Когда откроется иное

КОГДА ОТКРОЕТСЯ ИНОЕ  

(из первой книги)  

* * *  

Воздух чист, и скользят остроносые лыжи  

фантастично легко, фантастично легко.  

А дорога подпустит погоню поближе –  

и за новым пригорком убежит далеко.  

Тишина и мороз, и равнины немеют:  

крикнешь – голос умчится, и ни звука в ответ.  

Молчаливо деревья на закате чернеют  

многоруким сплетением голых ветвей.  

Рыжий диск колесницы озябшего Феба  

уплывает на запад, по земли берегам  

разливая румянец. И отсветом неба  

розовеют снега, розовеют снега.  

1995  

* * *  

Есть девушки как щебет ранних птиц,  

как пляшущие солнечные блики,  

по-детски оживлённо, без границ  

восторженные миром многоликим.  

Есть девушки как зеркало ручья,  

как ландышей нетронутая свежесть.  

На тот короткий миг, пока ничья,  

вся чистота, покой и безмятежность.  

Есть и такие, что сама Земля  

уступит им в горячей нежной ласке,  

которые, страстями опаля,  

летят на пламя сами без опаски.  

Но все они померкнут перед той,  

которая, придя неуловимо,  

не будет чем-то лучше ни одной,  

а будет просто и всерьёз любима.  

1996  

* * *  

У единственно нужного дома  

оказавшись почти с зари,  

жду и жду, и холодным комом  

нарастает тревога внутри,  

а потом затихает до полночи:  

это ты – за ступенью ступень –  

выбегаешь – легка и солнечна –  

озаряя собой новый день.  

1996  

* * *  

Посмотри на меня, подними два луча этих карих,  

этих мягких, глубоких, живых, вопрошающих глаз.  

Пусть под взглядом твоим что-то в сердце легонько ударит,  

и сожмёт его с нежною силой – как в тот, первый, раз.  

Пусть забудется всё. В ослеплении ли, в озаренье –  

Пусть забудется всё, и от жизни останется всей  

Превратиться навеки в одно восхищённое зренье  

да слагать неумелые песни случайной красе.  

1996  

В СЕМНАДЦАТЬ  

Не идём, а спешим: мы не пара, а просто знакомые,  

но в упрямой надежде ещё что-то шепчет: «пока».  

Я тобой только жив, а тебе хорошо ли, спокойно ли?  

Или просто досадно и тягостно? Или – никак?  

Разговор ни о чём – не растопишь им лёд отчуждения.  

Не сорваться ль сейчас, и не крикнуть (гордыни восторг! ),  

что не надо совсем, не хочу твоего снисхождения,  

если нет – значит, нет: вырву с корнем из сердца росток.  

Вырву с корнем из сердца? Вот эти движения плавные?  

Этот с искоркой взгляд, от которого не оградит  

разговор ни о чём? – обо всём кроме самого главного,  

что мучительно-пламенной болью разлито в груди.  

1997  

ВЫБОР  

«…о, если бы ты был холоден, или горяч!  

Но, как ты тепл, …»  

(Откровение Иоанна Богослова)  

Монстром быть неплохо, и всё-таки жутко  

бросать, не задумываясь, как жертву встарь  

живого сердца песни, плачи и шутки  

горделивому бесу на раскалённый алтарь.  

Праведникам тяжело только до срока:  

в почёте у неба потом они.  

Но подставлять всякий раз под удар свою щёку –  

не такой уж я ревностный христианин.  

Любит – что делать? – сладкое душа молодая,  

страшно в тёмную бездну заглянуть на краю.  

Как бы это прожить, не слишком страдая,  

и обеспечить скромное место в раю?  

На сочную долю право отстаивая –  

избранным не хватит, а все голодны! –  

то братаешься с чудищами, приняв их уставы,  

то пытаешься быть человеком с людьми.  

А золотая середина – путь приятно-неверный,  

и в воронку затянут, почти унесён,  

ты поймёшь, при жизни сожранный первыми,  

что и после не будешь вторыми спасён.  

1998  

ГЕРМАНН  

Молчание. Немое напряженье.  

Секунда поползла и замерла.  

И взгляды стали пристальны до жженья.  

И тени разбивают зеркала.  

1998  

ЗОДЧИЙ  

Прочитал с зарёю «Отче наш»,  

затянул повязкой лоб  

и пошёл на пустошь в зодчие –  

слаб и всё-таки не слаб.  

Незнакомый с жизнью грубою –  

если взялся, так сумей –  

я вожусь с упрямой грудою  

неотёсанных камней.  

Окружён толпой советчиков  

и зевак, копаю ров,  

режусь лямками наплечными  

и стираю руки в кровь.  

