Восемь с половиной вопросов.

Восемь с половиной вопросов. Con espressione. ( Глава VII из "Репетиции оркестра")  

– … стоп, стоп, подожди… Я тебе честно скажу: не люблю я вашего брата журналиста, ну, не тебя лично, а вообще. И знаешь почему?  

– Почему? – спросил сбитый с толку Мишель.  

– Журналисты – это люди, которые пишут, по-моему, о том, в чём сами ничего не понимают. Наберут каких-то броских моментов, свяжут зелёное с горячим, от забора – до заката, облекут в красивые для них слова, и – готово. Если ты в чем-то хорошо разбираешься и услышишь то, что пишут, говорят журналисты по этому поводу, то это – полная чушь. Но люди верят всему потому, что, мол, в телевизоре, газете знают уж…. Дилетантизм кругом. Может, и не кругом. Скажи, что не всё так плохо… Я готов поверить на слово… Молчишь… Бывает, расскажешь журналистам что-то, иногда даже сам и напишешь, но они переврут всё, переставят с ног на голову, самому становится стыдно, что там твоя фамилия или фото. Бред какой-то. Даже под запись, подпись и печать текст умудряются исказить. Я не понимаю.  

Или вот… сколько мы с тобой уже беседуем, сколько вопросов ты уже задал, а зачем? Погугли в Интернете и напиши, всё уже известно: возраст, где учился, работал, награды, звания, творческие планы… У Вас, журналистов, есть уникальный шанс, общаясь с кем-то необычным, ну о присутствующих не говорят, узнать что-то новое для себя, обогатить себя знанием. А Вы что?... зачем? Писульки какие-то пишете. Вот что тебя больше всего сейчас волнует, спроси. Но только честно, не думая. Что!?  

– Больше всего сейчас меня волнует… Клод Дебюсси и Эмма.  

– Ха-ха-ха, – закатился господин Гардье, – вот молодец, извини. Так, хорошо пошло… и какой у тебя вопрос?  

– У меня вопрос, как вдруг так случилось, что под старость Дебюсси резко изменил свою жизнь, и ему всё-таки встретилась та, кого он искал, и она стала его музой, счастьем, судьбой? Почему Эмма написала ему письмо? Разве такое бывает?  

– Молодец, наш человек. Ну, во-первых, почему под старость? Ему и ей было чуть больше сорока. Вот мне чуть больше шестидесяти, так я что, уже при смерти что ли? Хотя… сколько тебе лет?  

– Двадцать семь.  

– Наверное, в двадцать семь и мне люди «за сорок» казались «под старость». Да я и сейчас чувствую, что мне, если в зеркало не смотреть, меньше тридцати, и у меня всё впереди, – дирижер подошёл к окну, взглянул вниз на площадь у театра, постучал пальцем по подоконнику и продолжил, – понимаешь, в твоём вопросе очень много тем затронуто. С чего бы начать?  

Да, ты прав, их встреча, с обыденной точки зрения, весьма странная. С чего Дебюсси расставаться со своей молодой красавицей женой и уходить к более старшей замужней женщине с двумя детьми? Зачем Эмме, матери двоих детей, жене весьма состоятельного человека увлекаться каким-то репетитором? Он особо не был известен и знаменит, его больше ругали, не понимали, не принимали. Почему вдруг оба решили начать жизнь с чистого листа, соединив свои судьбы в одну? Сколько они на свою голову дурных сплетен, пересудов, осуждений, даже травли получили. Чего ради? Чего им не хватало? Чего ей не хватало, поскольку она первая написала письмо?  

С материальной точки зрения, у Эммы было всё более чем благополучно. Но у неё были душевные и творческие потребности, которые она не могла реализовать в браке со своим мужем.  

Ты понимаешь, когда душа чувствует, что лишена возможности своего полноценного проявления, какого-то внутреннего роста, это ничем не заглушить. Когда же пытаешься объяснить, донести, насколько это для тебя важно, а встречаешь не поддержку, а лишь полное непонимание, непринятие и сопротивление, появляется тоска, одиночество. Ты знаешь, такие, как этот мсье Бардак, это серьёзные, конкретные, деловые люди. Я часто таких встречаю. Всё для них в этом мире – продукт, который имеет свои характеристики, цену, метод достижения. Их способ жизни отточен, проверен, они знают, что говорят, чего хотят.  

Музыка – это тоже продукт. Можно купить специалиста, и он выполнит задачу, если нет, то это плохой специалист. И доказывать такому человеку, что дар писать музыку даёт лишь Господь, просто бесполезно. Он разобьет Вас в пух и прах своими аргументами, а Ваших даже и рассматривать не станет. Всё, что не измерить, не оценить, не купить – не существует в их мире. Это все – блажь, выдумки. Музыка, душа, любовь – бла, бла, бла… Они абсолютно уверены в своей правоте, они вам докажут её, а Вы им – нет. Вы, может, что-то чувствуете, но не сможете это передать, донести до них, особенно, если люди не хотят это знать.  

Я полагаю, что своим этим материализмом они прикрывают страх перед неизвестным. Это всего лишь их способ защиты. Не видят, не верят, боятся взглянуть, отпустить. Поэтому такой замок, тюрьму выстроили, стену из доказательств своей состоятельности, успешности, которую никакими доводами не пробьешь. Чем страшнее им, тем больше, больше надо; ещё, ещё… Они не допустят, чтобы пошатнулись их устои, правота. И за это они будут бороться и иногда жестоко бороться.  

А жизнь – лишь миг. Мы пришли в мир, чтобы получить опыт, знание о жизни, о душе, найти энергию для движения к ней и для реализации её запросов. А они богатства копят. К гробу тележку с богатствами не приделаешь, они там бесполезны. В одну секунду нищими станут, ну совсем нищими, и никакой опоры, надежды! Страшно, ужас! Всё, что имели, разбазарили на побрякушки. Жалко их становится.  

Ха-ха-ха, – вдруг залился смехом дирижер, – ты представь, слышали бы нас сейчас эти хозяева жизни, что мы их жалеем. Два странных, ничего из себя не представляющих интеллигентика их жалеют… Ну и Бог с ними. Отвлекся я что-то. Оставим их в покое. Каждый, в конце концов, должен заниматься своим делом. Но говорят же, что богатым попасть в царство небесное так же трудно, как груженому верблюду пройти через «игольное ушко».  

– Так что, у всех богатых людей такие проблемы?  

– Нет, конечно. Это я что-то слишком обобщил... Богатые и бедные отличаются количеством денег, но, по сути, разницы нет. Бедный мечтает стать богатым и иногда становится им. Богатый вдруг разоряется и теряет всё. Не о количестве денег речь, а об отношении к ним.  

Когда деньги имеют полную власть над человеком, когда основной целью его жизни становится добыча, сохранение и приумножение денег, то это быстро подчиняет, засасывает, искажает, порой, необратимо. Человеку может казаться, что это он владеет деньгами, но на самом деле деньги им владеют и используют его, как обслуживающий персонал, давая, естественно, причитающиеся бонусы и иллюзию свободы. Это мощная сила, не всем по плечу с ней совладать. Но всё, хватит о богатстве. А то я снова потерял нить …  

– Мы про Эмму Бардак говорили, – напомнил Мишель.  

– Да, помню… Я же говорил, что очень глубокий вопрос ты поднял, а поверхностно не хочется отвечать. Так вот: Эмма как-то жила в этой среде, приспособилась, может, и не собиралась так резко ничего менять. Но случай подтолкнул ситуацию. Она слышит тот самый разговор Дебюсси и её мужа, о котором я говорил на репетиции. Она видит, как её муж «расправляется» с Дебюсси. Видит унижение, страдание, бессилие хорошего человека. Ей это очень знакомо. Естественно, она разделяет его переживания, сострадает, хочет как-то поддержать. Вот и пишет ему письмо, может, и не имея в голове пока чего-то большего. Но когда Дебюсси восторженно ответил ей и началась переписка, общение, она почувствовала в нём родственную душу.  

