Долг платежом не красен.

В одном особенном казино играли люди в карты, да в рулетку. Чем же тогда оно было особенным, спросите вы? Одной комнатой. Зайти в эту комнату мог далеко не каждый. Звучит как очень банальное начало, не так ли? В принципе, наверное эта история на ни что более претендовать не собирается. Так что если банальности сюжета вас разочаровывают, то возможно это то самое предложение, которое стоит прочитать последним.  

Ну а тем, кто остался с нами, я поясню что это была за комната. В ней тоже был стол для рулетки и отдельный стол для покера. В ней тоже собирались строго одетые джентельмены и очень красивые дамы в коктейльных платьях, не двузначно намекающих на всю ту открытую сексуальность, которой обладала хозяйка платья.  

Однако ставки, которые здесь оказывались на кону, были вовсе не деньги. Деньги для этих людей были чем-то наскучившим. Таких ставок, что бы вызвать уже забывавшееся чувство азарта, легкого страха, вспотевших ладоней, облегченного выдоха, деньгами уже было не покрыть. Никто из посетителей этой комнаты никогда бы не рискнул всем своим состоянием. А даже и сделай это, все они знали где и как заработать еще. В этой же комнате все было как когда-то давно, когда вкус казино только начинался. Когда вечера проходили в незабываемых эмоциях. Когда после казино хотелось отодрать свою спутницу прямо в лимузине. И все они это и делали. Когда глоток виски не пьянил, и помогал выйти из ступора и стряхнуть с себя мандраж.  

В этой комнате ставки были на признания.  

***  

Всего бы этого не было, и даже этой истории, если бы не единственный в мире крупье, который способен был организовать подобную партию. Леонид Глузье (Glussier), по слухам то ли серб, то ли албанец, многие утверждали, что француз, видимо был каким-то экстрасенсом или мистиком. Тут тоже слухи и догадки ходили разные. Дело в том, что публика играющих была далеко не простая, как уже упоминалось. Эти люди сталкивались и с высокопоставленными представителями спецслужб, и с мастерами своего дела в аферах и обманах, и с экстрасенсами тоже. Люди, поднимающие свой бизнес в ранг империи. Приобретающие политическое влияние. Буквально влияющие на жизни множества людей, сталкивающиеся в жизни с очень многим. И опыт общения и понимания других людей у них тоже был огромен. Однако, раскусить сущность Леонида Глузье не мог никто. Это была самая популярная и интересная тайна в высшем обществе. Самая загадочная. Для некоторых – самая пугающая.  

Этот самый крупье выглядел лет на 50, однако был в отличной форме. В правильном весе и со спортивным телосложением. Он был полностью лысый, редко давая отрасти даже легкой щетине. Черты лица были располагающие к общению. Восточноевропейский круглый нос, ровный рот, длинное лицо и глубокопосаженные ясные голубые глаза. Во взгляде его было многое. Он никогда не отводил взгляд при общении. Сначала его добрый искренний взгляд располагал к себе, вызывал симпатию, но со временем вызывал некий дискомфорт. Глаза его будто смотрели сквозь тебя при общении. Ничего невозможно было от него утаить. Что-то в этом взгляде было отцовское. Он вызывал то давно забытое ощущение, что тебе будто снова пять лет и ты неумело пытаешься соврать отцу о какой-то мелочи, которая тогда, в пять лет, казалась очень важным делом, возможно судьбоносным. Только вот сегодня дела у господ, посещающих казино, действительно были судьбоносными.  

Теперь вы наверное уже догадываетесь о том как проходили игры в этом особенном казино и роли крупье в этих играх? Игра здесь имела, как и в любом другом казино, два окончания. Драма проигрыша и эйфория победы. И оба эти окончания всегда были необычайно интересны.  

Одна из историй, которую я здесь расскажу, произошла при в следующих обстоятельствах.  

