Репетиция оркестра

«Из наслаждений жизни  

Одной любви музыка уступает,  

Но и любовь – мелодия. »  

(В. А. Моцарт, А. С. Пушкин)  

Северо-западный ветер, как опытный погонщик овец, гнал вниз по улице отбившуюся от основной массы отару сухих листьев. Те, немного ошалелые, потерявшие ориентацию в пространстве и мотивацию в жизни, постоянно пытались разбрестись кто куда, забиться подо что-нибудь, но небесный пастух спокойно и уверенно каждый раз возвращал беглецов на вымощенную мостовую своей невидимой плетью. Так и катились они, обреченные, недовольно шурша и причитая, всё дальше и дальше, мимо парка, по направлению к Бульвару Сен-Мишель.  

На скамейке в парке сидели двое, а может и не сидели, ну, более точно их присутствие там было определить весьма затруднительно, поскольку, если смотреть простым взглядом, никого не было видно, но то, что они там были, выдавал каким-то образом улавливаемый разговор.  

– Что же он так долго ругается по телефону? Уже столько обидных слов произнесено, столько негативного высказано, а он всё не может успокоиться, словно хочет сделать что-то непоправимое, но в то же время боится этого.  

– Это потому, что после непоправимого очень много неясного и неопределенного в его жизни наступит, а к этому он еще не готов. Посему так и будет сейчас в трубку кричать, но ни на что конкретное не решится. Извечная ситуация. Был бы я поэтом, сказал бы что-то типа: «…как и в другие лета нас нерешительность, сомненья заставят со знакомыми страданьями смириться, чем прочь бежать к иным, которые ещё, быть может, хуже…»  

– Кто-то что-то подобное уже говорил, по-моему.  

– Наверняка должен был говорить, тема уж больно благодатная. Им, творческим натурам, свойственны нерешительность, метания…  

– Да я вот и беспокоюсь, как бы его метания не спутали нам карты. По времени он уже сильно опаздывает на встречу, и, судя по всему, мы тут с ним прозевали начало репетиции.  

– С чего ты решил? В зале, я вижу, еще никого нет, не считая стульев и пюпитров на сцене, да еще вон арфа, виолончели, контрабасы, рояль.  

– Я точно слышу, что кто-то играет на фортепиано.  

– Да нет же, перед инструментом лишь пустой стул стоит.  

– Странно… но я же слышу, и это мне не чудится...  

– А что ты слышишь?  

– … да, да, на самом деле, чудесное, прекрасное адажио. Подождите, подождите… но почему оно… ведь сегодня Моцарта не должно быть в программе, странно. Да, действительно музыка не отсюда, но почему я это слышу? И какое отношение имеет Вена к нашей истории?  

– Тогда понятно... Потом объясню, как это происходит. Ты слышишь настройщика, хорошего настройщика, который пробует только что вылеченный им рояль. Послушай внимательней, он ведь не просто играет, он словно смакует каждый оттенок звука… а как умело извлекает вибрации в струнах, от них – в дереве, в резонаторах инструмента... Первым наслаждается только что возрожденным уникальным голосом. Ты узнаёшь инструмент?  

– М…м… неужели… точно, но на нем же «фа» малой октавы практически не играла, да и вообще считалось, что время нанесло ему необратимый ущерб.  

– Вот и нашли для него мастера. Слышишь, как звучит сейчас, разве не чудо?!  

– А какое отношение это имеет…  

– К сегодняшней истории, ты хочешь сказать. Имеет, хоть и не совсем явное, но имеет, потом увидишь.  

– Так история всё-таки уже началась?  

– Ну мы, во всяком случае, в ней уже проявились. Можно даже назвать наше появление неким Прологом.  

– Интересное слово: «Про-лог» …  

– «Пролог» – это то, что предшествует основному повествованию, представляет основных персонажей, главные темы и в то же время как бы находится вне самого действия.  

– Это уж точно, вне действия, вон парочка мимо нас прошла, села на соседнюю скамейку, а нашего присутствия никак не заметила... А этот всё не наговорится! Я так и чувствую, как у него уже горит ухо от яростного вслушивания в трубку, и огромное напряжение в затылке скопилось от ментальных потуг выразить свою неприязнь и даже отвращение.  

– Да, это уже пора прекратить, а то действительно затянется Бог знает на сколько.  

– Хорошо, сейчас устроим.  