Мало того, она видит в нём то, что многие пока не разглядели: она видит в нём его музыкальный гений и то, что ему нужна поддержка для полного раскрытия. Это настоящая женская мудрость, глубокая интуиция. Эмма ощущает внутреннюю потребность вдохновлять, поддерживать и, тем самым, самой участвовать в открытии новых возможностей чувствовать, жить, творить, любить. Она осознаёт в глубине своего сердца, какая сила за этим стоит, какой шанс предоставляет судьба. Это нельзя, это преступно упускать. И это не сиюминутная блажь или какое-то временное увлечение, а то, что выводит жизнь на другой уровень.  

И какая-то высшая сила поддержала их решение, и они пошли рядом, помогая друг другу и любя до последнего вздоха. И в данном случае это не фигура речи. Ты знаешь… а я сейчас тебе зачитаю последнее письмо Дебюсси к Эмме, где это … а вот, слушай: «По дорогой нам с тобой традиции я всегда посылал тебе мои новогодние поздравления накануне вечером. Теперь же я так печально ограничен в своих действиях, – это он так пишет потому, что сильно болен, – … что у меня есть только эта грустная возможность сказать тебе о моей любви. Но допускается, что эта  

любовь…». Письмо он не смог окончить и ушёл в вечность со словом «любовь». Как в кино прямо.  

Я вообще удивляюсь: почему ещё никто не написал сценарий, не поставил фильм об этом. Сама история ведь так и просится на экран. Всё уже готово, не надо практически ничего придумывать.  

Романтика, любовь, музыка, Париж – всё есть. Бери и снимай, как они вдвоем гуляют в Булонском лесу, листва шелестит под ногами, она в прекрасном платье, элегантная шляпка. Он ей что-то рассказывает, может, они о чем-то спорят, смеются. А Париж? Мечта оператора. Ужин на Елисейских полях, званые вечера, Эмма поет посвященные ей романсы, он ей вдохновенно аккомпанирует. Концерты, встречи с музыкантами, художниками…  

Можно снять столько интересных сцен, диалогов, споров. Композитору фильма вообще делать нечего – всё на блюдечке. Стильно, тонко, умно, романтично, не говоря про сами тайные встречи, страсть. Вот она сбежала из дома, сказав, что идет кого-то проведать. Её каблучки стучат по пустой мостовой. Тускло освещенный проспект, знакомая дверь. Он, услышав шорох её платья в прихожей, срывается с кресла у камина… Или нет, он уже заждался её, стоя у окна. И едва заметив её силуэт, сразу бежит открывать дверь и, не дожидаясь, пока она снимет верхнюю одежду, шляпку, увлекает её в объятья. А похищение и остров Джерси, море, корабль, Ла-Манш, гостиница. Он, влюбленный, вдохновленный, играет, сочиняет. Она, сидя у его ног, разбирает падающие с рояля ноты, вслушивается в чудные звуки, рождающиеся в эти секунды, которые станут «Островом радости». Любовь и грёзы предстоящей долгой счастливой жизни.  

А письма? В каждом нежность, понимание, забота. За кадром красивый голос, виды, музыка. Это я так, примитивно наговорил, а посидеть чуток, так на загляденье сценарий выйдет, – дирижер бросился в кресло, закинул ногу на ногу, облокотился о подлокотники и выдохнул.  

– Но почему у них всё так хорошо получилось в конце концов, даже несмотря на всякие невозможные обстоятельства? Какая тайна, сила стояла за ними? И как другим тоже найти счастье в жизни? – спросил Мишель.  

– Ты же сам говорил – судьба… Это когда не знаешь ответа, можно всё объяснить, сказав: «судьба» … Кенгуру…  

– Что, извините?  

– Известная легенда ходит, почему животное называется кенгуру. Джеймс Кук спросил у австралийского аборигена: «Что это за животное такое странное»? А тот не понял Кука и сказал что-то типа: кенгуру или гангару, что означало на местном языке, «я не понимаю».  

– А, забавно, – кивнул Мишель, – но всё-таки… Вот не напиши Эмма письмо, может и остался бы Дебюсси непризнанным гением, без гроша в кармане, перебивающимся частными уроками, а она – женой какого-то банкира, прожив неприметную жизнь в среде обывателей?  

– Сослагательно о прошлом бесполезно говорить. Это произошло, значит – не могло не произойти.  

– А где же свобода выбора, или её нет?  

– Ты всё более сложные вопросы задаёшь…  

– Вы же сами сказали.  

– У них в своё время был выбор, и они его сделали, за что и получили свою судьбу. А что касается свободы выбора вообще…  

– … я вот часто слышал, что её нет, что всё предопределено заранее – все наши действия, реакции, «выборы».  

– Я бы сказал так. Те, кто считают, что свободы выбора нет, правы: для них выбора никакого нет. Как говорится: «Да воздастся тебе по вере твоей». Этого никто у них не отнимает, вот только обобщать не надо. Есть люди, которые полагают и чувствуют, что вся наша жизнь – постоянный выбор. Для них человек обладает свободой развиваться или деградировать; поступать по совести или по понятиям; угождать своим примитивным потребностям или прислушиваться к своему сердцу. Они полагают, что за этот выбор человек получает свою судьбу и творит свою историю. Ментальные спекуляции, утверждающие, что это не так, ничего не докажут. Если человек чувствует, что от него ничего не зависит, то пусть живет с этим, но не навязывает другим свою точку зрения. Я бы даже вот так сказал: пусть кто хочет, проживает жизнь своих невозможностей, но даст шанс другим проживать жизнь их возможностей.  

– Так Клод и Эмма сознательно выбрали свою судьбу, или судьба выбрала их?  

– Каждый из них имел свои глубокие устремления, убеждения и искал возможность их реализации. И сообразно своим действиям в этом направлении они и получили то, что получили, – закрыл тему Маэстро.  

– Хорошо, я конкретнее задам вопрос. Как понять: твой ли перед тобой человек, подходите ли Вы друг другу, может ли Ваш союз развиться во что-то большее, что нужно для этого делать? – продолжил заваливать вопросами Мишель, будто пытаясь докопаться до какой-то сути, которую он пока не мог точно сформулировать.  

– Много лет назад мне попались на глаза такие стихотворные строфы: «Любовь – когда-то просто похоть зверя, иль сладкое безумье в сердце пылком, иль трепетный союз умов счастливых – становится огнем духовной жажды». Тогда я не осознавал весь их глубинный смыл. Стихи как стихи. Но спустя годы исканий и три развода я понял, какая суть в этом заложена. Я понял, что в этих словах кроется то, как должны выстраиваться настоящие отношения между мужчиной и женщиной.  

– Поясните, пожалуйста, я не очень в поэзии разбираюсь и что-то не улавливаю.  

– Я тоже раньше не улавливал. Сейчас попытаюсь объяснить. Вот видишь ты красивую девушку, она тебя привлекает, ты хочешь с ней познакомиться, влюбляешься. Она, положим, отвечает тебе тем же. И что Вас объединяет на этом этапе, кроме какой-то внешней симпатии? Хотя для некоторых этого бывает достаточно, чтобы завязывать отношения, жениться и начинать, назовем это, совместное материальное существование. Это не плохо. У Вас вначале общие заботы, чтобы устроить быт, наладить хозяйство, вместе встречать все трудности и успехи в жизни, ну и страсть, конечно же. Это красиво начинается, развивается, но только этого мало, чтобы так могло продолжаться долгие годы. Мы не будем сейчас даже рассматривать такие понятия, как измены, обман, использование друг друга для своих эгоистических целей.  

Прошло время, Вы утолили сексуальный голод, привыкли, успокоились, оглянулись, а дальше – пустота, скука, ведь человек не может ограничиться в жизни только этим. Так вот: про это – самое начало стихотворения: «Любовь – когда-то просто похоть зверя», ты помнишь, да?  

Дальше... Вам, может, повезёт, и окажется, что Вы очень подходите друг другу ещё и эмоционально. Вы будете иметь одни и те же вкусы, одни и те же эстетические предпочтения, сможете вдохновлять, радовать, поддерживать друг друга в трудную минуту, быть откровенными – это еще лучше, это необходимо, но тоже еще не всё. Эмоции не постоянны. То, что совпадает сейчас, потом может в корне отличаться и проявиться, как обида, разочарование, ревность, собственничество, соперничество, подавление, а потом и ненависть. Про это – вторая часть стиха.  

