Путешественник в землю Офирскую

1. Утопические романы и повести – великий жанр Нового времени, который не мог не отразиться в Русской литературе XVIII века. Утопия вырастала из критики современных автору порядков общественного и политического устройства, служила формой образа будущего, описывала его возможные варианты. Эта функция сохранилась за «утопической литературой» и в наши дни, несмотря на то, что в XX веке ей пришлось «потесниться» перед набравшей популярность научной фантастикой, тоже стремившейся описать будущее.  

Термин «Утопия» восходит, как известно, к одноимённому произведению гуманиста Английского Возрождения Томаса Мора, назвавшего так свой вымышленный остров. Происходит от греческого «u» («нет») и «topos» («место»). Буквально: «место, которого нет». Существует и другая трактовка термина, производящая первый слог от греческого «eu» («совершенный», «лучший»). Тогда получается, «совершенное место, совершенная страна».  

В эпоху Возрождения и Нового времени писатель, будучи «больше, чем писатель», часто создавал не столько художественные произведения, сколько политико-правовые трактаты. Читать и писать просто для удовольствия было роскошью, всё измерялось «общим благом» и стремлением его приблизить. Роман Мора и большинство последовавших за ним «утопий» не стали исключением.  

Любая полноценная доктрина должна включать в себя как миниму, три элемента: аксиологический, понятийно-категориальный и программный. Первый предполагает у автора чёткую систему ценностей, соотносимую с характером эпохи и её событиями, методы улучшения общества, предлагаемые автором. Второй заставляет автора в поисках решения задач достижения справедливости предложить принципиально новые ёмкие категории – подобно тому, как Макиавелли ввёл в оборот термин «stato» («государство» в его современном, а не в античном понимании), а Боден – термин «суверенитет». Но и этого ещё недостаточно. Мало критиковать окружающую действительность, бичуя пороки. Надо предложить выход, дать картину того справедливого общества, к которому следует стремиться.  

И этим занимается Утопия, рисуя вымышленную страну-образец общественного устройства, социальный идеал.  

Примеров утопий в мировой литературе немало. После Томаса Мора были «Город Солнца» Томазо Кампанеллы, «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта – великая книга, где сатирический элемент «перевесил» программный. Прошлый век дал «Дивный новый мир» Хаксли, замятинский роман «Мы». Последние, впрочем, относятся к жанру антиутопии.  

Если в античности (несколько сочинений Платона), в эпоху Возрождения утопия была ближе к мифам и легендам, то благодаря Мору с его «Золотой книгой» в западноевропейской литературе XVI – XVII вв. складывается её жанровая структура, основной тематический принцип – подробное описание регулируемой общественной жизни. Возникает «государственный роман», рассказывающий о путешествиях по утопическим странам и нацеленный, в первую очередь, на описание их устройства. Свою лепту в разработку этого романа внесла и Россия.  

2. XVIII век стал для нашей страны временем не только создания отечественной литературы, но и становления русской научной и общественной мысли, которую оная литература и отразила. Причём, в русле западноевропейской правовой традиции.  

В первой половине века состояние русской науки, общественной мысли и литературы следует признать периодом «ученичества», который начался с перевода по распоряжению Петра I произведений немецкого философа Самуэля фон Пуфендорфа, основывавшихся на теории естественного права и общественного договора («О должности человека и гражданина», «Введение в историю знатнейших европейских государств»). Перевод был выполнен наставником Московской академии епископом Гавриилом Бужинским, выдающимся русским просветителем и сторонником петровских реформ. Кроме С. Пуфендорфа были переведены и изданы труды Гуго Гроция – и сочинениями этих двух главных теоретиков естественного права было предписано руководствоваться при изучении и преподавании общественных наук в России. В. Н. Татищев в своих трудах ещё использовал постулаты и теоретические разработки других учёных (хотя и по-своему их трактовал). При описании различных видов государств и форм правления он ориентировался на известную книгу Ш. -Л. Монтескье «О духе законов», а классификацию наук заимствовал у С. Пуфендорфа.  