Было уже около четырех утра и большинство посетителей казино разошлось. Зрителей здесь никогда не было, присутствовать имели право только играющие и Глузье. За столом находились американский медиа-магнат, египетский премьер-министр и отставной генерал, прибывший из Болгарии. Американец был самым молодым в комнате и пока еще держался бодро, хотя руки его так и норовили содрать со своей шеи черную бабочку. Египтянин вел себя сдержано и пытался чаще пасовать, а вот у генерала игра совсем не задалась, он уже допивал третий стакан виски, изрядно потел, закатил рукава рубашки и расстегнул несколько верхних пуговиц. Наконец сыграли последний кон и болгарин бросил свои две карты на стол, допил виски и откинулся на спинку кресла.  

Для американца это была первая игра и глаза его заблестели в предвкушении. Он очень поверхностно понимал что произойдет далее, и даже слабо верил в тот самый обещанный эффект, о котором ему рассказывали его не менее (хотя все же немного менее) успешные друзья.  

– Партия, – картаво отметил Глузье и посмотрел на генерала, – Вы проиграли, господин Волков.  

Болгарин покивал и тяжело вздохнул. Не смотря на вспотевшую шею и красное лицо, было ясно что армейское прошлое не дают так легко его организму поддаться выпитому виски. Взгляд генерала остался трезвый и пронзительный, с хрипотой он спросил:  

– Спрашивайте, Леонид.  

Глузье отложил колоду не сыгранных карт в сторону и впервые, для американца, посмотрел тем самым взглядом на своего собеседника. Его голубые глаза казались сейчас не просто голубого цвета. Казалось в них горит синее пламя. И тень, которую бросали надбровные дуги лица, лишь делала это пламя ярче и... устрашающее.  

– Две тысячи первый год, – продолжил мягким картавым голосом Леонид, – Сентябрь. Расскажите об этом.  

В комнате воцарилась тишина. Американец переводил взгляд с египтянина на генерала, на американца и обратно. На Глузье смотреть в ответ совершенно не хотелось.  

Генерал покивал, посмотрел на свои руки будто давно их не видел и начал свой рассказ:  

– Началось это намного раньше. В 96-ом, – захрипел вдруг сильно постаревший болгарин, – Спецслужбы двух всем нам известных стран устроили на территории нашей страны какие-то свои игры. Может тренировались, может действительно хотели сменить действующую на более угодную им власть. Как бы то ни было, в Софии и ее окрестностях начала действовать крупная подпольная группировка с планами устроить в стране революцию. В мире тогда был экономический кризис, это я уже про 2001-ый, и эта самая группа лиц решила, что сейчас самое время действовать. Готовились терракты, саботаж власти, культурные разложения. И у них бы все это получилось, однако не были учтены две вещи, которые произошли одновременно. В Софии в то время подобрался на редкость хороший контр-разведывательный корпус. В то время популярность шпионов уже давно прошла, и корпус КРБ (Контр-Разведка Болгарии) был далеко не в приоритете у власти, однако как-то так сложилось, что под нашим знаменем собрался патриотичный и интеллигентный состав. Мы вошли в какой-то раш. Как у охотника, гоняющегося за жертвой. Мы были одержимы поимкой и разоблачением этой группы. К тому времени они еще ничего не сделали, но нам просто повезло каким-то образом узнать об их подготовках и планах. Вторая же не учтенная вещь – это милость их хозяев. Любая революционная деятельность спонсируется извне. И тут поддержка вдруг прекратилась. Возможно из-за кризиса, возможно из-за появления новой площадки для практики. Революционная группа была в растерянности и не знали что делать в момент вдруг прекратившейся поддержки. В этот момент их настигли мы. В Сентябре 2001-го года.  

– Что произошло дальше?  

Болгарский генерал резко взглянул на Глузье из-под бровей, но крупье легко выдержал взгляд.  