Вам повезёт, и Вы ещё и ментально окажетесь близки. Вы разделяете какие-то убеждения, ценности, у Вас общие интересы, есть о чём поговорить. Это тоже здорово, но все еще мало для полноты. Ум изменчив. Сегодня Вы думаете так, завтра – по-другому. Со временем могут прийти разногласия, бесконечные споры: кто умней; гордыня, появится непонимание и так далее. Про это – третья часть стиха.  

Но вот когда у Вас обоих где-то в глубине есть ещё стремление найти истинный смысл жизни, служить чему-то более высокому, какой-то высшей цели, высшей Истине, то тогда шансы на настоящее Счастье велики.  

Когда оба, двигаясь к этому Идеалу, Вы будете поддерживать друг друга, то эта высшая Истина устранит все препятствия и откроет тайны бытия, покажет истинное предназначение, даст энергию реализации, поднимет взаимоотношения на совершенно иной уровень. Тогда – это настоящая любовь. И об этом последняя фраза. И такая любовь может быть такой же горячей и пылкой и даже более интенсивной, чем просто телесная или эмоциональная, поскольку вмещает в себя всё это и опирается ещё и на самое главное: ощущение близости души с душой.  

– Может и так, но мне кажется, это очень уж философски. Или я ещё не дорос до понимания этого. А вообще возможно ли найти себе такого спутника жизни?  

– Я не говорю, что это встречается на каждом шагу. Может, один на тысячу или миллион, не знаю. Но так я вижу и чувствую, что это – правда.  

– А как же продолжение рода, Вы об этом вообще не упомянули.  

– Это само собой, этого никто не отрицает. Высокое развитие человека не подразумевает отсутствие детей. Известно достаточно духовно развитых людей, посвятивших себя какому-то служению, цели, идее, у которых было много детей. У Баха было их … больше десяти.  

Но вот чтобы воспитать полноценного человека, по-моему, союз мужчины и женщины и должен включать в себя материальное, ментальное, эмоциональное и духовное единство. Когда люди сами недоразвиты, то кого они смогут вырастить и чему научить?  

Я, может, кощунственную вещь сейчас скажу. Но мне кажется, что цель появления человека – нечто большее, чем просто продолжение рода и воспитание последующих поколений. Это всё могут делать и животные, и гораздо эффективнее, чем люди. Они уж точно не скажут: «Поживу-ка я сначала в своё удовольствие», или «невыгодно что-то сейчас заводить детей». Там борьба не на жизнь, а на смерть идет за продолжение рода. И деток они воспитывают в сто раз лучше, чем мы. Каждый бобрёнок умеет складывать бобриные хатки, плотины, знает, когда и какие ветки заготавливать. Каждый лисенок умеет рыть норы и не скажет родителям, что ему это не нравится или непрестижно. А цыплятки, услышав голос мамы: «Быстро домой» – сразу летят, потому, что в животном мире очень хороший учитель – смерть. Кто не научился быстро бегать, прятаться, слушаться, всех или съедят, или они умрут от голода.  

Так вот, как воспитывать детей не только на животном уровне? Как передать им что-то более глубокое? Для этого и нужны полноценные взаимоотношения. Иначе детям будут закладываться неверные знания, смыслы, цели, приоритеты, будет травмироваться психика. Они станут заложниками невежества и пороков своих родителей или, того хуже, детей могут начать использовать как разменную монету в споре амбиций и эго родителей или как инструмент давления и шантажа для своих эгоистических целей. А можно ведь и по-другому: дать лучшие стартовые позиции для их жизненного пути, развить лучшие качества.  

Так у Баха практически все дети стали прекрасными музыкантами и успешными в своем деле профессионалами и в какое-то время даже были более известными, чем их отец.  

Или взять, кстати, Клода и Эмму Дебюсси. Они открыли для себя новые возможности взаимоотношений, любви, поддержки, совместного творчества. И естественным их продолжением была долгожданная и обожаемая дочь, которую так и назвали: Клод-Эмма, или, как они её ласково называли, Шушу. Она унаследовала уникальную музыкальность родителей и уже в четыре – пять лет прекрасно играла на фортепиано, чем восхищала своих папу, маму и всех, кто её знал.  

Я тебе забавную историю сейчас про неё расскажу. Дебюсси переписывался со Стравинским. Тот иногда бывал у них в гостях, был почти другом семьи. Дебюсси очень ценил музыку Стравинского, особенно «Весну священную», «Петрушку»... Так вот, в одном письме… сейчас, зачитаю… хорошая штука – телефон, а вот: «…Ваша подруга Шyшy сочинила фантазию на темы из «Петрушки», от которой зарычали бы и тигры. Я пригрозил ей пытками, но она продолжает над ней работать, уверяя, что Вы найдете эту фантазию прекрасной».  

– Разве не прелесть, а? – нежно закончил мсье Гардье, широко улыбаясь.  

– А вы лично встречали по-настоящему счастливые пары? – не успокаивался Мишель.  

– М-м-м… Ну вот, к примеру. Лет семь – восемь назад это было. Где-то мы гастролировали... Марсель или нет… не помню. После концерта на банкете разговорился с одной семейной парой, они в театре служили. Ему было годам к восьмидесяти. Ей чуть поменьше, или она хорошо сохранилась, не знаю. Так вот, тогда я был поражен, услышав такие слова: «Только сейчас, когда тебе столько лет, начинаешь чувствовать, понимать, что такое настоящая женская красота». Мужчина с такой любовью это говорил, что трудно было усомниться в его искренности. А на вопрос, хотел бы он вернуться назад и обрести молодость, ответил: «Да ни за что. Опять эта дурость, безумие, эгоизм, невежество. А вдруг я не нашел бы эту истинную красоту. Это ведь такая тонкая грань. Вдруг прошел бы мимо, свернул не на ту дорожку и не насладился бы этим чувством. Это ведь такое счастье. Как без этого жить? Вдруг прельстился бы, обманулся и не разглядел, не встретил той единственной. Вдруг оказался бы слеп и упустил этот шанс. Нет, нет, ни за что, спасибо. Я вытащил свой счастливый билет, и это – моё счастье. Причем, чем больше мы вместе, тем глубже это счастье проявляется, и есть ощущение, что у него нет предела. Вы знаете, я много что пробовал, мне есть с чем сравнить, поэтому я знаю, что говорю. »  

– Можно тогда ещё провокационный вопрос?  

– Спрашивай, я готов.  

– Вы столько про это знаете, говорите, но почему сами… – заговорил Мишель, но маэстро всё понял и начал отвечать, не дослушав вопроса до конца:  

– Что ответить? Да, недавно третий раз развёлся. Знать, как должно быть, и суметь реализовать – это разные вещи. Может, слеп был; может, не повезло; может, не встретил ту самую; может, испытание такое мне Господь даёт, а может, всё ещё впереди? Одна жена была красивая, одна – умная, третья – эмоциональная, то есть, в каждой я находил какую-то часть и принимал за целое. Увидев что-то одно, торопился, увлекался: слишком быстро хотел найти. Вот всё и разваливалось. Это сейчас так всё ясно, а тогда…  

А кто вообще сказал, что человек обязательно должен или может встретить свою половинку. Это же так, наверное, непросто найти её в этих бесконечных лабиринтах времени, пространства, жизненных смыслов. А прежде нужно найти себя, осознать себя или как-то интуитивно это почувствовать. И она тоже должна проявить себя. Тогда есть шанс увидеть, узнать друг друга. На всё нужно время, а время относительно: для меня оно может двигаться с одной скоростью, для неё – с другой. Где-то я, может, был слеп, глуп, одержим и поздновато осознал, что да как. Может вообще что-то напуталось в наших космических воплощениях, и двигаясь сюда на Землю, скажем, по дороге от Альфа-Центавра, пространственно-временная пробка образовалась, и всех в объезд направляют через Альдебаран, вот кто-то из нас и задержался на пару десятков лет или столетий…  

За окном дышал Париж осенней прохладой. Уставшее Солнце, опускаясь всё ниже, уже мечтало, что через пару часиков присядет где-нибудь… за Монмартром… Там есть неплохое кафе, где готовят чудесный кофе. И можно будет, откинувшись в удобном кресле и потягивая ароматный напиток, наконец-то расслабиться и забыться от дневных забот. А пока, чтобы не скучать, оно решило раскрасить небо и облака в удивительные краски, разбросать по скверам и паркам блики, тени на радость художникам, фотографам и влюблённым, которые сейчас лучше всех смогут оценить эти неподражаемые, пока никем не запечатлённые мгновения красоты.  