Самостоятельный характер развития отечественная философская мысль приобрела лишь во второй половине XVIII столетия. Это проявилось в следующем:  

– во-первых, окончательное сформировался научный понятийно-категориальный аппарат на русском языке. Первый русскоязычный учебник по основам философского знания был выпущен Г. Н. Тепловым в 1751 году;  

– во-вторых, в России центрами развития общественной мысли были высшие учебные заведения, университеты. А это вторая половина века. Более ранние академии были корпоративными учреждениями, духовные интересы их представителей ориентировались ещё на религиозную традицию. Университеты же стали центрами сосредоточения светских, секуляризованных знаний. И Московский университет со времени своего основания в 1755 году придерживался гуманистических и демократических традиций общеевропейского университетского образования. Это проявлялось в ориентировании изучаемых в его стенах дисциплин на действительные проблемы времени;  

– в третьих, во второй половине XVIII века в России произошёл подъём и расцвет дворянской культуры, в основе которой лежала идея автономии личности. Просвещённые, передовые представители российского дворянства переосмыслили западноевропейскую общественно-философскую мысль применительно к российской государственной действительности, и активно участвовали в теоретических разработках и практических попытках по её улучшению;  

– в-четвёртых, усилились секуляризационные тенденции, начатые ещё при Петре I, что меняло духовную ситуацию в стране. Речь идёт об отчуждении церковных земель в пользу государства в 1764 году, а также о передаче их Коллегии экономии, появлении новой категории «экономических крестьян», которые обладали личной свободой.  

Интеллектуальная деятельность в Европе и в России в XVIII веке шла в целом в русле Просвещения. Общими являлись идеалы гражданского общества и необходимости гражданских свобод как его неотъемлемой части, идея правового государства, осуществление свободы личности. Однако русским мыслителям уже на этапе становления общественной мысли в России были присущи характерные особенности, отразившие социокультурное своеобразие Российского государства.  

Первая особенность проявилась в определении понимания свободы в России в XVIII веке. О свободе можно говорить в политическом или в «гражданском» значении. В XVIII веке в России можно было говорить только о гражданской свободе, поскольку у значительной части населения не было ни политических, ни гражданских свобод (крепостные крестьяне), ни тем более права управления государством.  

Понятие «свободный» к жителям России трудно применить на протяжении и первой, и второй трети века. Все находились «в крепости»: дворяне – у императора, крестьяне – у помещиков. И только при Петре III (Указ 1762 г. «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству») и позднее – при Екатерине II – происходит выход из холопского состояния одного сословия в государстве: дворянство получает права свободных граждан. Начало освобождения «из крепости» российских подданных было положено, но крепостным крестьянам, как известно, пришлось ждать ещё почти век. И всё же, Екатерина Вторая положила начало формированию в России гражданского строя.  

Вопрос о политическом переустройстве государства не стоял в то время в России в практической плоскости: абсолютизм был крепок. Но идеи гражданских свобод подготовили «изнутри» почву для возникновения политических прав, а в дальнейшем и конституционных свобод.  

Вот приблизительная схема, характерная для всей плеяды российских просветителей 2-й половины XVIII века: гражданские права, развиваясь, приводят к появлению политических. Ибо политическая свобода должна быть гарантией гражданских свобод. А это уже начало конституционных идей.  

Во 2-й половине века в европейской теоретико-правовой мысли обозначилась тенденция отхода от концепций «естественного права», «общественного договора», «общего блага». Выявилась ограниченность этих теорий. Идеология стала тяготеть к утилитаризму, приведшему в будущем к теориям «разумного эгоизма», теориям «интереса». Прежние теории права и морали получили новую, «натуралистическую» трактовку под влиянием таких развивающихся наук, как медицина, антропология, этнография.  

Эти изменения отчётливо отражены в воззрениях русских мыслителей последней трети XVIII в. – С. Е. Десницкого, М. М. Щербатова, Н. И. Новикова, Д. И. Фонвизина, А. Н. Радищева. Попытки указанных авторов постичь истинную природу человека могут быть отнесены к антропологическому направлению философии. В этом смысле они подготовили почву для будущих течений в науке и в литературе, которые поставили «во главу угла» проблему духовной, мыслительной и социально-практической субъективной активности человека. Достижением общественной мысли России в конце XVIII века можно считать то, что разработанный в это время комплекс либеральных идей сменил собой теорию достижения «общего блага», распространённую в абсолютистском полицейском государстве. Впрочем, у большинства вышеназванных авторов старые естественно-правовые доктрины пока уживались с элементами нового антропологического подхода. Одним из этих авторов был князь Михаил Михайлович Щербатов, особенности главного сочинения которого будут рассмотрены в настоящей работе ниже.  

