  

Мы сидим на отбойнике, у парковки, за магазинчиком Марва. Трое мужчин в окружении бетона, искусственного освещения и металлических столбов, но даже здесь стрекочут ночные кузнечики. Единение с природой, мать её.  

Тысячи лет назад, наши предки точно также сидели после охоты, смотрели на пробегающие стада бизонов и мамонтов, и попивали пивко. Точно так же, как сейчас мы смотрим на проезжающие мимо грузовики и пикапы. И даже тогда, те три мужика, разговаривали, о том же, о чём и мы.  

Марвин продолжает.  

– Всю мою жизнь, люди вокруг меня, говорили мне что делать. Всю мою гребаную жизнь, кто-то говорил мне: «ты молодец» или «ты идиот», и я, в ответ, старался всем угодить. Всю мою жизнь я слушал людей вокруг себя, а всё они говорили и говорили. «Найди себе девушку», «устройся на работу», «что ты делаешь со своей жизнью», «перестань врать», «начни врать», «скажи, что ты всех любишь», «пожертвуй бездомным». Нет, я не хотел быть подонком, но это должен был быть мой выбор. Всю мою жизнь, меня учили, каким мне быть, сраные, блять, учителя. Узнай бы вы их поближе, с их грязными секретами и скелетами в шкафах. – Ха, – он переводит дух.  

– Знаете, когда то я им верил, я думал: «взрослые не могут быть так эгоистичны, как дети, они же всё понимают», и блять, да, они всё понимали, и от этого, они в сто раз хуже. От чего я их вообще слушал? Взгляни бы вы на них и тут же осознали, насколько они тупы, лишены хоть какого-то вкуса, или насколько пусты их жизни, словно манекены наполненные похотью, эгоизмом и враньём. И все эти кретины, раздают советы, с такой уверенностью….  

Марв отпивает пиво.  

– А вот вам охренительно не смешная шутка, у всех этих советчиков, в жизни всё сложилось отлично. Хорошая машина, семья, дом. Правда, на всё это можно смотреть только издали. Охренительно не смешно. Я всегда их слушал, и где я сейчас? Но это хорошо, хотя бы потому, что я, наконец, знаю, чего всё это стоит.  

Чак поднимает бутылку с пивом, будто бы решил чокнуться с кем-то.  

– Аминь, брат.  

Когда-то давно, три мужика, под этими же звёздами, сидели и говорили о том же самом, когда-то давно.  

***  

Миссис Бисквит смотрит на своё отражение в круглом зеркале под потолком маленького магазинчика, на вывеске которого три люминесцентные цифры: два, четыре и семь. Цифры тихо жужжат, за панорамным стеклом – глубокая ночь, видно только одиноко горящие фонари. Молодой паренёк за прилавком читает журнал для взрослых и жуёт жвачку, время от времени он останавливается и трет рукой промежность.  

Миссис Бисквит стоит в метре от прыщавого подростка и разглядывает себя в зеркале над прилавком, ей все равно.  

– Такие зеркала называются «обзорными», – говорит парень, – их ставят для того, чтобы отсюда, – он показывает журналом на место где стоит, – был полный обзор, чтобы никто ничего не стащил.  

Парень надувает жвачку.  

Миссис Бисквит не отвечает, она не опуская головы, говорит.  

– Как вы думаете, моё лицо также выглядит во время минета?  

Жвачка лопает и повисает простыней на жиденькой бородке паренька, он открывает рот.  

– …, хее, мисс?  

– Миссис, – она опускает глаза, – я замужем.  

Паренёк стягивает с подбородка повисшую жвачку и приклеивает её под стол.  

– Моего мужа зовут Клайв Бисквит, вы должны его знать.  

– Эм, я сегодня только первый день, м…-эм. Это, это моя первая смена.  

Миссис Бисквит что-то взвешивает в голове, затем спрашивает.  

– А как вас зовут?  

– Т-тони э…, Энтони, – уже более уверено произносит парень.  

– Очень приятно, Энтони, а меня вы можете звать миссис Бисквит, да-да, как бисквит, но ударение не на последний слог, а на первый. Скажите Энтони, вы верите в судьбу? – Она делала паузу. – Верите, что всё вокруг предрешено, что неведомые силы ещё до нашего рождения и так далее, и так далее…?  

Парень качает головой.  