– Вы знаете, – заговорил Мишель после небольшой паузы, – со мной сегодня произошло что-то странное. Музыка, которую Вы играли, всё во мне перевернула и что-то неописуемое внутри открыла. И это состояние не отпускает меня до сих пор. Ощущение, что музыка продолжает звучать внутри, хотя я не слышу чего-то конкретного. Да и то, что Вы играли, там нет ничего броского, запоминающегося для обычного слуха, каких-то красивых ярких мелодий, забойных ритмов. Раньше я бы, наверное, вообще не обратил на эту музыку никакого внимания: так, нечто непонятное, скучное. Про неё и не скажешь ничего, и ничего не напоёшь. Но что это произошло со мной? Я не понимаю. Словно открылся иной мир, который существует параллельно этому. И все, что здесь кажется привычным, там обретает совсем иной смысл. Открываются какие-то новые связи между людьми, событиями. То, что тут кажется случайным, там – результат закономерности и имеет ясные причинно-следственные отношения. Это так неожиданно и так ново, но в то же время я не скажу, что это совсем уж мне незнакомо. Словно когда-то я это знал, а потом забыл. Я не могу это выразить и как-то путаюсь в словах, но там, в зале, это было так ясно и очевидно. Сейчас ушло то состояние, но некая память о нём всё ещё где-то здесь, внутри и не отпускает, – развёл руки Мишель.  

– Это здорово! В нашем полку прибыло, – сказал маэстро и раскрыл свои руки словно для объятий, – если по-простому, то я бы объяснил тебе твоё состояние так: ты начал слышать настоящую музыку.  

– Но я вроде и раньше её мог слышать.  

– Ты мог слушать, но не слышать. Раньше, скорей всего, – пытался подобрать слова дирижер, – … я же не могу залезть тебе в душу и почувствовать точно, что с тобой. Наверное, раньше ты, как и большинство людей, слышал всего лишь звуковые вибрации. Как ты говорил: красивые мелодии, забойные ритмы, сильные звуковые колебания, которые чисто механически могут воздействовать на физику или физиологию человека, активировать эмоциональный, ментальный и иные центры в нём, а сейчас стал слышать нечто иное.  

– Но чем любые звуки, воздействующие на организм, отличаются от того, что Вы называете настоящей музыкой? Ведь все эти вибрации равно влияют на мозг, энергетические центры, клетки всех людей.  

– Да, безусловно, все звуки чисто механически воздействуют на природу. В документальной передаче показывали, как разные виды музыки воздействуют на воду, на формы снежинок. Никто не отрицает воздействие на туловище, на материальное в человеке, в том числе и на некие энергетические центры – чакры. Обнаружено, что каждой чакре своя частота соответствует, и можно с помощью звуков на них влиять, активируя или успокаивая. Для некоторых людей этот аспект является определяющим, и такое воздействие они называют музыкой. Это их право, почему бы и нет. Побольше низких частот – и вот толпа на танцполе извивается под эту музыку, погружаясь всё больше в животную природу. Есть звуки, что пугают, угнетают, вдохновляют, расслабляют, бодрят. Это механика. И здесь чем громче звук, тем сильнее воздействие, поэтому им важны децибелы, нужны хорошие сабвуферы и другая аппаратура…  

– Да, да, – грустно засмеялся маэстро, – где-то я еще слышал, что классическая музыка повышает удои крупного рогатого скота. Так вот, на этом уровне удоев многие и воспринимают музыку, жизнь. Но человек не только туловище, не только эмоциональное или ментальное, но и духовное существо. И здесь не просто сила или частота звука важна, но и нечто более тонкое. Звук – это лишь способ передачи, канал передачи, а музыка является закодированной формой законов бытия, знания о вечности, эволюции вселенной, что накладывается на звуковую волну. Это включает, открывает определенный план сознания в человеке, взаимодействует с его душой. Как бы тебе ещё объяснить? Вот ты знаешь, что такое радиоприёмник? Раньше такие были: достаёшь антенну, крутишь ручку и слышишь на разных частотах такие шумы или свист какой, а потом найдёшь волну, подстроишься и поймаешь какую-нибудь станцию. Там новости или музыка.  

– Да, у нас дома есть такой, в детстве я любил его покрутить.  

– Так вот, большинство людей слышит лишь этот шум, это пищание, свист. Этот шум на них воздействует, будоража, успокаивая, веселя или ещё как. Они не находят станций, не слышат программ, но уверены, что всё понимают о возможности своего приёмника: громкость, частота сигнала, а что ещё надо? Если ты скажешь им, что можно слышать нечто иное, совершенно чудесное, то в лучшем случае они тебе не поверят. А как ты им объяснишь, если они не слышат, если они не могут раскодировать сигнал.  

Так и с музыкой. Большинство людей чувствуют лишь её поверхностное воздействие: высота, громкость, мелодичность, ритмичность, но не все могут это раскодировать, уловить суть, когда она там есть, конечно. Но когда декодер внутри настроен, тогда человеку открывается многое. И через музыку он получает глубокое знание, которое по-другому никак не передашь. Так вот, сейчас в тебе открылся, запустился этот декодер, и ты стал слышать.  

Я как чувствовал: не зря тебя не выгнал за опоздание, – хлопнул маэстро Мишеля по плечу, – тебе открылись эти программы, а там непонятные голоса, смыслы, связи, знаки, да? Понимаешь, декодер – это твоя душа. Она получает информацию, связь, поддержку для своей работы.  

Музыку слушают не для удовольствия, хотя это может доставлять неимоверное наслаждение, а чтобы достучаться до души, дать ей работать. Это ее потребность. Без этого я не представляю, как люди живут.  

Через настоящую музыку, литературу, поэзию душа поддерживает свою связь с космосом и реализует свою потребность творить. И давать людям эту возможность через прослушивание музыки – это наш долг. Не для удоев или чтобы «качало», «вставляло», или «приторчать», как это там сейчас называют, чтобы стать безумным стадом, управляемым лишь самыми примитивными потребностями, инстинктами и энергиями.  

Так вот, ты почувствовал сейчас, как через музыку пробуждается твоя душа или ее музыкальная часть, если есть такая. Это преображает эмоционально, ментально и физически, как сладчайший нектар, как сокрытое знание, даже как освобождение, исцеление от недугов, – дирижер остановился ненадолго, а затем его словно захватила какая-то волна, и он со страстью продолжил, – это завораживает, ибо головой не понять, что это за сила. Но она есть, есть некая высшая сила! Лишь соприкосновение, сопричастность с ней… и ты только рот можешь открыть, ошеломленный её величием, глубиной, мощью.  

Как без этого люди живут, как на что-то это можно променять... на какие-то... Это словно жить на плоскости и не видеть, что мир объемен!  

– Вы сейчас говорите, а у меня мурашки по спине бегут, – заговорил Мишель, – да, да, когда там в зале я ощутил странные переживания, то сначала почти шок испытал.  

– И у меня мурашки бегут. Это сильная вещь, настоящая, – мсье Гардье задумался, немного переменился в лице и продолжил, – вот если послушают нас люди со стороны, о чём мы тут беседуем, невесть что могут подумать: какие-то абстракции, фантазии, пустые слова… Но они даже понятия не имеют, что то, о чем мы говорим – это не блажь, не эфемерность, а реальность, причем еще более реальная, чем та, о которой они знают. Ну и Бог с ними. А вот признайся, не случись с тобой этого сегодня, то и ты, выслушав меня, подумал бы, что за ерунда, бред, болтовня, не правда ли?  