Важное отличие России от Европы! Идеи либерализма в России, основываясь на свободе личности, требовали обязательного существования такого государственного порядка, который ограничивал бы произвол отдельных людей. Изначально присущий западноевропейскому сознанию индивидуализм не всегда был понятен русскому сознанию, обладающему качеством «соборности». Русский человек всегда был ориентирован социально.  

Антропологическая направленность взглядов мыслителей того периода привела к появлению в последней трети века двух противоположных направлений общественной русской мысли. Позднее, в XIX веке, состоялось окончательное размежевание российской интеллигенции на охранительных либералов и консерваторов с одной стороны, и радикалов-революционеров с другой.  

3. Правление Екатерины Второй, несмотря на декларируемую ей приверженность идеям Просвещения, привело лишь к «косметическому ремонту» российской государственности. «Просвещённый абсолютизм» – это всё же абсолютизм с неограниченной властью монарха, постоянная угроза деспотизма и репрессий даже в отношении дворян. Это породило во второй половине XVIII века новые проявления идеи дворянского конституционализма, которые ярко проявились в творчестве князя M. M. Щербатова (1733 – 1790) – историка, писателя, публициста, государственного (был сенатором) и общественного деятеля.  

Основные вехи биографии этого мыслителя не отличаются внешней яркостью. Он получил разностороннее, но, по-видимому, бессистемное домашнее образование (что впоследствии мешало ему как историку и заставляло восполнять пробелы). Служба в гвардейском Семеновском полку. В 1762 году вышел в отставку сразу же по объявлении манифеста «О вольности дворянства» (воспользовался неожиданно полученным гражданским правом свободы выбора рода деятельности). Участие в работе Уложенной комиссии в качестве депутата от ярославского дворянства. Этот опыт неожиданно открыл в нём «дар оратора-трибуна»: Михаил Михайлович произносил речи, вносил предложения, фактически стал лидером чуть ли не «оппозиционной» правительству аристократии.  

Аристократы тех лет ещё помнили, прекрасно помнили неудавшийся опыт 1730 года, когда Верховный тайный совет чуть было не ограничил власть Анны Иоанновны «Кондициями». Кроме известных каждому школьнику кратких «Кондиций» были ещё мало кому известные «Пункты присяги» – намного более разработанный документ, прописывавший права всех сословий и фактически представлявший собой проект первой в России несостоявшейся Конституции. Сорвалось…  

Основные труды Щербатова – исторические. Но они выходят за рамки предмета настоящей работы, поэтому обратимся к литературному его творчеству.  

Оно невелико, хотя и жанрово разнообразно: басни, оды, лирические стихи, философские и политические трактаты, памфлеты. В последних Щербатов бичует бюрократизм, произвол, разврат, деспотизм российского правления. Стиль князя-«оппозиционера» отличает взволнованность, речь иногда неправильная, усложненная, но живая и сильная.  

В своих памфлетах он требовал реальной власти для дворянского самоуправления Сената, который должен был стать «орудием» такого самоуправления. Наиболее известна в этом жанре его работа «О повреждении нравов в России». Обвинительный пафос этого памфлета оценил даже Герцен, который напечатал его в «Колоколе» в 1858 году (при жизни Михаил Михайлович видел мало опубликованных своих сочинений из-за цензуры).  

Щербатов был сторонником ограничения власти монарха «основательными законами». Образование государства он связывал с заключением между народом и правителем общественного договора, по которому люди «уступили часть свободы и своих выгод, дабы другими частями безопасно пользоваться». Несколько идеализировал он эпоху Петра Первого, когда, по его мнению, «общественный договор» в России соблюдался.  

Михаил Михайлович, несмотря на всю его «оппозиционность», был приверженцем теории естественного неравенства людей. Единственную силу, способную дать отпор деспотизму, он видел в дворянстве, живущем по кодексу чести и «от природы» наделенном способностью управлять. Допуская, что среди «неблагородных» могут встречаться талантливые и добродетельные люди, считал, что они «побудительных причин имеют меньше» и не получают надлежащего воспитания.  