– А вот я верю. Только представьте, это же удивительно. Сама вселенная подталкивала нас – и она коротким движением пальцев указывает сначала на себя, а потом на него, – чтобы здесь и сейчас мы с вами встретились.  

– Энтони, у вас есть девушка?  

Парень недоуменно морщится, а вот миссис Бисквит беззаботно спокойна.  

– Успокойтесь, Энтони, я просто интересуюсь.  

Энтони отвечает, что есть. И в его памяти вспыхивает образ широколицей Мэрил усеянной веснушками, словно карамельный кекс, сладкой присыпкой.  

– Мэрил, прекрасное имя, а вот моего мужа зовут Клайв, но я уже говорила. Энтони, честно сказать, мне нужна ваша помощь. – Миссис Бисквит делает паузу, будто спрашивает разрешения, но не дождавшись реакции парня, продолжает. – Понимаете, мой муж стал задерживаться на работе. И я не знаю, где он пропадает, но работает он вон там, – и она указывает на многоэтажное здание, на противоположной стороне улицы. Скажите, тут есть камеры? – она тычет сумочкой на потолок.  

– Нет, мэм, только зеркало. – Паренёк кивает в его сторону и ему даже в голову не приходит ответить что-то другое. Сначала, она показалась ему какой-то страной, если не сказать сумасшедшей, но теперь он уверен, она – дотошная ревнивеца. Такой тип женщин, которые всегда проверяют сообщения на телефоне возлюленного, пока тот ванной. Или узнав, номер банковской карты, смотрят историю покупок, доходя до смешного, когда высчитывают, сколько нужно галлонов бензина, чтобы доехать от работы до дома, а потом как бы невзначай спрашивают «Где ты сегодня был? ». Неприятный тип женщин, но может её муж действительно ей изменяет. Энтони почувствовал, что сам себя загнал в тупик, но тут же подумал: «Нет-нет, она просто сука».  

– Очень жаль. – Миссис Бисквит лезет в собственную сумочку. – Тогда Энтони, не могли бы вы взглянуть на это?  

– Да, мэм.  

Миссис Бисквит копается, перебирая какие-то бумажки, пока паренёк приглаживает волосы и поправляет рубашку. Женщина кладёт маленькую фотографию четыре на три, такую, которую обычно печатают в паспорте, на прилавок, между собой и Энтони.  

– Эта женщина, – она придерживает фотографию указательным пальцем, – если вы её увидите, будьте так любезны, позвоните мне.  

Энтони склоняется над фотографией.  

– Присмотритесь внимательнее.  

– Я смотрю. – И паренёк склоняется над фотографией ещё ниже.  

Миссис Бисквит неспешно достаёт из сумочки канцелярский нож, выдвигает лезвие до половины.  

– Э-э, это же вы.  

Когда Этони поднимает на неё взгляд, она вонзает нож аккурат ему под ухо.  

– Смотрите-смотрите, – и она подняв брови, взгядом указывает на фотографию.  

Прорезая околоушную железу, заднюю ушную артерию, наружную сонную артерию, нож со скрежетом ломается о третий шейный позвонок.  

Секунду Энтони недоуменно моргает, покачиваясь из стороны в сторону и дёргается назад, пытаясь отстраниться. Но миссис Бисквит резко опускает нож вниз, ломая лезвие ещё раз, теперь у самой рукояти, оставляя полдюжины маленьких острых убийц разрезать, гортань, артерии и мышцы Этони. Пока он хаотично глотает воздух, в перемешку с собственной кровью, миссис Бисквит делает шаг назад.  

– С вами всё хорошо? – Она улыбается, словно по-добрососедски предлагая хот-дог на барбекю.  

Ноги Энтони наливаются свинцом, спиной он сбивает подвесную полку с рекламными открытками, на которых изображены улыбающиеся семьи. Обеими руками он пытается закрыть рану, но чёрные сгустки всё равно пробиваются сквозь его пальцы, обильно заливая пол, тяжелыми, пунцовыми гроздьями. Он практически глотает несколько лезвий. Рвотный позыв смешивается с кашлем, заставляя лезвия двигаться по гортани вверх – вниз. Энтони хочет заплакать, закричать, но вязкая тьма уже виднеется в краешках его глаз. Он подскальзывается на карточках-открытках залитых его же кровью и падая на колени увлекает за собой полку с сигаретами «Пелл – Мелл». Энтони из последних сил хрипит, что ему нужна помощь, но ничего разобрать уже нельзя. Глаза молодого продавца готовы вывалиться из орбит, сквозь слёзы он видит испачканные кровью лживые улыбки, сигареты, зараженные убийственным никотином, его журнал с обнаженными красотками. В последние мгновения, жизнь лежит раскрытая перед ним.  