– Почему Вы так думаете? Хотя, скорее да, – признался Мишель и развёл руками, а потом спросил:  

– Как Вы думаете, это состояние у меня лишь сегодня случилось, и потом всё будет, как обычно, или это надолго?  

– Полностью вряд ли это пропадёт, иначе зачем тебе тогда это было открывать, давать такую чудесную возможность. Скорее всего, не уйдёт, я думаю, если ты очень уж сильно «не постараешься», конечно. Такое тоже случается, люди сильно любят портить себе жизнь. Если бы ты понимал, как тебе сегодня повезло, сколько ещё открытий ждёт впереди! Я даже немного завидую тебе, – улыбаясь, сказал мсье Гардье.  

– А Вы помните, когда Вы впервые услышали, поняли, что такое музыка, – заговорил Мишель.  

– Если умничать, то я сказал бы, что ещё до сих пор не понял, что же это такое, и нахожусь в беспрестанном процессе её открытия. Хотя, в каком-то смысле, оно так и есть. Когда впервые, говоришь? Ты понимаешь, с самого детства я рос в музыкальной среде. У меня были разные переживания, связанные с музыкой… Вот один случай на память сейчас пришёл… По-моему, родители тогда повели меня на концерт, да, родители. А давали тогда Гайдна «Прощальную» симфонию.  

Я не скажу, что это самое гениальное произведение в музыке, но для меня этот концерт многое открыл. «Прощальная» – некий перфоманс, выражаясь современным языком. В симфонии музыканты играют, играют и в финале последней части постепенно уходят один за другим, забирая инструменты и гася за собой свечи. В конце остаётся играть одна скрипка, мелодия заканчивается, свеча гаснет, и … дальнейшее – тишина. Я не знал тогда, что в симфонии так всё необычно задумано, спокойно сидел и слушал.  

И тут я смотрю, один музыкант ушел, а музыка звучит. Другой, третий, четвёртый ушел, а музыка звучит… Что такое?... Все ушли, остался лишь один, а музыка звучит. Ушёл и он, а во мне музыка всё звучит. Люди зааплодировали, а я не понимаю, почему они мешают звучать музыке, зачем хлопают? Они что, не слышат, что музыка ещё не кончилась? Это было тогда каким-то открытием для меня, словно отворилась дверь куда-то, может, во внутренний мир…  

Кстати, я бы вообще запретил на концертах всякие рукоплескания. Ведь каждый раз, еще до конца не доиграем, обязательно кто-то начнет аплодировать, за ним остальные, я не говорю про хлопки между частями, ох!... Ты посиди, перевари, прочувствуй, что произошло. Музыка, звучащая со сцены, должна пробудить твою собственную музыку, музыку твоей души, музыку жизни, музыку сфер, – маэстро вздохнул и снова сел в кресло.  

– Да, да, – задумчиво произнес Мишель, а потом не совсем уверенно сказал, – а можно ещё один провокационный вопрос?  

– Хоть четыре.  

– Сейчас это я не ради красного словца говорю: Вы на самом деле чудесный музыкант. Мне и наш главный редактор о Вас рассказывал, я и сам это сегодня почувствовал на себе. У Вас столько знаний, умений. А как Вы слышите, управляете оркестром, и то, что и как Вы говорите о музыке, это – замечательно. Но почему о Вас почти ничего нет в Интернете, в журналах, на телевидении. Я практически ничего не нашел.  

– Нет ничего, говоришь. Было когда-то, но тогда и Интернета ещё не было. А что касается публикаций… Я не сравниваю себя, конечно, но есть такой факт, что при жизни Баха о нём было совсем немного публикаций. И большинство – как об очень плохом композиторе, которому не хватает культуры, образованности, а музыка его напыщенная, запутанная и слишком сложная. Так что не верьте всему тому, что пишут в современных газетах, а уж, тем более, пусть Вас не вводит в заблуждение то, о чем в них умалчивают.  

– Но Вы могли бы сделать себе карьеру, имя, выступать в столице с лучшими оркестрами, исполнителями, – продолжил Мишель.  

– Я так и начинал. Всё у меня было: и фимиам, и поклонники, и на каком-то конкурсе лауреатом был. Мог бы и дальше в этом направлении пойти, наверное. Тут ведь надо попасть в обойму, в систему, а там всё пойдёт само. Связи, промоушн, пресса, гастроли, известность. Главное – не сходить с круга, и система сама тебя понесёт, потом уже и делать особо-то ничего не надо. Она будет тебя кормить, будет защищать, не даст в обиду. Но за всё надо платить.  

По молодости мне это нравилось, это здорово, но, слава Богу, я почувствовал, в чем будет потом расплата. Это всегда так и начинается: совсем немного, чуть-чуть, незаметно. Да, так оно и работает, а потом затягивает. Я считаю, что мне очень повезло: я тонкую грань тогда не перешел и надеюсь, что не перейду. Извини, это трудно словами объяснить. Всё нелогично, невнятно, противоречиво. Выходят какие-то слюни и слова, в которых вязнешь, как в болоте, и словно сам вымазываешься в них, – брезгливо отмахнулся дирижер.  

– Вы о том говорите, что деньги, слава сбивают человека с пути? – попытался уточнить Мишель.  

– Ну, это более сложно или просто, не знаю, как понятнее объяснить, – всё ещё не находил нужных слов мсье Гардье.  

– Может, о каких-то враждебных, деструктивных силах, которые своими уловками опутывают людей? – словно пытался навести на мысль Мишель, видя, что маэстро утерял нить.  

– Сейчас сформулирую… Подожди. Пока мы живы, мы не ценим наших возможностей, не осознаём истинных ценностей нашей жизни. Воспринимаем все, как само собой разумеющееся. Ты понимаешь, чтобы достичь какого-то развития, уровня эволюции, восприятия реальности, человеку порой требуется получить много опытов, свершить множество неимоверных усилий, испытать страданий. Но потом, в одно мгновение, он подсядет на какую-то гадость и в результате все свои заслуги обнулит и деградирует.  

Да, ты прав, есть силы, которые в этом нам помогают, но делаем мы всё сами, своими же руками. Почву для этих деструктивных сил мы сами создаём, своим невежеством, ленью, постоянным потаканием своим капризам, сиюминутным потребностям. А эти силы – настоящие профессионалы своего дела. Подчас они сами взращивают свои будущие жертвы, вскармливают их, как люди вскармливают скотину, чтобы потом съесть. Они могут терпеливо ждать, пока человек накопит энергию, опыт, знание, а потом, пользуясь слабостью его природы и неведением, вовлекают, разлагают, искажают саму способность отличать правду от лжи и сажают свои зерна в нём.  

Человек же ничего не понимает и не осознает, что с ним происходит, и даже припеваючи поживает себе. Такова природа человека. Пока обстоятельства благоволят, темное и мерзкое спит внутри и ждет своего часа. Он может казаться даже приличным человеком. Но как только трудности и напасти приходят в его жизнь, та преграда, что сдерживала бесов внутри, растворяется, и они просачиваются наружу и захватывают власть.  

Не гордитесь, не гневите Бога, что вы хорошие, добрые, не способные на подлость… Раз! Вы и не заметите, как наступят иные времена, ой, не гневите! Всё время темные силы словно потешаются над Его любимым Творением. Они ловки, хитры, умны, знают все наши слабости и играют на них. Коверкают, извращают самые правильные идеи, сбивают с толку самых достойных.  

А люди не меняются, во всяком случае, это как-то незаметно. Чуть получше сложатся обстоятельства, есть достаток, здоровье, защищенность, и они вроде тянутся к каким-то высоким ценностям, прогрессу, искусству, во что-то веруют. Но обстоятельства меняются, и всё, что взросло с таким трудом, полностью извращается и становится лакомой добычей этих сил.  

А те этим и живут! Находят самое праведное, чуть ли не святое, и внедряются туда. Даже поддерживают высокие идеалы в человеке, никуда не торопятся, ищут лазейки и по чуть-чуть из самой малой червоточины такую взращивают язву, – дирижер постепенно менялся в лице, всё более погружаясь в то, о чём говорил, – причем их ни в чем не заподозришь, они умело кого-то подставляют, а сами выходят сухими из воды. Хотя, говоря по правде, они-то сами и не делают ничего – человек сам разрушает всё, что выпестовано таким трудом. Тёмные силы выйдут из тени потом, когда всё созреет, и человек сам принесет им добычу своими собственными руками.  