– Ты смотри не особо себя проявляй, а то я тебя знаю.  

– Помню, помню, никто и не заметит.  

«Извините, связь прервалась... »  

Мишель только сейчас понял, что на той стороне его уже не слышат, и последняя фраза, так им вымученная, не сможет донести всё его негодование и не поставит жирную победную точку в череде его обвинений, претензий и доказательств. «Может, она и предыдущих слов не слышала, а то что-то подозрительно давно не возражала... Это она сама бросила трубку или что-то, на самом деле со связью», – скакало в голове молодого человека, пока он тыкал пальцами в экран. Но при новых и новых наборах, чтобы всё выяснить, телефон настойчиво возражал: «Мобильная сеть недоступна... мобильная сеть недоступна... ».  

– Да что б Вас там… Ах, черт подери! Времени-то уже сколько, – вдруг спохватился Мишель и побежал через кусты из парка, вспомнив о назначенной встрече.  

Это должно было быть важное интервью с дирижером симфонического оркестра, о котором с таким трудом договорился главный редактор его издательства, и опоздание на него никак не входило в планы журналиста.  

– Нам тоже пора?  

– Несколько минут у нас еще есть... Как-то приятно здесь в этом парке. Почему-то хочется задержаться, вдохнуть воздух осенней природы, аромат улиц, набережной…  

– Воздух современного города, ароматы улиц с машинными выхлопами и иными загрязнениями вряд ли можно сравнить с воздухом альпийских лугов.  

– Да я не совсем про этот аромат и воздух… Воздух великой архитектуры, истории, богатства традиций в живописи, поэзии, музыке... Всё здесь навевает какие-то глубокие переживания, далекие воспоминания. Что-то мне подсказывает, что здесь я уже бывал.  

– Да? А когда это Вы были в Париже?  

– Пока не помню, но точно был и… кстати, не раз, и… по-моему, в последний раз даже с тобой.  

– Я не припоминаю такого.  

– Понимаешь, такие формальные или, скажем, внешние обстоятельства, как правило, не остаются в памяти. Остаётся суть, смысл, опыт. Потом поясню... А сейчас здесь вдруг что-то навеяло… Словно вспоминается забытый сон: обрывки какого-то сюжета, образов, состояний. Постепенно что-то может и прояснится, мы ведь только в начале нашего путешествия.  

Осень в Париже в этот год выдалась холодная, ветреная, но сухая. Почти все деревья достаточно быстро распрощались со своими летними нарядами, а те, что вовремя не захотели это сделать, изрядно пострадали на прошлой неделе от сильного урагана. Необлетевшая листва оказалась, словно неубранные паруса во время шторма, когда у парусника ломаются реи, мачты, рвется такелаж. Потребовалось несколько дней, чтобы парижские дворники после ветреных проделок вернули городу первозданный вид, очистив его от старых листьев и поломанных веток.  

Бесспорно, восхитительно наблюдать, как ранней весной всё молодеет, пробуждается, и юные листочки нежной зеленой дымкой начинают украшать парки и скверы. Летом Париж словно становится частью Булонского леса, утопая в буйной зелени, в тени которой можно насладиться свежестью и прохладой. Краски ранней осени вносят лиризма, романтизма, может, чуть-чуть светлой меланхолии. Но сейчас, без всего этого убранства, город именно обрел, а не потерял свой истинный облик.  

Только теперь стало возможно разглядеть, услышать зашифрованную музыку улиц и проспектов, когда даже незначительные детали сами собой сплетались в целостную картину или мелодию.  

Это не просто булыжники мостовой или плитка на тротуаре, не просто изгиб бордюра или деталь ограды, не просто арка в проходной двор или перила небольшой лесенки. Форма уличных фонарей, размеры витрин, массивная ручка на двери, магазинная вывеска в старом стиле, уставший эркер доходного дома, задумчивая мансарда за шляпным салоном, одинокое кафе в полуподвале и дальше, дальше – это словно ноты, тайные знаки удивительной музыки парижских кварталов, где нет ничего лишнего или случайного.  

Сменяющиеся архитектурные стили строений, словно музыкальные темы, следующие друг за другом, то соперничающие между собой роскошью и богатством, то взаимодействующие и перекликающиеся деталями фасадов, высотой зданий, формой крыш, балконов. В этой скрытой завораживающей полифонии являл себя сам дух этого города, удивительный и неповторимый.  

