Эскалатор

В моей пересохшей и рьяной, словно раненый сокол, душонке копошится один безобидный, нехитрый и дельный вопрос:  

куда  

движется  

эскалатор  

—  

вверх-книзу или вниз-кверху, точно “ждать на салатово-серой”, игнорируя важный нюанс. Забыли о серо-салатовой, как их различить – неизвестно; само наличие этой дилеммы нелепо и странно, как гроб. Откуда мне знать, чем разнятся контрасты, малы и велики, “ничто” или “нечто” (серьёзно? ), кроме присутствия их в бытии; в мои мыслей чертоги не гадят философы-постмодернисты, во мне всех концепций по капле — сей не стану баланс нарушать.  

«Постою я на месте, пожалуй» – ответил бы славный Конфуций загадке из воровской хаты – и крикнул бы вслед петухом. Я тоже бы с радостью замер, приостановил энтропию, до блеска бы вычистил юдоль и с удовольствием сдох, застыл как хрустальная мумия, воскрес бессмычковою скрипочкой, место занял бы пупа вселенной и пресловутого центра земли.  

Только люди вокруг вьются мимо лавандовым потом и кашей — они раздавят меня и не пикнут, втыкая в ладошки ромашкой или, может, в романы фантастов, довольные, как саранча. Я не знаю столпов (поп-)культуры, называть меня можешь невеждой или даже Обломовым новым, ярлыков в этом мире не счесть. Среди всех критиканов превратных ты один можешь быть объективен, ты — бесстрастный судья мой, читатель, я заочно тобою горжусь.  

Пол поплавился жёлтым макс-фаном, тем самым, да, с мишками гамми, слышно даже, как лопнули искры карамельками на языке. Почему и за что и в чём смысл, я совсем ничего вам не сделал, лишь стою я, простой и наивный, – подумаешь, горе-эстет. Я по полу скольжу чертыхаясь, я скольжу как хоккейный мальчишка, мёртвой хваткой вцепившийся в детство – мясорубку приметил, видать. Глупый мальчик, ты что, бросай бяку и скорее хватай свою бирку, славным вырастешь ты свинопасом, и позволят тебе не пить грязь. Но оставим тебя – ты никчёмен, что забыл ты в моём славном тексте, это чтиво для умных и мудрых, предприимчивых, годных людей.  

Ты прости мою сбивчиву мысль, буду честен – ты очень мне дорог, а я просто расхлябанный нюня; — я запутался в сверхбытии.  

Бытие же обычное цепко, с садистической точностью жгута, всё сжимает меня и сжимает – недалече мне до Тошноты.  

— М-молодой человек, вы в порядке? – прокричала мне в голову бабка иль метрошный, возможно, инспектор. (здесь значений не стоит искать)  

И я вмиг наваждение сбросил и попал в дивный мир самовластный – крик пощёчиной ввёл меня в чувство, абсолютно нормален стал я. Я подумал о том, что мне нужно заскочить-расписаться под сметой, аудиторским форменным адом освятиться в течение дня. Люди шли кто домой, кто с работы, колко мечась вверх-вниз по ступеням, самым тем, что меня засмущали в начале этой галиматьи. Я последовал люда примеру, абсолютно уверенным шагом подобравшись к подвижным ступеням и готовясь начать свой вояж. У меня есть работа и деньги, я тружусь и для гос-ва полезен – я ведь тоже хороший и годный; я – успешненький человек.  

«Не пройдёшь, идиот, пошёл нахер» – прут и прут, ощетинившись, люди, пешкой в шашках иль шахматной дамкой раскромсав всю нормальность дотла. Я опять перепутал “верх” с “низом” или, всё же, наверно, “низ” с “верхом” – эскалатор сей вёл бы не в пропасть, а спасал бы меня из неё. “Бы” – ведь чаемый апокатастасис загорожен людишек фонтаном, он струится потоком мясистым, укрывая от чмошника свет. Прекратите, прошу, умоляю, вы жестоки, пожалуйста, хватит, я хотел быть обычным, нормальным — в норме видел я счастья Грааль. «Нет, не хватит» – кривляется мясо и кидает насквозь в меня взгляды, с насмешкой, презрением, жалостью к плюгавому Антихристу.  

Я сжимаю покладисто зубки, хоть взорвать и готов я “с ж и м а е м о с т ь” – прихвачу вместе с ней все словечки, что соткали сей скучный мирок. Ковыляю туда, где железно расхожденье контрастное снято, где неважно, что плюс, а что минус – по-любому уже проиграл. Это мой Дом... да и ваш ведь, все мы будем там вместе когда-то; я могу его тронуть руками — как он строен, сиренев и свеж! Это может быть рай иль нирвана, антитеза бесцветности быта; суть предельно проста и логична – это место, где лучше, чем здесь.  