И это повторяется и повторяется. Это – механизм, который работает всегда и безотказно. Самое невинное, искреннее устремление, причем, чем невиннее и искреннее, тем лучше… Они сначала поддерживают человека, помогают стать на ноги, сеют надежду, позволяют ему раскрыться, уверовать в светлое, доброе. И лишь потом, когда начинает что-то вырастать настоящее, заражают этой гадостью, хотя это в нас самих есть, нас и заражать не надо, у каждого полно своих демонов. Просто дают санкцию, и механизм запущен. Любая червоточина растет и превращается в зияющую язву. И вот тогда они срывают плод и глумятся. И нет выхода.  

Тысячи лет одно и то же, ну доколе так будет! Люди постоянно позволяют себя облапошить. Чтобы тебя снова не провели, нужно хотя бы пытаться думать, развивать сознание, исследовать свою природу, знать слабые места. Это как вирус, как бактерия: хоть чуть-чуть оставить нечистоты, неискренность, и, будьте уверены, оно разъест всё, как коррозия. А блюсти чистоту, хранить идеалы, постоянно работать над собой никто не хочет. Никакого разумения, никакого роста осознанности; не ведают, что творят. И не заставишь, нельзя – демократия, свобода! Свобода деградации, потакания тупости, невежеству и самому примитивному.  

Вот иногда говорю кому-то об этом и чувствую, что несу чушь, ну, не чушь, но это не работает. Это как крик души, крик вопиющего в пустыне, но он не доходит до ума, до понимания... И чувствую себя, словно, фанатик какой-то пробитый, причитающий о чем-то. Да, нельзя за других решать, но ведь опять же разведут! А что делать, эх! Ведь опять будут глумиться, ну да, – махнул рукой мсье Гардье, – надо от падения поддерживать людей, а не жалеть, когда поздно! Ведь всё понятно. Ясно кто виноват, что делать и когда. Что ты говоришь, «кто виноват»? Нетрудно догадаться: ты виноват.  

Мы все виноваты в своих страданиях, несчастьях. А «что делать», так полностью отдаться своему предназначению, самозабвенно, без остатка. Причем – немедленно!  

У Чехова в каком-то произведении один из героев всё время говорит: «Господа, дело надо делать, дело». Ты понимаешь? Господь дает нам силы, энергию, знание на всю жизнь для выполнения определённых задач, для проявления и взращивания определенных качеств души, для участия в Его плане эволюции, прогресса. И вот эту энергию, знание, силу мы и растрачиваем, не осознавая их важности. Как известно из литературы, при сделке с дьяволом тот может пообещать выполнение любых материальных капризов. Он – то знает, что цена этому – грош. Но это так раздуто, в такой культ возведено, что за цацки люди отдают, не задумываясь, истинное богатство – силы своей души… Есть анекдот по этому поводу... Не знаешь? – спросил Мишеля дирижер и, получив отрицательный ответ, продолжил:  

– У одного деляги трудно бизнес протекал. Кругом более умные, удачливые конкуренты. Он никак не поспевает, завидует. Хочется от сладкого пирожка и ему откусить. И как обычно, является одна канцелярия. Пригласили делягу в шикарный офис, кофе, чай – всё пожалуйста. Секретарши, с ногами до середины комнаты, несут разные бумажки, сладко улыбаются, трясут формами. У того… аж слюни длиннее галстука. И вот его зовут, предлагают контракт. А в нём то да сё, конкуренты разорятся, у него сверхприбыли, известность, новая секретарша, яхта. За это за всё не маленьким, а самым обычным шрифтом «Times new Roman» с подчеркиванием написано, что по окончании жизни корпорация, предлагающая эту сделку, вправе забрать душу «клиента» себе. Если нет возражений, можно подписывать. Контракт вступит в силу ровно в 00:00 часов следующего после подписания дня. Тот, не понимая, откуда такое счастье, подписывает. Пожали руки. Он выходит из умопомрачительного кабинета, озираясь по сторонам. Нерешительно подходит к секретарше и, заглядываясь на неотвратимо манящее декольте, спрашивает: «Извините, а в чём подвох…? »  

– Ха-ха-ха, – залился смехом дирижер, – ты понимаешь: «в чём подвох? …», а… подвох в чем…. Да, к чему это я? – задумался дирижер, вспоминая, на чём до этого он остановился.  

– С известными, говоришь, симфоническими оркестрами играть, а не у нас в провинции прозябать. Там, мол, больше возможностей… Это как посмотреть. Достаточно часто случается, когда людям от природы многое дано: и здоровье, и талант, и материальные блага, и хороший оркестр, но они не движутся, не стремятся, не эволюционируют. Зачем, когда всё есть, да к тому же у тебя и так получается лучше, чем у других. Ну и ещё, как говорят, мастерство не пропьешь. Особо не затрачиваясь, ты можешь быть на вершине и упиваться успехом. В результате человек паразитирует на этом всю оставшуюся жизнь, растрачивая свои возможности. Это как индульгенция на спокойствие, комфорт и бездействие. Пустышка, важная, напыщенная, упакованная пустышка. Эти возможности, талант не просто так даны, не для фимиама, а для работы.  

Задача не в успехе у публики, критиков, а чтобы служить музыке, её правде, а для этого надо пребывать в постоянном творческом и духовном поиске, связи с душой, с Богом, как бы банально или пафосно это не звучало. А если этого не происходит, то человек быстро попадает в те самые ловушки, о которых я тебе говорил. Когда слава очаровывает, признание, овации затуманивают истинные ценности, то потом, почти у самой цели, у порога дома, что ты так долго искал, вдруг тебя отбрасывает в начало пути, и ты остаешься ни с чем и, ошеломлённый, вопиешь: за что!? – дирижер снова задумался и добавил, – Так что и возможностей падать гораздо больше.  

– Можно тогда ещё вопрос? – поинтересовался Мишель, – проясните, пожалуйста, чуть подробнее Ваше отношение к публике, к признанию у публики, успеху, славе?  

– Если отвечать по правде, то вопрос очень неоднозначный. Конечно, нравится, когда тебя хвалят, все мы люди, и нам важно подтверждение того, что наш труд кому-то нужен. Мы поддаёмся, идём на поводу, но должны осознавать ту игру, которую ведём, и не относиться ко всему этому серьёзно. В основном, публика плохо разбирается в музыке, поэтому как она может оценить те вершины, которые открывает музыкант в своём поиске?  

К сожалению, а куда деваться… публике больше нравится что-то известное, простое, порой, очень громкое. Вот и подбираешь программу, вставляя что-то «популярное», чтобы слушатель доверился и пошел за тобой, а потом пытаешься, чтобы и ему поработать пришлось, и даёшь что-нибудь посерьёзнее. Это всё-таки одна из наших задач: вести людей, просвещать, передавать через музыку то, о чём самим удалось узнать. И рано или поздно до кого надо – дойдёт. И доходит, слава Богу. Вот и до тебя дошло. Это здорово. И когда узнаёшь, что это удаётся, тогда это – настоящий успех.  

А частенько и стыдно бывает, когда тебя хвалят, да, да. Вот недавно был концерт. Не буду называть пианистку. Ужасно играла, всё мимо нот и мимо смысла, да и мы ей под стать – свалились не пойми куда. Но было очень громко, она закатывала глаза, лебединые па руками вытворяла, трясла головой. Люди кричали «браво», были в восторге, надеюсь, не все, овации, бис. Так стыдно было, словно в какой пакости был соучастником. «Какая экспрессия, это чудо, браво…» Стоял и кланялся, как болванчик китайский, готовый провалиться под сцену.  

Пока она дубасила по роялю, я невольно чувствовал себя участником постановки одного чеховского рассказа, в котором героиня била и била обеими руками по клавишам, упрямо ударяя изо всей силы опять и опять по одному месту, так что плечи и грудь у нее неимоверно содрогались. И было ощущение, что она не перестанет это делать, пока не вобьет клавиши внутрь рояля. И у нас тоже гремело всё: и пол, и потолок, и галёрка...  

