ХИРУРГИЯ

ЧАСТЬ 1.  

ХИРУРГИЯ  

«Подай мне, муза, балалайку! » (А. Аблесимов)  

Подумав хорошенько, я решил, что не справлюсь с этим делом самостоятельно. Тогда я позвал на помощь хозяйку, простонал ей суть дела, и мы отправились.  

А дело обстояло так, что адский огонь вторые сутки выжигал мои внутренности. Пылало всё, что ниже рёбер, но выше ног, и причина этого, мною как будто вычисленная (аппендицит? ), не подтверждалась. Я ничего не понимал. Я не мог стройно ходить, не мог стройно сидеть, не мог даже стройно лежать. Всё горело внутри, о занятиях я забыл, а о том, чтобы что-нибудь съесть не мог думать без содрогания. Самое главное, я не мог определить причину, ибо горело всё ( в указанной выше области) и одинаково стабильно и неукротимо. А у меня на этот вечер был билет в Малый оперный на балет «Тщетная предосторожность". (Какой чудный балет. )  

Да, дело- то происходило в Питере, модно его было тогда так называть вопреки официальному –Ленинград. Там я слегка учился…  

И вот к исходу вторых суток как будто приугас огонь, как будто полегчало, как будто боль стала уходить. Скрючившись и скорчившись, я прилёг-приткнулся на коечку, думая вздремнуть немножко и посчитать, куда же мне идти, то ли в театр, то ли в больницу. И вот тут –то, едва я смежил веки, кадры моего прошлого бытия замелькали перед глазами. Как будто киноленту протаскивали, останавливаясь на миг, давая взглянуть, и снова тащили дальше…. И что-то больно много промелькнуло их за секунды, чуть ли не вся жизнь, и такое, что я давным-давно успешно позабыл. О таком я раньше только слышал, и вот надо же – испытал.  

«Нет, -- сказал я. --Ага, -- сказал я, -- это уже кое-что»--. Это уже подсказка, что со мной и что делать дальше. И театр придётся отложить на потом, если это «потом» будет. И в который раз я снова потыкал пальцами свой живот, и справа было немного больнее. Чуть – чуть. И что это тот самый латинский «аппендикс» у меня, и в театр мне в ближайшие часы нельзя.  

И тогда с помощью хозяйки, у которой я проживал, я приковылял в какой-то ближайший здравпункт. Две находившиеся там фельдшерицы (или кто их там знает, но в белых халатах) открыли было хайло -- по- русски так – что, дескать к ним только с ранениями, что к ним…, но глянув на меня захлопнули челюсти и схватились за телефон.  

Чуть позже, в ожидании «скорой» я поинтересовался, что их так напугало. «Цвет, -- ответили они, -- твой цвет лица: жёлто-зелёный, как у инопланетянина».  

Скорая» прибыла, меня тут же сунули в неё. «Куда хоть? »-- поинтересовалась хозяйка. « На Крестовский! » -- многозначительно ответили ей. —«Ближе всё занято». М-да, знакомое название – Крестовский, но и несколько настраивающее на торжественный, несусветный лад. На подготовку к вечности. ( А сам Крестовский остров был знаком мне с детства, заочно, по книгам. И вот ведь как повезло, встречусь наяву. )  

Привезли меня в ту больницу на острове, поздно уже было и совсем темно. В приёмной было неуютно, как в морге, сыро и холодно. Но людно там было, обступили меня тотчас студенточки-практиканточки, раздели меня (не совсем), и тоже стали тыкать в меня своими изящными пальчиками в различные животные места, как и я перед этим, и тоже ничего не обнаружили. Впрочем, я –то уже знал, что у меня, а они только учились узнавать. И у меня только одна мысль была: скорей бы уж резали, и всё это окружающее меня изящество и красота даже глаз не радовало, не говоря уж о чём другом.  

Наконец, появилась настоящий врач, хирург. Женщина это была, хирургиня (говорят ли так? ). И только что с операции, и халат со свеженькими красными брызгами. В возрасте, но стройная, хорошо сохранившаяся женщина. Светленькая, то есть русоволосая. Не улыбчивая, но и не сердитая. Спокойно стала осматривать меня, поинтересовалась анализами – анализы говорили «да! » Я, в свою очередь, тоже сказал «да! » (Всегда уважал хирургию). «Доктор, --сказал я, -- режте, –сказал я, --Недавно так же было, -сказал-вспомнил я--, режте, не надо лекарств, режте»! Врач, не прерывала мою пламенную речь, но и мимо ушей не пропускала, потом особым движением ладони провела-мазнула как-то быстро и незаметно по левой стороне моего живота. Я стал с любопытством следить за ними обоими: за врачом и моим животом. ( следовало перенимать опыт, диагностировать аппендицит я ещё не умел). Моё бедное изболевшееся тело никак не отозвалось на это движение врача, «кошачья лапка» это называлось, как я узнал позднее. То же самое движение врач проделала и с правой стороны моего живота, и –«Ой! » -- сказало моё тело и дёрнуло обеими ногами, коленками к животу. Не ожидал я от него такой прыти. Хирургиня удовлетворённо кивнула-моргнула, велела девочкам меня готовить, и удалилась.  