Хорошо знакомый с европейской литературой, с романом Свифта «Путешествия Гулливера», Щербатов изложил свои планы общественного и политического переустройства России в незаконченном романе-утопии «Путешествие в землю Офирскую», написанном в 1784 году. Как и большинство сочинений Щербатова, он был опубликован много лет спустя после его смерти.  

4. Большинство романов-утопий западноевропейской литературы строились как путешествие или неожиданное посещение страны, не обозначенной на карте. Первая русская утопия Щербатова осталась в рамках этих традиций,  

заимствовала именно такой сюжетный ход. Повествование идёт от лица некого «шведского дворянина С. », состоящего на французской службе, возвращавшегося из французских индийских колоний (Пондишери) в Старый Свет, и заброшенного волей морской стихии вместе с кораблём и командой куда-то далеко к югу от Мыса Доброй Надежды.  

Как видим, тот же Индийский океан, что и у Свифта, где он «помещает» свои знаменитые острова лилипутов. Но вообще надо сказать, что в 80-е годы XVIII века Южное полушарие, Антарктика оставались даже для просвещённых людей terra incognita. Ещё на совершили своё плавание Беллинсгаузен и Лазарев, а Джеймс Кук толком ничего не подтвердил и не опроверг относительно гипотетического материка, которым должно было по логике вещей «уравновешиваться» Северное полушарие с его объёмом населённой суши.  

Забегая вперёд, скажем, что в дальнейшем сюжеты утопий в русской литературе будут прибегать к другому приёму. Герой будет видеть счастливое будущее во сне (рассказ Сумарокова «Сон «Счастливое общество», эпизод со сном в радищевском «Путешествии из Петербурга в Москву» (глава «Спасская Полесть»), сны Веры Павловны из романа «Что делать? » Чернышевского, «Сон смешного человека» Достоевского).  

Щербатов рисует якобы «неизвестную» страну, название которой берёт из Библии. В предисловии автор утверждает, что будет описывать страну, в которой «никто не бывал», или, «по крайней мере, о которой никто никакого не токмо описания, но ни даже упоминовения не учинил». При этом он отмечает, что его интересовали не описания природы, невиданных птиц или животных, а главным образом общественное и политическое устройство страны, так как здесь «власть государственная соображается с пользой народной», «ласкательство прогнано от царского двора, и истина имеет к оному невозбранный ход», а «законы созданы общим народным согласием».  

И говорят там на санскрите!  

Уже во вступлении автор делает заявку, что это сочинение – не чисто беллетристическое, а по словам историка литературы Н. Д. Чечулина, «за фантастической формой скрывает довольно конкретные социальные идеи… Автор не имеет в виду дать просто чтение нравоучительное, трогательное или занимательное… в нём затронуты важнейшие вопросы социального устройства и общественной жизни и даются полезные, по мнению автора, указания по этим вопросам... В форме социального романа автор, не стесняемый действительностью, с полной смелостью и определённостью рисует свои идеалы».  

«Под вывеской» «Земли Офирской» автор обращается к российской действительности. Топография вполне прозрачна, и российские «приметы места» зашифрованы в ней с помощью несложных анаграмм и легко «считываются». Главный город Офирской земли с его златоглавыми храмами – «Квамо» (Москва), под «Облотская областью» угадывается Тобольская. В первой трети повести главный герой и его спутники попадают в город «Перегаб» с «одетыми в гранит» рукавами широких рек. В дальнейшем выясняется, что этот Перегаб был основан прежним правителем на земле, завоёванной у народа «дысвы» (шведы! ). Ничем иным, кроме Петербурга, это быть не может. «Дворянин С. » едет из Перегаба в Квамо через города Габиновию (Новгород) и Тервек (Тверь). Причём, из истории Тервека узнаём, что когда-то этот город соперничал с Квамо (как и реальная Тверь была главным конкурентом Москвы в деле объединения русских земель).  

Итак, Россия. В параллельной действительности. Или Россия будущего, какой она может стать, если, конечно, примет щербатовские «рецепты» устройства.  