Казалось, что надвигался селевой поток, камни сыпались и сыпались с горы на голову слушателей. И мне, как и герою этого рассказа, хотелось, чтобы они поскорее перестали сыпаться. Это невозможно, невыносимо. К тому же мне, в отличие от него, совсем не нравилась исполнительница, «розовая от напряжения, сильная и экспрессивная». Но, «Браво. Чудесно. Она играла как никогда». Ну а что делать? И такое бывает…  

Да вот, коль мы про Дебюсси сегодня говорили. По этому поводу сейчас найду одно его письмо к Эмме. Так, где оно … узнаешь, что великие по поводу успеха у публики говорят … так, так, а вот, слушай: «… сегодня в 7: 30 вечера мне со всем пылом придется думать о тебе и Шушу, чтобы на моем лице не осталось бы следов безграничной тоски и даже капельки отвращения. Потому что в концерте всегда в общем ищешь одобрения публики, большей частью состоящей из идиотов; в этом есть и что-то смешное, и очень иронически противоречивое. Надо надеяться, что у меня еще хватит нервных сил превозмочь это состояние, которое обращает меня в моего же собственного врага». Это он писал перед концертом в Вене.  

– Да, не особо он жалует публику. Но с другой стороны, Вы правы в том, что слушатели, в основном, мало что понимают в музыке. Для них концерт – это скорее развлечение, выход в свет, желание получить какое-нибудь удовольствие, а не что-то серьёзное, жизненно важное, – отреагировал Мишель.  

– В том-то и дело. Как по мне, то ходить на концерты, чтобы получать удовольствие – это кощунство. Композитор душу свою выворачивает наизнанку, страдает, мечется, умирает. Глубочайшие вопросы жизни и смерти через себя пропускает, знание нам несёт, предостерегает. Предлагает отправиться с ним в путешествие, разделить его искания, чтобы свершать открытия, получать озарения. А они развлекаться пришли. Ещё бы на похоронах чьих-нибудь пришли получить удовольствие от зрелища. «Какая экспрессия, какая выразительность, вдова так заходилась в слезах, Вы тоже это находите чудесным… незабываемый вечер. Мы такое удовольствие получили, столько эмоций…». Они думают, что это понарошку, несерьёзно, развлечение. Так и в церковь люди ходят посмотреть, поглазеть, как туристы, сделать сэлфи со священником. «А вот я просвирку ем… я на фоне распятия, всем привет... хай…» Вместо того, чтобы к Богу взывать, молиться, душу очищать… А это ведь тоже храм, храм музыки, – добавил маэстро.  

– Согласен с Вами. У меня ещё вопрос. А как Вы догадываетесь, узнаёте, что именно композитор хотел своим произведением сказать? – спросил Мишель.  

– Ты понимаешь, музыка — это очень тонкий язык. Словами – про что произведение – не расскажешь. Или это будет совсем приблизительно, как некий намёк, направление мысли, идея. Даже сам композитор может не всегда точно знать, о чём его произведение.  

Когда знакомишься с очередным творением, то начинаешь разбирать ноты, изучаешь литературу, пометки, слова, которые сам композитор по этому поводу говорил, иногда слушаешь, как играли другие. Всё это позволяет глубже соприкоснуться, войти с ним в контакт. И тогда странные события могут происходить.  

Сама эта вещь, хотя это не вещь, а точно что-то живое, к тебе приходит и начинает тобой управлять, вести, иногда, повергая в сомнения. Ты что-то знал, представлял, хотел выразить, и вдруг раз: совсем иное, тебя погружают в неизведанное, показывают нечто неожиданное, парадоксальное… Откуда это берется, я не знаю, но не следовать этому уже невозможно, это будет как надругательство. Да музыка и не позволит тебе это делать. Или совсем откажется сотрудничать, тогда вообще непонятно, как быть: пустота, поверхностность, безвкусица. Просто хочется повеситься.  

Музыка сама ставит перед тобой задачи, проблемы, заставляя страдать, думать, искать. Это очень нелегко, иногда это – катастрофа какая-то. Ты как будто во власти этой вещи.  

Так может длиться долго, очень долго. Но если ты сдаёшься ей, позволяешь с собой так обращаться, то происходит удивительное. Она полностью овладевает тобой, начинает вести, развивать тебя, обогащать и эмоционально, и ментально, и духовно. Что-то в тебе словно вызревает и наконец разрешается каким-то образом. Заранее никогда не ясно: когда, как это произойдёт, это не столько от тебя зависит, сколько от вашего с ней взаимодействия. Это так глубоко, велико и непостижимо, это и каторга, и великое счастье. Это ни с чем не сравнимо. Ради этого стоит жить.  

– Очень грустно, наверное, так относясь к своему делу, видеть поверхностность слушателей, их обывательское отношение к музыке? – начал Мишель, – А есть ли шанс хоть чуть-чуть поднять публику над этим уровнем? Или до неё вообще ничего не доходит? И не появляется ли желание «сбавить обороты» и успокоиться?  

– Понимаешь, если приходит знание, то ты не можешь им не делиться. Пусть это, может быть, и непонятно никому, но оно требует выхода. Я не знаю, на сколько глубоко слушатель осознаёт то, что я пытаюсь ему передать. Но всё равно я это буду делать. В этом моё предназначение. Я не могу этого не делать. Кто-то ведь должен поддерживать некий уровень, нести правду, а не только популяризировать, развлекать, приводя к деградации, в конечном случае, как слушателя, так и самого, кстати, себя …  

Один замечательный человек сказал как-то о литературном произведении, что читатель должен работать, когда его читает, это – великий труд. Для этого и существует литература, и ещё раз подчеркнул слово: «литература», а не то, что обычно под этим подразумевают. Так вот, и слушатель должен работать. Ради этого и существует музыка. Поднять человека над обыденностью и дать ему шанс открыть тайну бытия. Я уверен, что есть люди, имеющие такую потребность. И их нельзя подвести, бросить. Надо им помогать, – маэстро сел, закурил сигарету, погрузился в себя и после небольшой паузы добавил:  

– Ты понимаешь, по большому счету, и слушатель, и музыкант, каждый по-своему, должны настраиваться на встречу с музыкой и готовиться к этому, как к некоему священнодействию, да, даже так. Не только одеть смокинг, надушиться, хотя и это неплохо, я тебе скажу. Даже такая ерунда уже по-другому настраивает, вырывает из обыденности. Надо привести в порядок голову, мысли, эмоции. Тогда есть шанс. Иначе… ну это неинтересно, я даже не хочу об этом говорить. Если кому нравится примитивно жить, пожалуйста, но меня увольте, не будем об этом! Жизнь без чуда, тайны, мечты, ради туловища и развлечений, пожалуйста, не здесь и не со мной, – маэстро начал немного нервно тушить сигарету в пепельнице и разгонять дым руками.  

– Да, я так живу. И на концерте, и на репетиции, и сейчас с тобой я делаю то, что мне на самом деле интересно, что меня захватывает, в чём я чувствую перспективу, жизнь.  

– Вот Вы сегодня много раз уже говорили, что человек должен полностью отдаться своему предназначению, делу, чтобы оно могло полностью захватить его, а его жизнь превратилась в некое служение. Не чересчур ли это, не уход ли это от жизни в какой-то аскетизм, самоизоляцию?  

– Вот ты опять за своё. Ладно, если не слышишь или не понимаешь, что я говорю, просто попробуй чувствовать, смотреть, может внутри тебя по этому поводу откликнется что-то интуитивное, не знаю, как ещё сказать. Если бы ты был внимателен, то услышал бы, что я много раз озвучивал цель и результат: зачем это «служение», пусть это слово будет, если ты хочешь.  