– Дальше? Мы... дальше мы арестовали сто пятьдесят человек. Их лидеров, активистов, самых главных участников. Тех, кто привлекал студентов, работал в клубах по единоборствам, ведущих радио. Они были фанатичны. Было страшно смотреть, мы будто арестовали одержимых. Одержимых в предательстве правительства. Родины. Однако, это было не самым страшным. Самым страшным был последовавший приказ. Было девять утра, я только приехал в контору, собирался выпить кофе. После, казалось уже завершенной операции, такой крупной, появилось чувство удовлетворения. Расслабленности от выполненного долга. Но по моему прибытии мне отрапортовал мой секретарь, что меня уже ждут на срочном совещании. Под грифом секретности «О».  

– Что значил этот гриф?, – переспросил будто уже на допросе Глузье. Американец поёрзал на своем стуле. Ему явно было не комфортно. Свой «выигрыш» он представлял совсем по-другому. Здесь говорилось о каких-то вещах... о которых явно лучше просто не знать. Не стоит этого знать.  

– Гриф «О» – значит Особая секретность. У него нет срока давности и рассекретить его можно только с подписью премьера, президента и генерала контр-разведки. По истечении минимального срока в 50 лет, – болгарин допил свой виски, который в большинстве уже состоял из растаявшего льда, и попросил еще бокал. Глузье нажал кнопку вызова персонала и всем пока пришлось замолчать. Египтянин закурил черную полу-сигару с каким-то позолоченным гербом. Этот сдержанный и молчаливый политик на игре был уже третий раз и черные смолистые волосы на его висках намокли от проступившего пота. Ничего более в нем не выдавало то, как на самом деле он нервничает.  

Генерал отпил вновь наполненный стакан виски, поморщился от непривычной крепкости еще не тщательно разбавленного льдом напитка и продолжил:  

– Совещание было коротким. На нем присутствовали трое: министр-обороны и тогдашний генерал контр-разведки. Комната была без окон, и свет был тусклый. Помню как сейчас пока мы говорили, казалось на улице уже ночь. И как потом странно было выйти на улицу и вспомнить, обнаружить что на улице ярко и тепло. Поют птицы. Особенно странным было стоять и слушать этих птиц, подставив лицо под сентябрьское солнце, зная что сегодня собственноручно казнишь сто пятьдесят человек.  

В комнате снова воцарилась тишина. Тяжелая, не желавшая уступить ни единому звуку свою власть тишина. Даже Глузье опустил глаза в пол. Однако не на долго. Крупье вновь заговорил, заставив американца вздрогнуть:  

– Что произошло потом?  

– Потом?, – уже с яростью посмотрел на него раскрасневшийся и пьяный генерал, – Вы хотите знать, что произошло потом, Леонид? Вы действительно в этом уверенны? А вы?, – он посмотрел на египтянина, – И вы?, – его взгляд пал на американца.  

– Продолжайте, пожалуйста, господин Волков. Вы знаете правило игры.  

– Игры..., – прошептал генерал и опустил голову вниз. Когда он снова заговорил, на глазах его были слезы. Не понятно то ли от мимолетного гнева на крупье, то ли от горечи признания. Однако, рассказ он свой продолжил:  

– В грузовую машину, перевозящую солдат, помещается шестнадцать человек. Это стандарт. Мы перевезли сто пятьдесят заключенных всего пятью такими машинами. К моменту, пока мы доехали на полигон, где тренируются военные стрелять, там уже вырыли огромным котлован. Те, кто вырыл, уже удалились. Даже оставили экскаватор. Интересно, что им сказали? Какую басню придумали? В наше время и представить страшно, что такое еще возможно. А уж своими руками...  

