Трамвай (из сборника рассказов об Ижевске)

Давно уже не приходилось ездить на трамвае. Последний раз я наслаждалась таким путешествием лет двадцать назад. Мне тогда было не больше пяти, и я любила эти красные вагончики за то, что они напоминали поезда: сцепленные по два, словно маленький состав, они ехали по рельсам посреди дороги или там, где дороги для другого транспорта вообще нет, и мерно стучали их колеса.  

Потом моя семья переехала в район, где трамваи не ходили, и все время, пока я училась в школе, у меня не было особой надобности ездить на них: быстрее и удобнее было добраться до нужного места на троллейбусе, автобусе или даже пешком. Совершать короткую поездку на трамвае я считала недостойным для такого волшебного транспорта, поэтому никогда не садилась в него, чтобы проехать лишь пару остановок; все ждала подходящего случая пересечь на этом вагончике хотя бы четвертую часть города. Но такого случая не представлялось. После школы мне довелось переехать в другой город, где трамвай был редкостью, зато манили в свою бездну бесконечные лабиринты метро. И вот совсем недавно, окончив университет, я вернулась.  

Судьба забросила меня в центр города, а затем велела попасть на самую его окраину. И самым лучшим способом последовать ее плану была поездка на старом добром трамвае. Конечно, многие вагоны давно уже не были старыми. Последние годы по маршрутам курсировало немало блестящих современных иностранцев, гордых, важных, но каких‐то пустых. Для меня в них не было истории и волшебства. Они не доставляли такой радости от поездки, как те, родные красные вагончики из детства. Конечно, они великолепно исполняли свою работу, но это все равно было что‐то совсем не то…  

Мне некуда было торопиться, поэтому я стояла и терпеливо, испытывая чувство приятной ностальгии, ждала, когда приедет именно старый, привычный мне вагончик нужного маршрута. Было немного грустно от того, что больше не курсировали по улицам города двойные составы. От них давно отказались: желающих ехать на трамвае было намного меньше, чем количества мест в двух вагонах. Одинокие вагончики казались куцыми и потерянными. Совсем не радовало и то, что многие из них были перекрашены в розовые, синие, зеленые цвета ради рекламы. Привычного красного пришлось ждать очень долго. Но я дождалась.  

Он приехал, остановился прямо передо мной и распахнул двери. Я, затаив дыхание и трепеща, словно верующий, входящий в старинный храм, поднялась по ступенькам и сразу почувствовала, как меня окружает прошлое: все такие же сиденья, все те же окна, все те же поручни. Быть может, когда‐то давно я уже держалась за эти поручни, сидела на этих креслах и смотрела в эти окна. Это вполне возможно, ведь вагон был старым. Он ездил по улицам города еще до моего рождения. Сейчас их, новых и старых, примерно двести на всех жителей. Какова вероятность, что я однажды, в далеком прошлом, уже поднималась по этим ступеням и стояла на этом полу, под которым сейчас слышалось мерное гудение начинающего движение механизма?  

Я оплатила проезд, трепетно, словно совершая какое‐то священное таинство, и оглянулась в поисках удобного места. Народу было немного. Несколько подростков, раскиданных тут и там по вагону, сидели, утонув в виртуальном мире самых разных гаджетов: от телефонов и электронных книг до примитивного, но вызвавшего улыбку Тетриса. Одна старушка, придерживая небольшую тележку, дремала на сиденье в дальнем конце вагона. Две женщины, одна из которых держала на руках грудного малыша, о чем‐то увлеченно беседовали, недовольно поглядывая на компанию из четырех школьников, сгрудившихся вокруг одного мальчишки, который играл во что‐то на телефоне, и беспрестанно галдящих. Я приметила место в передней части вагона, недалеко от водителя, прошла туда и села. Напротив меня сидел и смотрел в окно древний старичок, худой и маленький, с изборожденным морщинами лицом. Глаза его улыбались, а губы постоянно шевелились: кажется, он тихо разговаривал сам с собой.  

Я вздохнула, на мгновение закрыла глаза, чтобы отвлечься от окружающего меня современного мира, затем открыла их, уткнувшись взглядом в окно и предвкушая почти четверть часа приятного ностальгического путешествия. В тот момент даже представить было сложно, насколько сильно оправдается мое ожидание.  