Так вот одна из целей – это освободиться из-под влияния поверхностной, грубой природы и дать шанс более тонким частям нашей сущности выйти на передний план, чтобы преобразить, трансформировать грубое и открыть совершенно новые возможности взаимоотношений с этим миром. Какой уход от жизни?! Новые, более сильные, глубокие возможности чувствовать мир, пропускать через себя энергии абсолютно иного характера и качества. А такой вопрос, как твой, могут задавать люди, извини, которые вообще в этом ничего не понимают … хотя, на самом деле, с чего им понимать?  

Вот представь, что понимает мальчик и девочка, играя в песочнице, о взаимоотношении мужчины и женщины. Девочка нравится мальчику. Чтобы она обратила на него внимание, он дергает её за косички. Иногда из особой любви может портфелем по голове стукнуть. Я утрирую, конечно, он может и конфетку ей в портфель положить или «секретик» в песочнице сделать, в «дочки-матери» или «больничку» поиграть. Это неважно. Потом, слава Богу, физически он взрослеет, созревает, и открывается иная возможность чувственных отношений, сексуальных контактов, игры гормонов. До этого о взрослой жизни он ничего знать не может.  

Так вот, животная наша часть сама по себе может развиваться и развивается: детство, юность, зрелость и так далее. А ментальная, эмоциональная и духовная части требуют, чтобы их развивали. Когда человек недоразвит в этих своих частях, он не только упускает, но и вообще не знает, что упускает возможности жить, творить, чувствовать, наслаждаться совсем на ином уровне, а может лишь обо всём этом говорить, как ты: «уход от жизни в какой-то аскетизм, самоизоляцию».  

Если не развиваться, полностью не отдаваться своему делу, не служить ему, да, да… у человека так и не созреют, не вырастут нужные «органы», большая часть возможностей так и не реализуется, сознание не вызреет, чтобы пропустить через себя, не искажая, не извращая, высший свет. Все эти возможности будут похоронены под могильной плитой примитивной и обывательской жизни, на которой будут написаны даты рождения и смерти его туловища и тире между ними, которое будет означать: «Жил и умер, не приходя в сознание».  

Но тебе сегодня повезло, у тебя созрел важный «орган», теперь ты обладаешь новым жизненным потенциалом, новой музыкальной потенцией. А до этого ты, значит, был музыкально импотентом, – засмеялся маэстро, потом задумался и добавил, – это, конечно, не самое серьёзное увечье для человека… почти не заметное глазу, не ограничивающее его в его … хозяйственной деятельности, хотя, кто знает, может и серьёзное…  

– Да, спасибо, это понятно. А не могли бы Вы ещё несколько слов сказать по поводу «служения», или как по-другому это назвать… Я чувствую, что то, о чём Вы говорите, имеет глубокий смысл, но в голове пока не совсем всё складывается.  

– Ну хорошо, приведу тебе известный пример. Я тебе уже говорил сегодня про Баха, да? Он был примерным семьянином, хорошо воспитывал детей, да и с достатком у него было всё в порядке. Все его знали как прекрасного органиста, клавесиниста, капельмейстера, директора школы. Один его критик писал, что этот великий муж мог бы стать гордостью нации, если был бы более приятным в обхождении и если бы не напыщенная и запутанная сущность его произведений.  

Но мы-то его знаем как величайшего композитора, мастера, достигшего невиданных высот Духа. Вот, что пережило всё и осталось навсегда, вот, куда он вкладывал свою душу. А тогда, как композитора, его не особо-то и воспринимали, да и он сам, судя по словам исследователя его творчества Альберта Швейцера, достаточно скромно оценивал свои труды. Он их писал не для публики, не для критиков, а для Бога, причём, буквально.  

Написание музыки было для него богослужением, а сами произведения, словно молитвы, через которые он общался со Всевышним. Ему не нужно было нравиться публике, критикам, восхищать, льстить, доказывать, какой он гениальный, поэтому такая чистота, сила, магия в его творениях. Там будто бы вовсе нет неправды, неискренности и вообще чего-то нездорового. Его музыка – это лекарство, это глоток родниковой воды. Бах осознавал, чувствовал, преклонялся перед величием мира гармонии, тайных законов бытия и прославлял, воспевал это своими трудами. Пытался тем самым прикоснуться к непостижимому космосу созданного Богом Творения.  

Его не особо заботило, будут ли исполнять его произведения, смогут ли исполнители сыграть их, поймут ли их слушатели. «Тебе, Господи, взываю», «Во славу Божью», «Тебе Боже, Слава» – обозначал Бах свои посвящения. «Вся моя музыка принадлежит Богу, и все мои способности Ему предназначены», – это его слова. Даже обучая своих учеников каким-то техническим навыкам или приёмам, он говорил им, что конечной целью этих навыков да и вообще «причиной всякой музыки должно быть только прославление Господа и укрепление духа. Если это не принимают во внимание, то получается не музыка, а дьявольские вопли и монотонное хныканье». Вот так-то.  

Прошла сотня лет, прежде чем мир по-настоящему оценил силу этих творений, тот заряд, то знание, проводником которого Бах являлся. И вот уже минули века, а его музыка всё так же нова, современна, чиста. Говорят, что любой человек, по-настоящему услышав Баха, становится хотя бы немного верующим. Или ещё: когда звучит Бах, все разговоры постепенно смолкают… Так говорят…  

Ты, кстати, сможешь это вскоре проверить. В следующей части мы играем второй его клавирный концерт. А исполнитель… Мы и без репетиции с ним смогли бы это чудесно сыграть, но я не смог отказать себе в удовольствии помузицировать с ним сегодня. Это чудо. Он профессор, не на бумажке, а настоящий… а то сейчас все профессоры, академики, лауреаты, куда ни плюнь… Он не так часто концертирует сейчас, хотя в своё время выиграл Баховский конкурс, в консерватории преподаёт, глубочайшие знания, умение – не пожалеешь…  

Так вот, я отвлёкся, на мой взгляд, жизнь Баха – высочайшее служение не за деньги, не за почести, успех и славу, а чистое служение. Оно подняло музыку до языка, с помощью которого можно общаться с Богом, входить в контакт с тайнами вселенной. И эти тайны нельзя так тонко выразить никаким другим языком, кроме языка его музыки. Ну, это моё мнение… Есть и другие, конечно, примеры служения, но это первое, что приходит в голову, – закончил маэстро своё повествование. Мишель ещё что-то собирался спросить, но в этот момент какое-то действие за окном привлекло внимание дирижера. Он подошел ближе, отодвинул портьеру.  

– О, смотри-ка.  

Над парком в небе медленно проплывал воздушный шар, удаляясь от концертного зала в сторону площади Звезды. Спустя несколько секунд вслед за ним появился ещё один. Тени от обоих шаров побежали по брусчатке точно перед окном, из которого наблюдал маэстро. Они легко перепрыгивали через бордюры, скамейки, кусты и, не сбив ни одного театрального фонаря, легко подскочили над фонтаном и заскользили по макушкам деревьев.  

Раскраска шаров была не яркой, а сделанной в ретро стиле, отчего в предвечерней городской дымке, подсвечиваемые опускающимся Солнцем, они походили на пришельцев из прошлого, посланцев из тех времён, когда в небе хозяйничали дирижабли и монгольфьеры, а аэропланы делали первые робкие попытки встать на крыло; из того века, когда человечество ещё лишь грезило полётами к звёздам. Именно тогда только входили в моду романы Жюля Верна, пробуждался интерес к научным открытиям, неведомым землям, увлекательным приключениям.  

А может, эти двое – потомки того самого аэростата «Виктория», что пять недель носил путешественников над загадочными Занзибаром, Мадагаскаром, островом Чад, и чья оболочка была изготовлена из лионской тафты, пропитанной гуттаперчей, а круглая корзина сплетена из ивовых веток на легкой железной основе? Во всяком случае, они точно были продолжателями дела изобретателя, который отправил в воздух самый первый монгольфер с человеком на борту, что стартовал от замка ла Мюетт в Булонском лесу и, пролетев несколько километров, опустился за Сеной, осуществив своим полётом давнюю мечту человека о небе. Да, было время, когда Париж был не только законодателем мод, Меккой художников, поэтов, музыкантов, но и столицей воздухоплавания. Откуда взялись эти два пришельца? Куда несёт их попутный ветер? Что их ждёт там, за горизонтом?