Парфенович

Олегу Парфеновичу было семьдесят два года когда он перестал гулять со своей Фикси. Вот так в один день бросил вставать по утрам под ее негромкое цоканье маленькими лапками об старый паркет, тщательно умывать лицо и шею, натягивать сильно вытянутые в коленях рейтузы и спускаться с довольной, готовой к играм и простым радостям таксой во двор. Он перестал наслаждаться запахами раннего утра, рассматривать переливы рассветного неба, слушать нежное ворчание просыпающегося города. Он больше не сосал мятные конфеты, купленные им в ларьке у толстушки Любы, перекидывая их из стороны в сторону, причмокивая и напевая себе под нос. Он вообще напрочь забыл все песни. Все мелодии. И повод, заставлявший когда-то часто улыбаться.  

Он жил один, не считая собаки и парочки серых мышей, в небольшой хрущевке в центре маленького, приморского городка. Овдовел Олег Парфенович без малого десять лет назад. Как-то однажды в жаркий летний день его Нюра не проснулась утром, не приготовила привычную глазунью с ароматным луком, мелко нарубленной зеленью и острым перцем. Не налила большую чашку черного, терпкого чая и не позвала его к столу. Она тихо ушла за своими яркими снами в далёкие дали потустороннего, оставив его, своего дорогого и горячо любимого Олеженьку досматривать обожаемую Фикси.  

Столько всего «не» поселилось в его жизни, что он и сам не помнил, а он ли был раньше все то время или стал собой только сейчас? А сейчас все это с ним или он был такой всегда?  

Фикси подарила жене дочь на юбилей. Света решила, что она скрасит им их старость, немного займет изобилие пенсионного времени и отвлечет родителей от жизни самой Светки. И так где-то оно и случилось. Счастливая Нюра носилась с щенком как с ребенком. Она готовила ей особенные каши на обрезках, учила команды и по долгу гуляла длинными пляжами, ровными аллеями парков и кривыми улицами города со своим питомцем. Олег Парфенович помнит сколько историй приносила Нюра о своей Фикси домой. Их всегда было несколько, они всегда были смешными или весёлыми, и всегда Фикси была забавной, отважной, какой-то необыкновенно умной. Самой главной героиней их личной короткометражки. И уже потом, далеко после смерти жены Олег Парфенович заметил, что сама Фикси тоже скучает по своей хозяйке. Она перестала быть задорной и особенной. У нее больше не было увлекательных историй. Она стала совершенно обыкновенной, растолстевшей от сытой жизни таксой. И вполне могла торговать карамелью в какой-нибудь будке.  

Его Света звонила ему как по расписанию. Тоже утром. Ее звонок был некой частью его ежедневной рутины, заставляющей его продолжать открывать глаза. « Доброе утро, дорогая. Да я здоров. Как дети? Хорошо…Да, я передам привет Фикси. Она тебя тоже любит. И тебе хорошего дня, солнышко». Привычные фразы обменивающихся обязательствами и долгом персонажей. Отлаженная сеть передачи сигналов жизни, невинное напоминание об ещё не ушедшем и не канувшем в негу потустороннего его. Он подавал сигналы хоть какой-то своей тянущейся как липкая, подтаявшая карамель жизни и принимал ответные сообщения с далёкого острова дочкиной жизни. Он любил ее, но сторонился. Пугался ее приездов как боятся школьники контрольных и всегда придумал поводы отложить визит.  

Олег Парфенович последние три года ходил плохо, тяжело переставляя свои, казалось, неподъемные ступни, опираясь на деревянную, старую трость. Словно мифический Голиаф, не поверженный, но уже очень дряхлый, возвышается он среди такой же старой мебели, борясь со своим собственным телом. Что-то таки сломалось в его коленях быстрее его самого. И теперь свои собственные ноги стали как бы завершающей обузой. Все встало на свои места и он плотно осел в затхлых, затертых до рваных дыр подушках дивана, как оседает на ней серая, скучная пыль.  

Два раза в день к нему приходила соседка Женя гулять с Фикси. Это была рыжеволосая, курносая десятилетняя девочка, которая мечтала о собаке, но из-за аллергии у одного из младших братьев была лишена счастья иметь свою собственную. Она с радостью прибегала к Олегу Парфеновичу, хватала поводок и уводила таксу в свой детский мир удовольствий. Женькина семья была верующей. Они жили тихо, скромно, даря в мир по ребенку в год. Они приносили Олегу Парфеновичу продукты, новости о соседях и скудную пенсию. «Хорошие люди, -думал он часто, – как моя Светка, – и спешил их быстрее проводить восвояси». Его утомляли все люди без исключения. Смущала их радость, наивность, жалость к нему. Он ненавидел эти их собачьи взгляды, мол, «совсем одрях старик», или «недолго же ему осталось», «как бывает жалок конец жизни», «быстрее бы он уже отошёл, чтоб не мучился».  