Но мечта хмельною крепостью  

кружит голову творца:  

будет дом прочнее крепости  

и прекраснее дворца.  

И со счастьем будет сретенье,  

и гостей желанных в нём  

с молодой хозяйкой встретим мы  

тёплым хлебом и вином.  

Только годы и старания  

на ошибки положив,  

я пойму с улыбкой странною,  

что не мне в том доме жить.  

В день, когда его отделают  

и забьют последний гвоздь,  

буду старцем охладелым я,  

безучастным, словно гость.  

Одряхлевший, руки зяблые –  

всё неспешно обойду,  

задремлю под шелест яблони  

в вечереющем саду,  

и единственным спасением,  

и утехой из утех  

станет в шуме новоселия  

прозвеневший детский смех.  

1998  

* * *  

В лугах, что в ранние часы  

июльским солнцем все залиты,  

брильянты утренней росы  

сияют радужной палитрой.  

Погаснут, в травах затаясь,  

и вновь под яркими лучами  

весь луг, насколько хватит глаз,  

блеснёт цветными огоньками.  

Что за богач их потерял –  

безлунной ночью, на заре ли –  

когда случайно нить порвал  

на драгоценном ожерелье?  

И как же дали нас манят,  

и травы пахнут как, что даже,  

вдыхая поля аромат,  

не пожалел он о пропаже!  

1993  

* * *  

На предплечье у вишни,  

питомицы старого сада –  

дорогие янтарные бусы  

в сравненье малы,  

из пореза коры  

незаметно наплывшая за день,  

застывала под вечер  

огромная капля смолы,  

навевая о том,  

что напрасно был мир расколдован,  

что пробились в цари,  

но счастливее стать не смогли,  

если опыта горечь  

и сухость ответов готовых  

ценим выше текучего,  

свежего чуда земли.  

1999  

СТЕНА  

(притча)  

А были дом и друзья, и сад,  

И славный вид из окна:  

Лужайки, клумбы и липы в ряд.  

Но дальше была стена.  

Когда и кем сложена – Бог весть –  

Стояла она на пути.  

Была высотою – не перелезть,  

Длинною – не обойти.  

А он был романтиком. И в ночи,  

Пока его город спал,  

Готовил подкоп при свете свечи,  

Порох в нору таскал,  

С камнем вёл молчаливый спор,  

Мечтал о великом дне,  

Когда он откроет даль и простор  

Цыплячьей своей стране.  

Рвануло. Рухнуло. И тогда  

Утратами без числа  

В широкую брешь ворвалась вода –  

Темна, холодна и зла.  

Морали у байки, в общем-то, нет.  

………………………..  

……………………………………..  

………………………...  

2000  

* * *  

Бесснежно-мрачен, грязно-сер,  

не вечер –сгусток стылой скуки.  

Достать бы с неба тонкий серп,  

хотя бы и изрезав руки,  

холодный, ясный – в сотню свеч –  

И за какую-то минуту  

огнём неярким пережечь  

и скинуть тягостные путы.  

И неожиданно легко  

тогда откроется иное –  

то, что всем глупостям виною,  

для описаний велико.  

И город властно поманит  

своей неровной дальней кромкой,  

и вновь притянет, как магнит,  

лицо прекрасной незнакомки.  

Незащищён, но упоён,  

смеясь вернувшемуся счастью  

быть снова будущего частью,  

ты стряхиваешь липкий сон.  

И взор твоё прям, и голос чист,  

и жизнь раздвинула границы,  

как будто выдан новый лист  

взамен исписанной страницы.  

1998  

ДОРОЖНАЯ ПЕСНЯ  

Отправляйтесь в дорогу с утра:  

с ветром влажным, с росой, спозаранку,  

не придав сновиденьям огранку,  

вмиг подброшены, словно с одра,  

безотказной пружиной: «Пора! »  

Необильна до полдня еда:  

лишь дымился б у губ наготове  

к двум ломтям обжигающий кофе.  

А для щёк ледяная вода  

под рукою найдётся всегда.  

Отправляйтесь, друзья, налегке –  

и, к удобствам в пути равнодушны,  

не оттянете руки и душу  

от пенатов родных вдалеке.  

Отправляйтесь всегда налегке.  

Монолог мой отрывист и зол,  

но ещё на приподнятой ноте.  

И движения в вечном цейтноте  

чуть ускорены. Всё ли сказал? –  

через десять минут на вокзал.  

Отправляйтесь в дорогу с утра.  

Оборот колеса – и, быть может,  

как змея с шелушащейся кожей  

вы проститесь с постылым «вчера»,  

безысходностью et cetera.  

От затоптанной пляски костра  

уголёк огневеет залогом  

полдня жаркого, лета прологом.  

Где-то с небом сомкнётся дорога –  

беспокойных исканий сестра.  

1999