«Его необходимо спасти», парень думает о себе, как о ком-то третьем. Нечто маленькое и белое мелькает на переферии, пока он юлозит окрававленной рукой по полу пытаясь найти хоть что-то более плотное чем его пальцы, чтобы зажать рану. Он оборачивается и видит спасительную кнопку сигнализации, спрятанную под прилавком. Его сменьщик ничего о ней не говорил, но от него разило алкоголем, он мог забыть. Энтони настолько жаждет спасения, что первый раз даже промахивается по кнопке. Когда он всё таки нажимает на неё, кнопка приклеивается к его указательному пальцу, оставаясь на нём. Энтони не в состоянии должным образом оценить иронию, но это его жевачька, которую он приклеел ранее. Его последнее настоящее воспоминание.  

Энтони не злиться, у него просто нет на это времени, последний раз в жизни, он жалеет, что не поцеловал тогда Мэрил, что завалил экзамены на поступление в колледж что больше не увидит маму. Пол под его коленями становиться все мягче, прыщавый продавец всё дальше удаляется от собственных мыслей. В окружении вполне осязаемой тьмы, он проваливается в бездну, делая уже совершенно бесполезный вдох. Всё кем он был, есть, или мог бы стать, растекается по полу, теперь ему просто хочется спать, и Энтони всецело отдаётся этому желанию.  

Миссис Бисквит прячет остатки канцелярского ножа в сумочку, забирает фотографию. Подходит к полке с влажными салфетками, берет одну и выходит из маленького круглосуточного магазинчика, на вывеске которого всё ещё продолжают жужжать три люминисцентные цифры.  

***  

Первое что ты хочешь сделать, после того как пять минут сосала сальному мужику за двадцать долларов, это не почистить зубы, не брызнуть в горло минторолом, не залиться листерином или денталюксом, нет-нет, первое, что ты хочешь сделать это потратить двадцатку.  

Джин Николь проводит языком по верхнему ряду своих белоснежных зубов, во рту ещё сохранился привкус латекса. Тот боров, с брюхом, заправленным в штаны и влажным от пота воротником, давал ей в рот в резинке. Нет, ну вы представляете? Можно подумать, что Джин Николь выглядит так, будто от неё можно чем-то заразиться? Это ей нужно было настоять на презервативе.  

Страховой агент подписывающий с ней контракт, получил премию. Невольно возникает вопрос: Разве у сифозной шлюхи может быть золотая страховочная карта?  

И получаса не прошло, как наступила среда, а Джине уже хотелось надраться.  

Но пьяный толстяк, подпаивающий её весь вечер, понимая, что она слишком хороша для него, все равно надел презерватив?  

Джин Николь и так бы ему отсосала, уж точно не ради паршивой двадцатки, ведь это он должен был стать средством, не она. Какое мать его право, имел этот сукин сын всё испортить?!  

Грязно выругавшись, Джин Николь направилась через парковку к круглосуточному магазинчику, купить газировки и прополоскать рот, но звякнув дверным колокольчиком, ей на встречу вышла женщина за тридцать, улыбнувшись и с досадой в голосе обратилась к Джине.  

– Они товар получают, сказали, полчаса никого не обслуживают, вы представляете?  

Джин Николь стало тошно от одного взгляда на эту стервозного вида даму. Она понимающе покачала головой, смиренно развела руками, развернулась и зашагала обратно к собственной машине. Буркнув себе под нос.  

– Чёрта с два. Я буду смаковать резину у себя во рту ещё полчаса.  

Нет, Джин Николь не какая-то там грязная блядь, просто у каждого из нас, свой способ расслабиться.  

***  

– Разве моя физия не годиться для пяти центов?  

Чак говорит, что для этих целей отлично подходит метро. Правда, нужно знать несколько вещей.  

– Терпение в этом деле самое главное, – говорит Чак. – Это сродни охоте или рыбалке, никогда не угадаешь, какая рыбка клюнет, но терпеливый рыбак, всегда что-то поймает.  

Большую часть рабочего дня он сопоставляет расписания школьных занятий чирлидингом и расписания маршрутов сорок второго автобуса. Или занятий юниорской сборной лёгкой атлетики с маршрутом городского трамвая. Пятьдесят шестого и загруженностью дорог в центре. Сто пятьдесят пятого и плотностью населения различных спальных районов.  