Аналогия со строительством Петербурга и нововведениями Петра Первого безусловны. Но позиция автора – против некоторых петровских преобразований.  

К Петру Алексеевичу у автора немало претензий, вложенных в утопии в уста офирцев. Признаются, конечно, заслуги «государя Переги»: Перега «первый учредил познание наук и военного искусства». Но «после победоносной войны с дысвами» император принялся за реформы «против чаяния и против естества вещей», которые нанесли офирцам немалый вред.  

Здесь Щербатов излагает некоторые тезисы, которые войдут в его будущий памфлет «О порче нравов». Тема этой «порчи» его немало занимала. Главная цель – достижение «общего блага». Но ей, по мнению убеждённого сторонника сословного общества мешает тенденция, которая наметилась в России в петровское время и получила развитие во 2-й половине века – «размывание» сословий. М. М. Щербатов полагает, что это наносит большой вред общественному сознанию и представляет угрозу благополучию страны. «Естественные» отношения образовывали в течение долгого времени духовные общности в рамках сословий, которые теперь разрушаются.  

В утопической Офирии, в отличие от реальной России, произошли немалые политические изменения: страна вернулась к «допетровским формам», к самобытным началам, в которых консерватор Щербатов видел свой идеал. Общество стало жить по новым, «идеальным» законам (о, эта вера Екатерининской эпохи, что достаточно лишь прописать идеально разработанную систему законов, и социум заработает сам собой! ).  

Заботами офирцев становится планомерное увеличение благоденствия: развитие ремёсел и торговли.  

Читатель узнаёт дальнейшую (через много лет после государя Переги) историю Офирской империи. Столица вернётся на своё исконное место – в город Квамо. А великолепные – явно в стиле классицизма – дворцы с колоннами и храмы Перегаба со временем превратятся в руины, по которым будут гулять люди новых поколений, как туристы по римскому Форуму. По дороге из северной столицы в южную шведский дворянин С. наблюдает быт военных поселений (одно из предложений Щербатова, в которое он верил), естественно, видит довольство и благополучие «военных поселян (чего не случилось в реальной России). Посещая Габановию (Новгород), знакомится с устройством школ.  

Система образования – главное в идеальном государстве. В Офирской империи сё обучение бесплатно, помимо изучения наук учащиеся занимаются физическими упражнениями (привет древнегреческому культу калокагатии со спортивными палестрами кроме обычных школ! ), играми и танцами. Преподаются основы нравственности.  

Политическое устройство. «Офирская империя» состоит из губерний, от каждой из которых выбирается по пять депутатов в департаменты «высшего правительства» (мечта о реформе Сената в России! ). Каждый город имеет два «правительства»: государственное и гражданское.  

Общественный строй – чёткая сословная организация. Партикулярная система правовых статусов. Для каждого сословия свой. Наибольший объём прав у наследственного дворянства, оно замкнуто, доступ в него для представителей других сословий почти невозможен. У дворянства монопольное право состоять на государственной службе, право владеть имениями, крепостными, которые платят оброк и отрабатывают барщину. Автор-депутат Уложенной комиссии так и не поднялся над сословными предрассудками. Хотя в молодые годы и признавал равенство между людьми в объёме естественных прав, а крепостное состояние большинства своих соотечественников считал случайным состоянием дел, не обусловленным «природными» задатками человека. Но «Путешествие» – позднее произведение Михаила Михайловича.  

Верховная власть у императора, но его права которого ограничены дворянскими учреждениями и принципом законности. Законы готовит и принимает высшее правительство, разделенное на пять департаментов. Каждый департамент имеет в своем составе председателя, шесть судей, назначенных императором, девять земских судей, избранных дворянами от губерний. При императоре образуется Верховный совет, состоящих из представителей дворянской знати.  

B департаментах дела решаются в строгом соответствии с законом судьями и неким «законником», который наблюдает за тем, чтобы не было принято противоправное решение. B случае отклонения судей от требований закона «законник» должен убедить их исправить допущенную ошибку. Если разногласия между «законником» и судьями не будут преодолены, вопрос рассматривается императором или Верховным советом.  

