То что нельзя выбросить

Я помню те маленькие занавески в пол окна на кухне дома моих родителей. Моя мама нигде не работала, она целый день крутилась по дому. Но эти занавески всегда были в жёлтых жирных пятнах, ни от того, что она их не стирала, а от того, что нас у неё было четверо – все девочки, ну и папа. Так что на газовой плите постоянно что-то готовилось. За многие годы светло-зелённая ткань впитала в себя частички всей той вредной, брызгающей в разные стороны маслом, пищи, что мама так часто готовила. Панкейки, тосты с джемом и мёдом, обжаренные стейки, индейка, курица, все эти запахи смешивались и оседали в недрах жаккардовой ткани. И если ты в детстве достаточно близко приблизишься к ним, то даю гарантию, ты вспомнишь все то, что ел в этот день.  

На плите шкварчит яичница с беконом, мама складывает нам завтраки в школу, папа пьет кофе и водит шариковой ручкой по клеточкам кроссворда в толстой газете, которую нам бросают в почтовый ящик каждую неделю.  

Папа говорит.  

– Горы в Пиренеях, пять букв?  

Мама смотрит на мою старшую сестру, та отвечает.  

– Ането.  

Кстати теперь она работает геодезистом.  

– Подходит.  

Папа продолжает.  

– Бланк в отделе кадров, пять букв?  

– Они такого не знают.  

Я говорю.  

– Есть открытые буквы?  

– Нет, – говорит папа.  

Мама вопросительно смотрит на меня и говорит.  

– Первая «А».  

– Автобиография?  

– Пять букв, – говорит сестра.  

– Анкета, – говорит папа.  

Мама ставит перед нами бумажные пакеты с нашими обедами.  

– Дорогой, – и протягивает ему тарелку с яичницей.  

Когда он будет надевать свою куртку с номером автомастерской на спине, она поцелует его. Каждый раз, каждое утро, а затем папа повезёт нас в школу, а мама останется дома с двойняшками.  

Папа умрёт от инфаркта, когда мне будет семнадцать.  

В тридцать один у меня родиться первый сын, но я не буду сидеть дома, у меня будет достаточно много денег, что бы оплачивать няню. А мой муж, не будет спускаться завтракать с нами, когда он не в разъездах, он спит до обеда.  

Потом у моей мамы станет совсем плохо с глазами, и я заберу её к себе.  

Сегодня тот день, когда мы разбираем старые вещи родителей. Мои дети, дети моих сестёр, их мужья, все они ходят по дому, где прошло наше детство, прикасаются к вещам, которые уже давно не прикасаются к нам.  

Мой сын позовёт меня.  

– Мам, с этим, что делать?  

Когда я подойду, он покажет мне на коробку с надписью «кухня». В ней среди кастрюль, посуды и разной мелочевки, я найду и аккуратно сложенные выцветшие занавески. Я поднесу их к лицу, так чтобы мои губы и нос коснулись прохладной накрахмалиной ткани.  

Мой сын будет удивлённо смотреть на меня.  

Занавески больше не пахнут старым въевшимся жиром, они пахнут тем дешёвым порошком, с которым мама стирала все наши вещи в детстве, мои, моих сестёр, папы, свои.  

Я отниму их от лица, и на них останутся два мокрых пятнышка. Мой десятилетний сын спросит.  

– Мам, что это?  

Из всех тех немногих вещей, что я заберу из дома родителей, буду и эти старые занавески. И пусть они не подходят к интерьеру, и мой муж будет смеяться надо мной, а гости все время обращать на них внимание, но до тех пор пока я жива, они будут висеть на моей кухне. И хоть это глупо, но мои сёстры будут постоянно просить у меня эти занавески, хотя бы на время.