Уныние поселилось во мне: вот сейчас в ванне начнут меня мыть, а мне-то каково будет? Их-то много. Или начнут накачивать жидкостью через какое-нибудь отверстие, о котором неудобно упоминать. Или проделают ещё какую процедуру, унижающую мужскую личность. Но насчёт процедур выяснилось вдруг, что многое из этого уже в прошлом. Выяснилось (это я потом узнал), статистика показала, что все эти издевательства над организмом в виде ванн и т. д. (особенно и т. д. ) повышают смертность и число осложнений.  

Впрочем, не всё было отменено, и немало стеснительных, смущающих моментов ещё оставалось. Но – необходимых. И – не сейчас. Позже, позже…  

Меня отвезли в палату, уложили на кровать, потушили свет и вышли. «Ну вот, -- опять недовольно подумал я, они что, до утра меня промаринуют, протухну ведь…». А все остальные в палате уже спали. ( А кто не спал – не до меня им было, свои болячки интересовали их больше. Своё всегда больнее). Однако, тосковал я напрасно – веселье только начиналось. Тут же свет снова зажёгся, вошла сестричка и предложила мне познакомиться с птичкой. Птичку звали уткой. Затем погасила свет и вышла.  

А через минуты свет снова зажёгся, вошла другая студенточка со всем, что нужно для бритья, и с огромной опасной бритвой. « Начинается, -подумал я, – спрятаться бы куда? Куда бы глаза подевать? Что же они с нами делают? » А девочка деловито приступила к работе, взбила пену, откинула одеяло, и села рядом со мной, то есть с моими … ногами. ( А трусов на мне давно уже не было, кто и когда ухитрился их с меня стащить, я так и не заметил. Вот народ! )  

Затем девочка ляпнула мыльную пену точно по центру, покрутила вокруг помазком, хорошенько намыливая, отложила помазок и изящными тоненькими, прекрасными наманикюренными пальчиками ( двумя или тремя? )взяла моё сокровище и приподняла его из пены. Словами этого не передать, это чувство беспомощного стыда. Боже мой! Ведь полуживой же (или полумёртвый? )! Тебе же помогают! А ты ещё кочевряжишься. Ну и мораль!  

А между тем другой рукой студенточка для разминки выполнила чёткий, почти самурайский взмах блестящим лезвием. Завораживающе жуткий такой выпад. «Девушка, миленькая, постойте, -- взмолился я, – это не аппендицит… Аппендицит совсем в другом месте! »  

Студенточка впервые позволила себе взглянуть на меня, то есть не на место своей работы, а мне в глаза. И чуть-чуть улыбнулась. Одними глазами. «Да?, – сказала она чуть дрогнувшими в улыбке губами, – А я-то думала? ». Она скептически осмотрела то, что было в её милых пальчиках, и успокоила меня: -Хорошо, это, – она повертела «это» из стороны в сторону, – Это я оставлю».  

Быстрыми, точными и осторожными движениями страшного лезвия она продолжила свою работу.  

А я, – изболевшееся тело было беспомощно, – и хоть взаимная шутка немного помогла, но я сгорал от стыда. И по той, и по другой причине. А другую причину могут понять только те, кто участвовал когда-либо в многочасовых лыжных гонках, когда тело продувается морозом насквозь, и когда потом срываешь с себя заледенелые одежки и ищешь под ними нечто, а находишь заледеневшее микроскопическое ничто. Примерно то же и аппендицит проделывает с человеком…  

Пока я мучился от боли, бессилия и стыда (от стыда сильнее) девушка закончила свою работу, критически осмотрела поле своей деятельности, сдвигая «это», мешающее осмотру, потом, как по гитарной струне, тренькнула раза два накрашенным ноготком по тому, что осталось посредине выбритого пространства и ободряюще улыбнулась: -«Не волнуйтесь! После операции всё будет в норме», – словно мысли мои прочла. Утешила… Потушила свет и вышла.  

А через пять минут свет снова зажегся, кучка девушек вкатила каталку. Они отвергли мои мольбы идти своим ходом, но повторно предложили поразвлекаться с птичкой. « О, темпора! О, моралес! » – выругался я, и что-то ещё добавил на латыни, с русским акцентом…  

Ну, наконец-то меня повезли.  

Продолжение будет.