Генерал выпил еще дрожащей рукой, вытер пот со лба и в этот раз продолжил уже без просьбы:  

– Нас было пятеро. На каждого по тридцать. На голову каждого заключенного надевали черный мешок подводили в краю этой ямы, и мы сразу стреляли в затылок. У меня было два пистолета, в каждом по 17 патронов. Я не хотел тратить ни секунды более, чем мне на это понадобиться. Если до этого я чувствовал что схожу с ума, то взяв в руку пистолет и сделав первый выстрел, понял что уже сошел. У меня дрогнула рука, но я попал и мертвое тело упало с глухим звуком вниз, в котлован. Как оказалось, мой выстрел был первый. Остальные четыре... исполняющих приговор как тогда нас назвали. Палача. Остальные четыре оказывается ждали пока я сделаю первый выстрел. Они не верили... не верили до той самой секунды что это действительно происходит! Они наверняка ждали что в последний момент я остановлюсь. Скажу «хватит. Мы не можем. Лучше бежать, лучше предать, чем сделать вот это! ». И я жалею, что не сделал. И никто не сделал. Мы начали стрелять. Нам подводили арестантов, мы стреляли. Они падали вниз, и уже подводили следующего. Падая вниз, они будто исчезали. Хотелось заставить себя поверить, что просто исчезают. Я думал всего 30 выстрелов. Быстро, побыстрей бы это закончить. Но это кажется продолжалось вечность. Я стрелял и стрелял и стрелял. И с каждым разом мне становилось хуже. Мой рассудок сьехал окончательно. Я блевал, снова стрелял, снова блевал. Промахивался, стрелял еще раз. Попадал в шею, или спину. Несколько раз я был уверен, что человек упал в яму еще живой. С пулей в лопатке! Но люди, которые подводили мне приговоренных, тоже хотели как можно быстрее закончить. Они тоже придумывали себе какие-то необыкновенные истории и оправдания. Они тоже уже сошли с ума и не понимали уже что делают. Брали под руки – вели. Слышали выстрел. Отпускали в яму...  

Генерал сделал паузу, глубоко воздохнул дрожащими губами. Такой же дрожащей рукой поднес ко рту стакан виски и залпом выпил напиток пока куски льда не стукнулись о его зубы. Он тут же продолжил. Американцу подумалось что теперь бывший военный хочет закончить свой рассказ так же быстро, как когда-то хотел закончить с той страшной казнью, которую он совершил.  

– Наконец подвели последних. Я выстрелил и бросил пистолет на землю. Послышался еще выстрел и еще. И когда последний сто пятьдесятый казненный упал в яму, выстрел послышался снова. И снова. Я повернулся и увидел как кончают с собой солдаты. Один за другим они подносят свой пистолет к виску и стреляются. Эта картина... это странно, но она вернула меня на землю. Увидев это, я понял что собирался сделать тоже самое. Но теперь не сделаю. Хотя бы один из нас должен был остаться в живых. Носить эту ношу с собой, просыпаться каждую ночь от кошмаров, возможно никогда в жизни больше не улыбнуться и ждать свою путевку в ад, но... остаться живым и знать. Знать, что это произошло! Ведь если об этом никто не будет знать – разве произошло это на самом деле?!  

– Что же было когда вы вернулись в штаб один?, – спросил Глузье, осуждающе, будто за то что генерал решил себя пощадить (пощадить ли? ), смотря на Волкова.  

– Меня не ожидали увидеть. Они все просчитали и оказывается это было очевидным и наиболее вероятным исходом событий. Что мы тоже все застрелимся, – и тут генерал сделал то, чего от него не ожидал никто. Он широко и жизнерадостно улыбнулся, – Они увидели меня. Они увидели живого покойника. Они увидели свою совесть. И она смотрела им в глаза.  

В комнате снова была тишина. Египтянин пытался затянуться погасшей сигарой. Американец стащил с себя бабочку и медленно положил ее на стол. Никто не хотел привлекать к себе сейчас внимание. Будто та самая совесть и сейчас смотрела на них всех откуда-то сверху. И каждый из них, возможно только не Глузье, почувствовал теперь на себе эту ношу. Ношу знания.