На той улице, посреди которой мчался сейчас по рельсам мой вагончик, в далеких тридцатых годах двадцатого века проложили первые трамвайные рельсы и пустили первый маршрут. Еще и ста лет не прошло с того дня, а город преобразился неузнаваемо. Исчезли деревянные дома, стало меньше зелени и богатых деревьев, улицы стали в три и четыре раза шире, тут и там строились новые современные высотки. И так было до тех пор, пока я не выглянула в окно моего красного трамвайчика.  

А там творилось нечто невероятное: тесно прижимаясь к самым окнам трамвая, мимо пролетали аккуратные двухэтажные домики из сруба, невысокие постройки, зеленые кусты и деревья. Не было в помине асфальтированной трассы, не ехали параллельно с трамваем автомобили. Куда‐то пропали такие знакомые мне пяти‐ и девятиэтажки. Исчезли яркие плакаты рекламы и пестрые цвета украшений. Я словно бы перенеслась вдруг в совершенно другое место, поселок или деревню, куда‐то, где не было еще проложено дорог, где все было сделано из бревен и досок.  

Я не понимала, что происходит, и откровенно испугалась, но не могла отвести взгляда от завораживающего зрелища. Каким‐то невероятным образом передо мной предстал город из далекого прошлого. И мысли мои путались от того, что я не могла понять, каким именно образом.  

«Может быть, это чей‐то розыгрыш? »  

В это сложно было поверить, но мне нужно было какое‐то объяснение, чтобы успокоить мысли.  

«Вдруг это ребята с киностудии решили так пошутить? Может быть, в окнах вставлены фильтры или транслируется какой‐то старый фильм? »  

Это объяснение было ничуть не более правдоподобным, чем путешествие в прошлое. Путешествие в прошлое казалось даже вполне реальным на фоне рассуждений о том, откуда у ребят с местной киностудии могут взяться такие средства и такие технологии, чтобы придумать и реализовать подобный трюк.  

Когда трамвай остановился, чтобы впустить новых пассажиров, я беспокойно выглянула в распахнутые створки. Окна оказались совершенно ни при чем: все такими же деревенскими и узкими выглядели улицы, когда я смотрела на них через открытые двери. В окнах деревянного домика неподалеку колыхались занавески. Из трубы другого шел дым, возвещая о том, что кто‐то готовит в печи горячий обед.  

По тропинке прошествовала группа ребят школьного возраста, совсем не похожих на тех, что сидели со мной в вагоне и играли, уткнувшись вчетвером в один маленький экран. Те ребята, что шли по улице, выглядели так, словно только что сбежали из фильма про Петрова и Васечкина: школьная форма, бантики и портфели. Они шли и пели песню, знакомую мне лишь потому, что однажды в школьном спектакле я играла роль девочки‐пионера: «От морей до гор высоких, посреди родных широт все бегут, бегут дороги, и зовут они вперед…»  

Двери уже закрывались, когда у меня появилось желание выскочить из трамвая, чтобы уже там, снаружи, попробовать разобраться, что происходит. Но я не успела. Трамвай тронулся с места. С кружащейся от волнения головой я огляделась в поисках таких же недоуменных лиц, но ничего не обнаружила. Все было так же, как прежде: увлеченные разговорами и погруженные в виртуальный мир люди, дремлющая бабушка. Зашедшая на остановке в трамвай полная женщина выглядела вполне современно. Она медленно и грузно двигалась в дальний конец вагона, чтобы занять одинокое кресло. Интересовало ее только желание поскорее сесть, поэтому на ее лице не было никакого признака того, что она удивлена окружающими преобразованиями.  

Потерянная, я вновь откинулась в кресле и уставилась в окно. Там все было по‐прежнему: город оставался в прошлом. Тут до моих ушей сквозь фоновый шум донесся тихий голос старичка, сидящего напротив. И голова закружилась сильнее, когда я поняла, что он говорит, а точнее, что он напевает:  

— И зовут они вперед, и зовут они вперед. Солнцем залиты долины, и куда не бросишь взгляд…  

— Вы слышали песню? — эти слова вырвались у меня так резко и неожиданно, что я тут же залилась краской от стыда.  