А сиреневая свежестройность отдаёт черномазой резиной, с цепи срывается вздох облегченья – безупречен мой выбор сейчас. Предо мной подлокотник ступенек, ведущих туда, куда нужно, и без амбивалентности гадкой, — и это, считай, гранд-финал.  

Я искусно разделал дилемму, возможно, что стовековую, люди бились над нею и бились, а я просто спустился в метро. Где корона моя и лавры, я в конце концов смог, сделал выбор, выполз из метафизики бездны и тем самым сломал абсолют. Почему вы как гелий инертны, о плеши комариной печётесь, ничего ведь, признаться, не стоит историческое бытие. Скажем, ты вот, пузан залихватский, или может быть, ты, юна дева – я теперь вас всех не различаю, вы единый со мной организм. Мы имеем на всех одну мету, этой меты важней не бывало, позабыли о ней мы все всуе — все стремимся вернуться Домой.  

— Почему вы всё так же толпитесь, я к душе вашей ведь обращаюсь, отвечаете вы лишь телами, ни намёка нет на глубину. Я расщёлкал все ваши проблемы, не услышав о них ни словечка, – броско выпятил свою грудь я перед страшным потоком людей. – Беспощадны жандармы природы, и вполне вероятно настанет для свободного духа раздолье, стоит только лишь их отменить! Почему же вы так безразличны, всё что нужно вам – это свихнуться, это самый небольный и гладкий, самый краткий маршрутик Домой.  

Я пытался орать и стучаться, колебаясь свободной частицей, в относительно рыхлой и мягкой физхимической смеси веществ. Тугоухие люди не вняли бредням вычурного оборванца: кто-то плёлся, роняя ухмылку, кто-то грубо пытался задеть. С чего взял ты, поехавший креза, что твой трёп может быть интересен: не добудешь никак ты им бабок и звучит он как шпательный жук.  

Этот жук развернулся и впился в мою бледную нежную кожу, и смог выгрызть меня он настолько, что виден стал мой костный мозг. Я замучен, пресыщен работой, и мои всеблагие потуги обмануть мировые законы объяснимы, прозрачны, пусты: я не спавший последних три ночи и, возможно, я просто безумен; сбрендил, спятил и съехал с катушек, и опасен для этих господ… Неужели мой Дом – это пепел, искаженье смурное сознанья, и людей бесполезно пытаться всех спасти – неминуема гниль. Жизнь примерит оттенок постмортем да останется в нём же навеки, и традицией будет привычной – оплакивать роды хоть чьи...  

Вероятно, в своей сверхидее закопал я разумное семя — как огульно б она ни звучала, как гнусна ни была б для господ. Голос разума холодно шепчет: «при желаньи подобное семя откопать можно в чистом абсурде» – значит, дело всё вовсе не в нём. И не в разуме хладном, а в вере – сила, что абсолютно любую околесицу сделает правдой (если верит в неё большинство). Ну а гордым богам-одиночкам, сколь сильна ни была б наша вера, остаётся, как крысам, спасаться с полоумного мира мещан.  

Я схватился за корешок мозга (костяного, конечно, сквозь дырку), вышел в центр подземного зала, и решимость наполнила кцы. Ой, простите, не любите, что ли, самоварные неологизмы; этот плох, признаю, но смотрите, как умею, когда захочу. «Лакримоза» – что говорите, это слово уже существует; а ведь как миловидно звучало, я уж было решил, что моё.  

Я в слезах повернулся к ступеням — и не смог различить, где какие; меня разница не волновала – главной миссией было идти. Всё таким же ревущим потоком (и при том совершенно бесшумным) люди шли легковесно и присно из точки А в точку Б. Я теперь собирался вернуться Домой – был всецело неважен путь, коим мне тащиться придётся – несложным или через смерть. Исчезли люди – их не было даже как густой, однородной массы — во всём этом мире остались  

Я и мой путь  

Домой.  

***...  

Я разливаюсь прекрасным, сиреневым, свежим пластом – вокруг сиреневый воздух и сиреневая же суть. Я могу выцедить всё что, всё что душе угодно из сути — и это есть то, что утихомирило Антихриста.  

Люди-таки меня раздавили – размазали вскользь по ступеням, я и ныне в маленькой мере колесую по циклу тому. Они не пикнули, всё втыкая в крутые ладошки ромашкой, или, может, рассказы Эрнестов, довольные, как саранча. Злачный мир ничего не теряет, жизнь (должна! ) продолжается дальше, только я не в помойной яме,  

а Дома. Теперь навсегда.  

*эскалатор, любезный читатель, мне открылось чуть позже из сути, вёл строго наверх — вдруг занятна сия деталь, ведь конец здесь подспуден