Не только улицы, проспекты, но и отдельные дома тоже приоткрыли свои тайны, проявили свои характеры.  

Вон тот высокий, узкий, за перекрестком – вылитый «щеголь» – хвастается новой вывеской, а это – «ветреная кокетка» – демонстрирует модный макияж, тот «долговязый» что-то пооблез с боков и сейчас не знает, как спрятать срам от посторонних глаз. Вон старый «грузный счетовод», а это – «царственная особа»; там за углом – «пройдоха» – ему лучше не доверять своих сбережений. Ой, а этот – «застенчивый» что-то грустит… наверное, как и многие вокруг, безответно влюблен в Эйфелеву башню. Два клена за мостом полгода скрывали её своей листвой, а сейчас несчастный снова видит, что его желанная всё также прекрасна и также далека от него.  

Вдоль длинной набережной единым ансамблем расположилось целое собрание «аристократов». Председателем этого собрания был старинный особняк, в стенах которого какое-то время назад находилась чья-то резиденция, потом – Оперный театр, а сейчас он служил концертным залом для различных музыкальных фестивалей.  

Несмотря на то, что здание особняка было всего лишь трёхэтажным, оно казалось огромным. Если подходить к нему со стороны бульвара, а особенно со стороны набережной, то сразу появлялось желание преобразиться, собраться с духом, расправить плечи, чтобы как-то соответствовать этому задумчивому исполину романского стиля.  

Первый этаж с большим количеством высоких дверей вместо окон, выложенный мощными прямоугольными каменными блоками в форме колонн, поднимающихся вверх, выглядел очень надежно, даже неприступно, словно некое фортификационное сооружение.  

Всё здание было приподнято над землей на несколько гранитных ступеней, упирающихся в плиточное покрытие вокруг, и походило на старый замок, стоящий на монолитной каменной плите или скале. Величественные скульптуры перед входом, массивные резные ручки и украшения, классические театральные фонари с многочисленными светильниками под старину и чугунным литьем. Казалось, что все события, которые могут происходить в таком здании, должны иметь необычайное значение и вес.  

Второй этаж был почти копией первого, но словно с ним произошло сказочное преображение, и по мановению волшебной палочки он из закованного в латы рыцаря превратился в юного принца, блистающего утонченными манерами, вкусом, роскошью. Изящные балкончики, высокие арочные окна с богатым орнаментом вокруг, многочисленные стройные, уносящиеся ввысь колонны с вычурными капителями, лепнина, скульптурные композиции в нишах. Как будто это обитель муз и небожителей.  

Купол третьего этажа с массивной балюстрадой вокруг походил на шлем с забралом, что вместе с острыми шпилями и пиками, врезающимися в небо, придавало зданию возвышенности, надёжности и умеренной воинственности.  

Парадный вход был выполнен в форме роскошной вздымающейся на все три этажа триумфальной арки, увенчанной скульптурной композицией, изображающей героя, укрощающего вздыбленных коней. У служебного входа, куда только что вбежал Мишель, словно на посту, стояла статуя в рыцарских доспехах.  

Если приглядеться, то в этом грозном изваянии можно было угадать Командора из оперы Моцарта «Дон Жуан». Скульптор словно запечатлел его в момент, когда тот пришел и стал на страже у покоев своей вдовы. Причем, настолько убедительно удалось ему выразить облик, вселяющий ужас, что нередко музыканты, выбегающие покурить в перерывах репетиции, вдруг, столкнувшись лицом к лицу со статуей, начинали испытывать то, что испытал Лепорелло, когда изваяние ему кивнуло, приняв приглашение. Даже понимая, что этого не может быть, они, как очень чувствительные натуры, на всякий случай отходили курить чуть подальше.  

Что ж говорить про те два сухих листочка, что все-таки избежали изгнания с мостовой у театра и сейчас, дрожа, забились под кустик. Им казалось, что именно на них так яростно смотрит Командор, и расправа грядёт страшная. Несчастным думалось при этом: «лучше бы мы не убегали от нашей компании, а катились вместе со всеми сейчас по дороге мимо парка в направлении Бульвара Сен- Мишель».  

В этот момент из приоткрытого окна второго этажа стало слышно, как несколько музыкантов начали настраивать свои инструменты. Лишь только эти звуки достигли парка, со скамейки отделились две едва различимые тени и, взлетев, проникли через приоткрытое окно внутрь здания.