В понимании Чака многоу зависит от количества людей  

– Чем их больше, тем лучше. В толпе, никто не обращает внимание друг на друга.  

Он усмехается при этих словах, но не подумайте, Чак не извращенец, …ну, не конченный, по крайней мере, он себя таковым не считает.  

– Мы все должны кое что уяснить и я лишь слегка к этому подталкиваю.  

И хоть фактически, Чак и лапает молоденьких девочек, в преполненых автобусах, но с его точки зрения всё немного сложнее.  

***  

У вас бывало такое, что стоя в пробке, услышав громкий звук клаксона вы неожидано просыпаетесь у себя дома. Снилось вам это или нет не имеет никакого значения, потому что следующий громкий звук, будит вас уже в вагоне метро. И страшное здесь, что с вашей памятью всё в порядке, просто дни сплетаются в непролазную вязь.  

Я считаю всех заходящих в вагон девочек-подростков.  

«Номер один и номер два – обе в форме католической школы святого Луки…»  

Я не часто добираюсь на работу на метро, это случается скорее… никогда, ну кроме тех случаев, тех, понимаете, когда сильно перебрал, припеся домой в три часа ночи, машина твоя теперь хрен знает где, а жена будет зла на тебя всю следующую неделю. И для полноты картины, ты с бодуна, да ещё и не выспался.  

Номер два громко ругается, заходя в вагон, рассказывая что-то номеру один, та только периодически кивает.  

Грузная дама делает им замечание, надуваясь как идюшка.  

Номер два меряет её взглядом и отворачивается, только лишь слегка приглушив голос.  

И не надо спрашивайте меня зачем я это делаю, я всё равно вам не скажу.  

Я пытаюсь вслушаться в разговор девочек католичек, но моё внимание слишком рассеянно, а в вагоне слишком шумно.  

Полная дама пробирается в конец вагона, всем своим видом пытаясь привлеч внимание. Когда она проходит мимо меня, то возмущённо говорит: "Разве можно себе это представить? ". Я заглядываю в её недовольное лицо, и в моей голове сразу всплывает образ: Толстый ребёнок, подобные номеру один и два издеваются над ней. В подростковом возрасте дела становяться только хуже, в двадцать восемь лет она в первый и последний раз занимаеться сексом. Парень взобравшийся на неё, настолько убогий, что все те тридцать секунд, её невообразимо тошнит, а потом долгие годы хочется себя убить. Всю свою жизнь, она мечтала быть как эти девочки: красивая, худая и своевольная. Но сейчас она делает им замечание: "Как вам не стыдно! " Смешно, разве у этих слов, есть хоть какой то смысл?  

Это всё та же игра. Если с ты вдруг начинаешь кому-то безоговорочно верить, с оглядки на его авторитет или что-то другое, придумай о нём дискредитирующую историю. Станет легче ставить его точку зрения под сомнение. Эту игру придумал Чак.  

Дама удаляеться, а в вагоне становится тише и теперь я могу услышать о чём говорят девочки.  

Но машинный голос произносит название остановки и автоматические раздвижные двери открываются. Среди роя людей, я замечаю....  

Номер три – худую, высокую девушку с горбатым носом.  

Четыре – тоже высокую как номер три, в форме католической школы, как номера два и один, только ко всему прочему ещё и с большой задницей.  

И номер пять – в очках, маленькой грудью и соломенными волосами.  

На кого из них будет похожа моя дочь?  

В моём случае это врятли можно назвать охотой или рыбалкой, скорее занятием дайвингом: постепенно опускаясь на дно, я терпиливо замераю, чтобы созерцать разноцветных рыбок.  

И мать его, из этого состояния, меня выдергивает отвратиттельно знакомое прикосновение.  

Ларри "чтоб ты сдох" Миллиган. его рука лежит на моём плече, его физия раазстянута в улыбке.  

"Что, блять, смешного Ларри? "  

– Мужик? – Он пртягивает это "мужииик" и дёргает носом вверх, будто мы закадычные друзья. – Ты здесь какими судьбами, тоже машина сломалась?  

Я не сразу отвечаю, а некоторое время ожидаю очередного сигнала, чтобы проснутся в другом месте, но ничего не происходит. Я всё ещё в вагоне вместе девочками католичками, толстухой и Ларри.  