Увы! – перед нами очередной проект полицейского государства. Только в данном случае власть не у абсолютного монарха и бюрократии «среднего звена» (как будет при Николае Первом), а у узкого круга аристократии и высших бюрократов. И для исключения произвола со стороны должностных лиц автор наивно полагает, что будет достаточно чётко определить пределы их служебных полномочий, установить строгую ответственность за нарушение законодательства, но главное – верно воспитать, научить уважать людей. Старая конфуцианская ставка на мораль «цзюньцзы» («благородных мужей»), на меритократию.  

Первый роман-утопия русской литературы несёт на себе немало «родимых пятен» XVIII века, одно из которых – добросовестное заблуждение автора, считающего, что духовных усилий «лучших людей» достаточно для направления в нужное русло социальных процессов, что общество можно изменить одним интеллектуальным трудом (и в этой идее универсализации образования для дворян больше от древнего конфуцианства, чем от попыток прозревать будущее).  

5. «Живыми» по языку, слогу, речи в «Путешествии» является не то, на что делал ставку автор, а всё остальное, что «обрамляет» это скучное назидательное «главное» – описание, подробности, детали, позволяющие поверить в предметность пространства Офира. Хорош зачин, повествующий о детских и молодых годах главного героя (из которого, между прочим, можно узнать о событиях политической истории Швеции середины XVIII века). Хороша супруга офирского чиновника, «женщина молодая и прекрасная…, которая одета была в белом камлотовом платье, голова её была повязана родом ленты пунсового цвета, и волосы её черные, косами сплетенные, лежали по плечам». Психологически верны действия команды в критической ситуации в море и во время драки в городе. Забавна дискуссия о пользе и вреде алкоголя, потребление которого якобы сознательно напрочь искоренено офирцами (ни один народ в мире ещё не обошёлся без своего наркотического вещества: алкоголь германцев и славян, опиум китайцев, гашиш арабского мира, бетель Индии и т. п. ) «Вкусно» описана кухня офирцев, веришь деталям их быта.  

Но прелесть сохраняется ровно до тех многочисленных мест книги, которые призваны показать и научить, «как надо». Назидание. Слишком много пафоса. Самая древняя литература – дидактическая, начиная с «Поучений Ахтоя».  

Свифт намного смелее. Его острая сатира оказалась живее и бессмертнее благостных картин идеального общества. Последователь Руссо Радищев более дерзок в политической составляющей своего «Путешествия». Если же сравнивать Щербатова именно с «бытописателями» русской литературы XVIII века – сейчас интереснее читается даже Андрей Тимофеевич Болотов – его «Жизнь и приключения».  

И всё же, есть в «Земле Офирской» что-то такое, что заставляет добро улыбаться при чтении и прощать автору путаность и неряшливость слога. И это «что-то» неожиданно не имеет отношения к назойливо утверждаемому проекту «прогрессивной» конституционной дворянской монархии.  

Русская тоска по устроенности жизни и быта. Не только для себя, но и для других, ибо даже князю-мыслителю не хватает ощущения полноты бытия без «счастья всем даром». Западноевропейский индивидуализм неприятен нашему сознанию.  

Русский человек всегда был и будет ориентирован социально.  

Источники и литература:  

1. Азаркин Н. М. История юридической мысли России: курс лекций. – М. : Юрид. лит., 1999 – 528 с.  

2. «Взгляд сквозь столетия", антология русской фантастики XVIII и первой половины XIX века, авт. -сост. В. Гуминский, М., «Молодая гвардия», 1977 – 333с.  

3. Рассадин С. Б. Русская литература: от Фонвизина до Бродского. – М. : «СЛОВО/SLOVO», 2001 – 288 с.  

4. «Русская литературная утопия», авт. -сост. В. Шестаков; М., Издательство МГУ, 1986 г. – 320 с.  

5. Терениченко А. А. Становление русской правовой мысли во второй половине XVIII века / Современный юрист/Международный научно-практический журнал // М. : 2013, № 3, С. 26 – 35.  

6. Фёдоров В. И. История русской литературы XVIII века»: учебник. – М. : Просвещение, 1982. – 335 с.  

7. Щербатов M. М. Избранные труды / M. М. Щербатов; [сост., Щб1 автор вступ. ст. и коммент. С. Г. Калинина]. — М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010 – 632 с.