Попрошайки

Первые дни наступившего октября были необычными, по-особенному теплыми и солнечными. Смотришь поверх макушек деревьев и как будто сейчас и не осень вовсе, а лето. Ветер теплый, слабый, словно специально утихомирился и жалеет последние листья на осенних деревьях, дает время ими любоваться. Но вот он, все-таки, подул сильнее, встряхнул какую-нибудь березку, и посыпались с неё на землю желтые листочки.  

Солнце с утра обещает теплый день. Понимая, люди быстрее заканчивают свои утренние дела и спешат на улицы, чтобы ощутить прелесть ускользающего последнего тепла в этом году. Этот день запомнится. Его нужно провести так, как будто это последний день. Сберечь его по крупицам, заполнить беззаботностью и радостью.  

Каждый по-разному проведет такой день: кто-то в парке, гуляя с семьей; кто-то поедет на дачу, закончить дела перед зимой, а кто-то сделает сочные фотоснимки. Но есть люди, для которых такая погода безразлична – это нищие, попрошайки. Им что такой день, что пасмурный – всё одно, главное, чтобы не было дождя. Правда, в ясный день народу больше у церквей, в монастырях, а значит, могут и подать больше, чем обычно.  

Попрошайки расположились невдалеке от ворот монастыря. Их двое: один старик, другая тетка лет пятидесяти. По тетке видно, что она из опытных. Сидит на принесенном с собой складном стуле. Всей ее одежде место на помойке: старая, обтрепанная внизу длинная юбка; клетчатый пиджачок, рукава которого изрыты мелкими дырочками; на голове платок с полинявшим от солнца рисунком; кеды на ногах с дырками. Рядом с ней на асфальте стоит маленький белый пластиковый стаканчик, куда периодически падает с тихим звоном мелочь. Она лишь изредка поднимает голову, чтобы посмотреть по сторонам, ища кого-то, но не найдя снова погружается в свою службу. Внимания на прохожих она не обращает. Упадет монетка в стаканчик, она, не глядя на подающего милостыню, кивнет головой, что-то пробормочет неслышно и снова уйдет в себя. Только, когда в стаканчик падает крупная купюра, она не только повторит свой ритуал, но обязательно повернется в сторону уходящего благодетеля, и, вдруг неожиданно для старика, сплюнет тихо себе под ноги.  

Старик стоит в нескольких шагах от неё. Он встал здесь интуитивно, рассудив, что именно тут и полагается стоять. Он выглядит непривычно: на нем чистый, хоть и слегка помятый пиджак в полоску, белая рубашка, чистые, но не глаженные серые брюки, обут он в не подходящие для сегодняшней погоды теплые ботинки, начищенные черным кремом и от этого блестящие на солнце, седые волосы его аккуратно причесаны на пробор. И если бы не протянутая ладонь, можно было бы не обратить на старика никакого внимания. Он сошел бы за пенсионера, стоящего просто так или ожидающего кого-то. Но, пожалуй, лицо старика… Он все время смотрит себе под ноги, ни разу не поднял головы. У старика другое лицо. И нет на нем выражения привычности дела, безразличия, службы. Стыд – вот что оно выражает. Висит он на его шее тяжелым грузом, не давая ему поднять голову и смотреть в лица прохожим.  

Старик устал стоять. Его протянутая рука, существующая как бы отдельно от него, подергивается мелкой дрожью. От усталости и от того, что ему мало подают, он еще больше теряет силы. Редко кто, проходя мимо попрошаек в монастырь, обращает внимание на стоящего старика. Да и он как будто рад этому, словно возвращается к обычным людям, становится незаметным. Он периодически убирает протянутую ладонь: так для самого себя он из попрошайки превращается на какое-то время в прохожего. Но через секунды что-то толкает его снова протянуть ладонь и опять стать попрошайкой. Одна его рука все время в кармане пиджака, что-то перебирает в нем пальцами, словно бы там было что-то, что без движения пропадет.  

А людской поток только усиливается. Слышен колокольный звон, крики торговли на монастырской площади, шум разлетающихся стай голубей. Растут и сборы нищих. Это должно радовать, но старик, которому стали подавать больше, остается неизменно на чем-то сосредоточенным так, что иногда монеты выпадают из его ладони на асфальт. Периодически, когда удержать монетки на ладони не удается, он прячет добычу в свободный карман пиджака. Ему явно не интересно, сколько ему дали. Он стыдливо прячет их, продолжая свое, погруженное в себя, напряженное стояние.  

Наступил вечер. Солнце, одарившее теплотой, стало чаще скрываться за наползающими осенними тучами. Подул ветер. Холодает. Людской поток поредел. В главном храме монастыря идет вечерняя служба, поют певчие, а по громкоговорителю слышится чтение пономаря.  

Тетки все чаще не бывает на своем месте, то возвратится на несколько минут, то снова уйдет. В её движениях, в выражении лица появилась новая черта – уверенность в законченном деле, в завершении сегодняшней службы. Она достала термос и пьет. Белый стаканчик её мало интересует, она про него словно забыла.  

Старик же раздавлен усталостью. Колени его ноют. От боли он вынужден иногда покидать свою точку, пройтись до скамейки, отдохнуть и снова, толкаемый какой-то силой, вернуться обратно. Он явно нездоров, но он продолжает стоять, не понимая уже ничего: где он, который час и что же делать. Он жутко хочет пить.....  

Прошла минута. Старик постоял еще немного, что-то раздумывая, кивнул головой, выпрямился и подошел к тетке. Аккуратно, чтобы та не заметила, он положил в ее белый стаканчик то, что все время вертел в кармане пиджака – свою десятирублевую монету. Тетка все видела, хоть и старалась сделать вид, что копошится с сумками.  

И только теперь, когда он смог освободить другую руку, старик поднял голову и показал свое лицо, выражение которого было по-прежнему сосредоточенное, спокойное. Он пошел от тетки, от ее белого стаканчика, глядя вперед, словно желая лучше рассмотреть, что же там у него впереди.