Мне не хочется рассказывать Ларри, что свою машину я где-то оставил по пьяни, поэтому я говорю.  

– Да, трансмиссией полетела. – и я понятия не имею, что такое трансмиссия.  

Он хмурит брови.  

– Это серьёзно, а что конкретно?  

– Да нет, там всё более-менее, сказали, что скоро починят.  

– Ты даже не узнал, что с машиной? Они же тебя обдерут как липку.  

– Нет-нет, там всё в порядке. Знакомые ребята, они справяться.  

– А где это, всмысле, мастерская?  

Десятки улиц и несколько районов проскакивают на переферии моего сознания. Но я говорю.  

– На Ровер-авеню, – это соседняя с нашим офисом улица.  

– Так это же недалеко от нас. – Ларри всегда хорошо умел подмечать мои проколы. – Заскочу туда после работы, будешь мне должен.  

– Нет-нет, точно не стоит, они отличные ребят.  

И я уже готов придумать какую-нибудь восхваляющую историю о несуществующих парнях, из несуществующего сервиса, но Ларри качает головой.  

– Старик, если халтурно подходить к таким вещам, то они начнут о тебя ноги вытирать. Помнишь Джоанну, стерву из бугалтерии? Она, оказывается кузина нашего вице преза – мистера Лизека. И она подумала, что отличной идеей будет бросить мне на стол квартальный отчёт, без единого слова. Ей тогда не понравилось, что на паре страниц был след от паперони. Я ей так задал, что она к нам теперь даже не заходит и плевать мне чья она там кузина.  

– Я помню, Ларри.  

Правда вот только в том, что хоть Джоанна и действительно стерва, но ей под семдесят и в компании она лет сорок, а Ларри её только матами не крыл.  

– Вот, а если всё спускать на тормозах, тебе никогда не стать начальником. За это меня на верху и любят. Кстати, ты уже разобрался со своими делами, насчёт корпоратива?  

Я отрицательно качаю головой.  

– Так вот мой тебе совет, – и он накланяется поближе ко мне, словно заговоришик, – разберись поскорее. Говорят там будет старик.  

– Какой из них?  

– Главный. – Ларри смотрит мне прямо в глаза. – Ты ведь знаешь, что это значит?  

– Повышения?  

Ларри с удовлетворённой ухмылкой отстраняется поднимая брови.  

– Повышения.  

Ларри, мне больно это признавать, но сколько обидных историй не было придумано о тебе, я всё равно хочу тебе верить.  

Чак говорит, что все эти девушки в свои тринадцать, четырнадцать и пятнадцать лет уже научены безоговорочно верить в общепринятый уклад жизни. А его работа, да он иногда называет это работой, всего лишь слегка их напугать.  

«Достаточно легонько их напугать и это перевернёт их мир»  

Я оглядываюсь вокруг, но моё нетерпение и жажда карьерного роста, распугало всех рыбок.  

***  

У моего стола меня встречает ехидный голос Чака.  

– Что решил Ларри подлизать?  

– Сходи нахер. Ты целыми днями на метро катаешься, хоть раз с ним пересекался?  

Я чувствую его ухмылку, даже через пластиковую перегородку.  

– Доброе утро.  

– Готов поставить на обратное.  

Чак раскатисто смееться.  

– Теперь и я иду на долбаный корпоратив.  

Чак вопросительно поднимает брови.  

– Ларри бывает полезным, там будет кто-то из директоров.  

Чак снова заливаеться смехом.  

– Ты всё ещё надеешься выбраться из этой задницы?  

Я не отвечаю.  

– Дай мне минутку, надо жене позвонить.  

Он скрываеться за перегородкой. Через продолжительные гудки, я слышу как его пальцы начинают барабанить по клавиатуре. Моя жена не берёт трубку. Я звоню ещё раз, затем ещё. Наконец трубку снимают.  

– Что?  

Звук похож на моего лабрадора Лакки сблевавшего на ковер сахарну кость. Небольшая белая лужеца, с розовенькими вкрапинками.  

Моя жена произносит «что» будто я вчера напился и завалился домой в три часа ночи, перебудив её с дочерью. Будто я лез к ней со своими пьянами разговорами, рассказывая что-то о веддинговых автоматах, жеваных жевачках и допотопных грузовиках.  

Хочеться повесить трубку, но я подбираю свой самый мягкий тон и прошу её найти няню на Рождество. Потому что нам с ней тепрь просто необходимо быть на Рождественском корпоративе.  