Старичок повернулся ко мне, продолжая напевать, и кивнул.  

— … весь цветет, как… как… Эх, — вздохнул он, — позабыл.  

— Как вешний сад, — подсказала я, всем своим тоном извиняясь за предыдущий крик.  

Старичок кивнул.  

— Вешний, верно. Весь цветет как вешний сад, — закончил он напевать. — Хорошая песня.  

— Да, — кивнула я. — Вы слышали ее?  

— Много раз! — ответил он.  

— А… сейчас? — растерялась я, вдруг подумав о том, что все могло оказаться просто совпадением.  

Старичок снова кивнул.  

— Ребята пели, конечно, слышал, — сказал он совершенно серьезно.  

Сердце у меня забилось так часто и сильно, что я даже испугалась, как бы оно не выпрыгнуло из груди. С большим трудом мне удалось взять себя в руки и, борясь с заплетающимся языком, неуверенно спросить:  

— Вам не показались они какими‐то странными?  

— Странными, говоришь? — на лице у старичка появилась добродушная улыбка. — Этот трамвай необычный. Но то, что ты видишь, сидя в нем, совсем не странно. Все так, как было раньше.  

В какую невероятную историю я попала! Можно, конечно, было предположить, что и я, и старичок просто сошли с ума. Но мне больше по нраву было думать о том, что происходит что‐то волшебное.  

Когда я поняла, что не одинока в этом преобразившемся мире, то почувствовала, как сердце постепенно успокаивается и просыпается какое‐то вдохновенное чувство любопытства и веры в произошедшее чудо. И этот странный старичок, сидящий передо мной, казался сейчас таким родным, что мне захотелось быть к нему поближе, чтобы послушать какую‐нибудь интересную историю.  

— Что же это за трамвай такой? — спросила я, наклоняясь к нему и выглядывая при этом в окно.  

Если смотреть внимательно, можно было найти ориентиры, которые помогали понять, где мы находимся: повороты, изгибы улицы, высота обочины, редкие постройки, сохранившиеся до моего времени. Судя по этим ориентирам, сейчас мы подъезжали к Центральной площади, и меня невероятно изумило отсутствие пешеходного моста над трамвайными путями, по которому можно было попасть с площади на набережную и который казался мне вечным. И вдруг в душе моей возникло странное ощущение, нечто вроде дежавю. Всплыло старое воспоминание: я, совсем еще маленькая девочка, проезжаю на таком же вот старом трамвае мимо этого места и вдруг замечаю, что нет привычного моста над головой, который так неожиданно всегда обрушивался тенью на всех пассажиров. Говорю об этом маме:  

— Мама, а куда мост пвопал?  

Мой голос звучит по‐детски несерьезно. Мама с удивлением смотрит туда, куда я указываю.  

— Куда он мог пропасть? — растерянно переспрашивает она. — Как был, так и стоит.  

«Может быть, мне и раньше приходилось видеть такое прошлое? Просто все забылось, » — думаю я, испытывая странные, необъяснимые чувства.  

— Это старый трамвай, — ответил старичок на мой вопрос, тоже глядя в окно, но в обратном направлении.  

— Один из первых? — почти шепотом спросила я.  

Старик даже рукой махнул:  

— Что ты! Нет! Первые были деревянные! — он прищурился, довольный тем, что может поделиться своими воспоминаниями. — Помню, я был еще мальчишкой, и в начале сороковых, когда еще ездили по улицам первые деревянные трамваи, мы за ними гонялись. Ждали, когда с рельсов сойдет, а такое часто бывало. Как сойдет, все выходят из вагона и помогают на место поставить. А мы уже тут как тут, тоже меж взрослых лезем и толкать помогаем. Деревянные было легко поднять, – он помолчал, а потом продолжил: — Трамваи тогда любили. В войну только их и использовали. Топливо, что для автобусов предназначалось, все для фронтовых нужд уходило. А трамвай — что ему? — ездил. Раненых на нем перевозили, помню…  

Я никогда не думала, что трамвай может быть деревянным, поэтому слушала с изумлением, глядя то на вдохновленное воспоминаниями лицо старика, то на улицу. В какой‐то момент мы проехали высокий холм, на котором уже при мне был восстановлен старый православный собор. Сейчас, из окна трамвая, я заметила, что здания и следа нет. Вместо него среди зелени деревьев виднелся лишь четырехгранный белый обелиск, посвященный, насколько мне было известно, памяти павших борцов революции.  