От того хотелось быть одному. Олег Парфенович пил чай со старой желтой кружки, которую подарила Нюра на новый год, листал жёлтые страницы зачитанных книг, переключал каналы устаревшего, такого же жёлтого телевизора и украдкой, особенно для самого себя, смотрел в счастливые глаза любимой на свадебной фотографии, что висела на стене у часов. Нет, он, конечно, смотрел на часы. Следил за временем. Отсчитывал его, трогал, измерял, подгонял и подталкивал. И только ее глаза останавливали его старания и беспощадно увлекали в прошлое. И никто не мог видеть как слезы текут по его щекам, как он жалеет самого себя и свою Фикси, свое одиночество и свою боль. Ему нужна была эта боль. Без нее он был пуст. Обескровлен. Словно смысл всей его жизни оставлял его.  

От того он не подпускал к себе никого, чтоб они не смогли спугнуть липкий холод его ожидания, наслаждение своим страданием. Внести толику своего счастья в его угасающий, вот-вот совсем исчезающий мир. Он часто сжимал свои дряхлые, больные колени и тряс ими с ненавистью.  

– Старый, гнусный калека, – шипел он, – как ты смеешь так долго жить?...  

Все же, однажды приехала Света. Она ласково обнимала отца, разворачивала судочки с угощениями, мыла посуду, полы и окна, рассказывала смешные истории о своих детях и часто заливалась пронзительным смехом как она. Ее мать. Как же они были похожи. Он искоса смотрел на нее и начинал улыбаться. Сердце робело, замирало, но радостно колотилось, он таял словно снег в марте и медленно раскачивался на волнах наполняющего его удовольствия. Ещё немного и он мог стать вполне счастливым. Даже радостным.  

Света тихо подсела к отцу, взяла его под руку и положила голову на плечо.  

– Папа, я приехала за тобой. Я не уеду без тебя, – шептала она, мягко поглаживая его руку, – дети ждут дедушку. Мы купили тебе большое кресло. Ты будешь сидеть в нем на нашей широкой веранде и пить свой чай. Я буду готовить твою любимую яичницу или омлет. Что ты там любишь на завтрак? Представь как будет счастлива Фикси на нашем дворе и в нашем большом доме! Дети украсят ее старость. И твою тоже, пап. Я соберу твои вещи и завтра мы поедем к нам. Все будет хорошо, папа, все будет очень-очень хорошо. Я обещаю! – шептала Света и все сильнее прижималась к замершему Олегу Парфеновичу. Он сначала качал головой в знак протеста, отворачивался и пытался встать. Но потом губы его задрожали, он затряс плечами и сдался. Повернулся в сторону часов и часто закивал.  

Вечером, когда все его несметные сокровища в виде старого альбома и маленького чемодана с вещами Фикси были сложены, он лежал на своей родной просторной кровати и думал, что это в последний раз. Он представлял что его ждёт, какая жизнь начнется в самом ее неминуемом конце, какие события украсят ее и наполнят... Он даже видел себя сидящим на просторной веранде в мягком уютном кресле, смотрящим как играют дети, рычит Фикси, поют птицы, пахнет сладостью сирень, пион, потом липа, потом влажная земля, первый белый гриб и колючий, морозный воздух. Он снова начнет вдыхать жизнь, пробовать ее на вкус, смаковать ее соки, перекидывать с одного конца челюсти на другую… и снова любить ее. Его вновь начнут радовать простые и знакомые вещи! Сердце стучало все громче и громче, горячими волнами приливающей крови обдавало всю его грудь, словно бушующее море омывало скалы. И он вдруг стремительно повернулся в сторону мирно тикающих часов. Лицо его перекосило накатившее отчаянье. Ведь никогда! Никогда! Никогда всего этого не может быть без нее! Совершенно глупо и нелепо. Какая-то непозволительная радость! Глупая наивность верить, что можно быть вот так счастливым, обыкновенно довольным и спокойным, когда его Нюрочка не смеялась где-то рядом! Не сыпала искрами своих голубых глаз, не напевала Bésame Mucho, целуя его и Фикси в порывах нежности, не обнимала его своими теплым руками за плечи, не прижималась мягкими кудрями к щеке. Когда она не… жила.  

Он судорожно натянул одеяло, вытянулся, шумно выдохнул, глухо захрип и, вдруг, совсем притих. Часы на мгновение затрещали, что-то в них лопнуло, резко скрипнуло и умерло. Фикси подняла сонную голову с черных лап, коротко зевнула и истошно, протяжно завыла. Больше Олег Парфенович время не подгонял, оно его, наконец, настигло.