Она отвечает, что пусть кто-то из моих собутыльников-друзей выполняет мои просьбы. Что она устала от всего этого, что это не в первый раз. Что мне не жаль нашу дочь, что думаю я только себе. Мне остаёться только безостановочно извиняться, но разве это может её помочь? Когда живешь с одним человеком столько лет, то знаешь как надо поступить, чтобы получить что хочешь.  

Спустя десять минут ползанья на коленях и непрерывных упрёков, я говорю.  

– Ты можешь попросить Рейчал? – Рейчал это соседская девочка, которая иногда сидит с нашей дочькой.  

Моя жена вешает трубку ни произнеся ни слова.  

Чёрт, надо было выждать ещё, но с каждым годом, днём, даже блядской минутой, у меня всё меньше сил терпеть её загоны.  

Через секунду рыжая голова Чака снова возникает передо мной.  

Я сжимаю телефон так сильно, что у меня белеют костяшки.  

– Всё в порядке? – Уже без улыбки спрашивает он.  

Я разжимаю пальцы.  

– Ты немог бы сходить к моим соседям и попросить их дочь посидеть с моей дочькой, ночью двадцать пятого декабря, пока её лицемерные родители будут улыбаться, морщинистым снобам?  

Чак улыбаеться.  

– Есть кое что, что тебя развеселит, – он делает паузу.  

– Помнишь нашего дрочилу, что всем всем свой хер скидывает? У него появилась подружка. – Он высовывает из-за перегородки свой смартфон.  

Едва слышный писк, словно комар летающий над ухом. Он тычет мне в лицо фотографию волосатого женского лобка. Ещё несколько комариных глосов пытаются срезанировать от моего черепа. Интимная стрижка повторяет ёлочку из детской раскраски.  

«Вот сука, нет, нет, нет, нет», – комариный рой устремляется по ушным раковинам внутырь, вглубь моего мозга, отвоёвывая один нейроный узел за другим, заполняя мои глаза. Кудрявые волосы, половые губы, кто-то включает в моей голове неработающий телевизор на полную громкость.  

Над лобком, где трусы оставляют каскадную полосу, красуется надпись «С рождеством, Лизалка! »  

Я не вижу ничего, кроме ебучего телефона Чака, комары уничтожили мое переферическое зрение, я смотрю на фотографию волосатой манды через трубку от бумажных полотенец. Писк телевизора заставляет мои зубы скрипнуть от боли.  

Я встаю изо стола.  

Чак, удивлённо моргает, – ты куда?  

За эти восемь лет в отделе оценивания рисков ты узнаешь, каков шанс отравиться формальдегидом, испаряющемся из твоего стола. Сколько нужно вдохнуть печатающего порошка от стоящего в пяти метрах лазерного принтера, чтобы заработать рак лёгких. Какие гормональные изменения произойдут в твоем организме под действием бифинола А, употребляемого вместе с пищей из пластиковой посуды. За восемь лет работы начинаешь внимательнее читать этикеты на товарах, но не бросаешь курить.  

Подражательница!  

– Кто…, эм, чья это?  

Чак смеётся, – да кто тебе скажет.  

– Кому её скинули?  

Я стою сжав кулаки, напротив ошалевшего Чака.  

– Да какая разница, пуська есть пуська, чувак?  

– Всё равно.  

– Чувак, не важно кому, важно чья? Что с тобой?  

Несколько удивлённых лиц, то тут, то там выглядывают из-за мониторов. Привлечённые неодекватностью, они замерли, в предвкущении моего нервного срыва. Каждый из них в тайне надеется, что я схвачу ненависный монитор и разможу им голову Чака, а может завопив как умолишенный, выброшусь в окно.  

Их увлечённые взгляды возвращают мне самообладание. Я плюхаюсь назад в кресло.  

– Вижу, тебе совсем нехуй чем заняться. А ты не думал, что им просто нравится показывать свои причиндалы всем подряд?  

Я пожимаю плечами. – Но всё равно, ведь интересно.  

Чак улыбается краешком рта, этот скот что-то подозревает. Но наплевать.  

«Я тоже знаю твой секрет».  

– Дайте мне немного времени, сэр, – я поправляю воображаемую шляпу, – и я найду подонков.  

– Саманта Пирсон. Чак скрывается за перегородкой.  

– Что, Саманта Пирсон?  

– Фотку скинули Саманте Пирсон.