Чем ближе мы подъезжали к центру, тем более знакомым для меня становился город. Уже проплывали мимо здания, сохранившиеся до моего времени. Многие из них узнать было сложно, но взгляд мой все же находил привычные черты, и тогда сердце радовалось, словно при встрече со старым другом.  

— Когда же появились железные? — наконец спросила я, желая узнать как можно больше.  

Старичок молчал, погрузившись в воспоминания, и мне пришлось задать вопрос дважды, чтобы вернуть моего собеседника к разговору. Услышав вопрос, старик задумчиво нахмурился.  

— Дай‐ка вспомнить… В пятьдесят пятом, кажется. Мне как раз восемнадцать исполнилось в тот год. Хорошее было время, — он улыбнулся своим мыслям, не отрывая взгляда от вида за окном.  

— И этот трамвай — из прошлого? Поэтому город за окном тоже из прошлого? — нетерпеливо спросила я.  

Мне очень хотелось услышать объяснение всему происходящему. Старичок посмотрел на меня внимательно, а потом медленно кивнул:  

— Все так. Этот трамвай, — начал он, — один из тех, что начали ездить по нашим улицам в конце шестидесятых. Самые старые вагоны, которые еще сохранились и продолжают ходить. Их немного осталось. Теперь все больше новых…  

— Что же происходит, когда садишься в них? Город действительно меняется?  

Старичок хмыкнул как‐то по‐доброму, опять уставился в окно и, растягивая слова, сказал:  

— Город меняется. Все меняется, когда садишься в такой трамвай.  

Он замолчал. Я терпеливо подождала и уже собиралась задать следующий вопрос, когда он сам продолжил, не поворачивая головы:  

— Уже десять лет я жду именно такой трамвай, чтобы сесть в него и ехать до самого конца. Когда такой старый трамвай попадает на такую старую улицу, как эта, то те, кто едет внутри, могут оказаться в том времени, когда этот вагон впервые проехался по улицам города. Тогда люди чаще ездили на трамваях. Много воспоминаний сохранилось в таком вагончике. Много воспоминаний сохранили и старые улицы. Отчего бы им не проявиться, когда трамвай и улица встречаются?..  

Я задумалась. Старичок казался очень древним. На вид ему было лет восемьдесят. Но мысль его была ясной, он размышлял и вспоминал, и в нем не было видно ни капли безумия. Все, что он говорил, походило на правду. На невероятную, но все‐таки правду.  

— Жаль только, — добавил он, — что немногие это замечают. Лишь те, кто сохраняет в своей душе крепкую связь с прошлым.  

— Как вы узнали обо всем этом?.. — спросила я пораженно.  

— Машинист — хороший парень, — сказал старичок, кивая головой в сторону кабины водителя, — рассказал мне все. А я уж было думал, что на старости лет схожу с ума.  

Трамвай продолжал ехать по старым улицам, а я продолжала жадно хватать мчащиеся мимо образы прошлого, стараясь при этом не упустить всего того, что рассказывал мне мой необычный собеседник.  

На перекрестке мы разминулись со странным трамваем: он чем‐то походил на мой красный вагончик, но спереди у него красовалась яркая золотая звезда. Я успела заметить лишь это, когда встречный трамвай уже промчался мимо и теперь удалялся куда‐то в сторону от нас.  

— Смотри‐ка! — всплеснул вдруг руками старичок, глядя ему вслед. — КТМ!  

— Что? — не поняла я.  

— КТМ‐1! — пояснил старичок, изгибая шею, чтобы видеть уже скрывающийся из виду вагон. — Такие в конце шестидесятых еще ходили! Первые железные трамваи! Видела звезду?  

Я ошарашенно кивнула.  

— Вот! — старичок даже поднял указательный палец мне в назидание.  

Я новь растерялась, а он продолжил, чрезвычайно, кажется, довольный такой встречей:  

— На удачу, значит! Хороший день сегодня, — сказал он, щурясь от светящих теперь прямо в глаза лучей солнца.  

Вдруг он наклонился ближе и поманил меня пальцем. Я приблизилась, с любопытством ожидая, что же он сейчас скажет. Старичок, бросив какой‐то подозрительный взгляд на остальных людей в вагоне, которые все так же сидели и словно бы ничего не замечали вокруг, сказал, понизив голос:  

— Я кое о чем договорился с машинистом, — он подмигнул мне. — Сегодня особенный день.  

Он вытянул шею и посмотрел из окна, словно бы оценивая вид за ним, потом вновь вернулся ко мне и продолжил:  

— Скоро выхожу. Вернусь домой. У меня как раз родился сын, — он довольно закивал. — Да, сын. Три дочки, и теперь, наконец, сын! Самое время жить.  

От такого заявления я потеряла дар речи. Конечно, человек существо удивительное, но чтобы в таком возрасте вновь стать отцом — нужно, наверное, чудо.  

Старик вновь взглянул в окно, выпрямился на сиденье, поправил свой выцветший пиджачок и, покряхтывая и держась за поручень, встал. Он был действительно худым и невысоким. Костюм казался ему большим, пояс туго стягивал старые брюки. Когда трамвай остановился на очередной остановке, старичок уже стоял возле лестницы у передних дверей.  

За окном были видны деревянные дома, жилые, не обветшалые и ухоженные, какими они и были в середине прошлого века. Сейчас здесь все по‐другому: есть новостройки, есть красивая мечеть. Некоторые старые дома, конечно, сохранились, но все же улицу узнать очень сложно.  

Когда дверь открылась, старик медленно спустился по лестнице. На последней ступеньке он обернулся, взглянул сначала на машиниста, а потом на меня. Махнул мне рукой, улыбнулся и сделал последний шаг, ступая на дорогу.  

На какое‐то мгновение он пропал из виду, скрывшись за перегородкой между дверью трамвая и окном. А затем я увидела, как вместо него из‐за перегородки появился молодой мужчина лет тридцати. Невысокий, худой, в чистом чинном костюме.  

Я буквально прилипла к окну, во все глаза глядя на этого человека. Теперь уже пиджак и брюки не висели на нем, а сидели по размеру. Седины не было и в помине: густые каштановые волосы мягкими волнами обрамляли голову. Ни одной морщинки не находилось на лице, кроме тех, что залегли в уголках его улыбающихся глаз.  

Мужчина посмотрел на меня, улыбнулся счастливо и развел руками, словно бы говоря: вот он я какой! Затем глянул в сторону водителя и лихо козырнул ему. Вытянув шею, я увидела в зеркало, как водитель кивнул и козырнул в ответ.  

Двери закрылись. Красный вагончик продолжил свой путь по старым улицам.  

В Ижевске продолжают курсировать старые вагоны, так называемые «Татры», 1968 и 1969 года выпуска. Они видели, как преображался город, они помнят, как менялись дороги и улицы. Люди, что раньше сидели в этих вагонах, смотрели в окна, и на их глазах создавалась история.  

Так же как она создается и сейчас. Возможно, когда‐нибудь, когда я стану старой, как мой удивительный знакомый, я сяду в трамвай, который сегодня только‐только начал осваивать свой маршрут, и поеду по преображенным улицам, разглядывая в окно город своей молодости.  

Если, конечно, трамваи еще будут украшать своим присутствием эту современную бетонную серость. Надеюсь, что все же будут.  

И кто знает, может, и мне тогда удастся договориться с водителем моего трамвая о чем‐то очень для меня важном. Тогда я выйду на нужной мне остановке, спущусь по ступенькам, на последней оглянусь и вопросительно взгляну на водителя: «Точно? Можно? » Вероятно, он кивнет. Я соберусь с духом и сделаю последний шаг. Один шаг со ступеньки трамвая, чтобы вернуться.