Взгляд на мир декаданса и феноменология аристократического человека

Введение  

Жизнь – кошмар, люди в ней – монстры, чувства – губительны, но как же это все в какой-то мере чарующе и увлекательно! Как писал Антон Павлович Чехов в рассказе «Палата номер 6»: «Нет ничего хорошего, что в своем первоисточнике не имело бы гадости», так также и в этом случае, лишь только после гранения трех вышеназванных вещей, они становятся весьма недурными, а некоторое даже очень славным.  

Безалаберному наполнению нашего лихого времени нужен судья, строгий судья, отнюдь понимающий и вникаюший в сущность обозримых предметов. Что же, придется взвалить эту – порядком обесценившуюся (и давно) – ношу на себя, хотя ныне развелось судей много. Однако, они не есть я. Возможно вы спросите меня: "А кто дал тебе права судьи? " И отвечу я вам, – а кто забрал у меня право, приходящее с разумением? И есть ли это право, а не острая данность, в идеале – каждому? Почему мое своеобразие и желание его выразить должно быть моим правом, а не без регламентированной априорной возможностью, которая может быть реализована при просвещении?  

Пребывая на корабле, что по жизни несет меня, зашел я в каюту, очи сомкнул. Однако за бортом был слышен треск бьющихся о него волн, раскаты грозы, свист ветра и барабанящий дождь по карме. Видать, это шторм разыгрался. Глаза я открыл и вышел на палубу, в объятья к ненастью... Но выйдя, за бортом я воззрел лишь мерзость болота, где словно на маленькой шлюпке, увяз по самые краи, в пучине хваткой трясины. Обведя глазом пространство, ударил в нутро меня хтонический страх. Вокруг темнота, глухой лес, тупое угуканье сов и загадочный шелест травы. И все вроде понятно, но страшно, ведь болото в лесу, а конца слизи зыбучей – не видать, даже глазом ухарским и освященным. И как дальше быть?  

Не знаю, как так вышло, но куда-то не туда завела меня кривая... До какого-то момента все шло хорошо, будто просто: я радовался, смеялся, мечтал и не задумывался как будто ни о чем. Но в один миг, в один злосчастный час все круто поменялось. Все пространство поменялось, жизнь стала серьезней (стоит отметить – ненамного, как сначала могло показаться), да я ушел из отчего дома, закончилось детство, вместо него пришли мысли, взрывающие громким гвалтом мозг в моей голове. Я стал замечать то, чего раньше просто не видел, мое нежеланье мириться с общественным мироустройство обрело жизнь, мириться с укладом жизни в рамках и дарованных правах. Не просто замечать, стало мое тело, – а за ним и нутро – а чувствовать жгучим ядом, который циркулируя по венам приносит адскую боль. Люди, процессы, интенции первых – они так серы и скучны, еще хуже – они убийственно пошлы и, быть может, так бездушны. Несмотря на то, что ныне каждый творец, людьми правит безвкусица и филистерское самовыражение (собственно, как и мнение многих – безвкусно, лишено чего-то благородного). Возможно, сейчас я не пренебрёг труизмом, соглашусь, все это точно понятно каждому, каждый это замечает, но от чего всего вышеперечисленного меньше не становится? Что за фикционные возмущения?  

Меня слишком часто бросает из огня да в полымя, из тишины в грохот, из любви в ненависть, а из страстной жизни в чарующую своим умиротворением смерть. Время и его субъекты убили во мне веру. Веру в чудо, веру во время и, наконец, веру в любовь. Однако помни – на время не обращают внимание только дураки! А в человека я и так имел честь и разум не верить (позже обратимся к вопросу «почему? »). Все это просто требует быть выраженным или меня разорвет! Чувствую за собой не то, чтобы миссию, но обязанность исполнить в жизни что-то некое, то, что может не каждый (к примеру, как хорошо владеть ораторским мастерством). С этими мыслями я сяду за стол и наполню бумаги лист ими. Хоть так чувствую усталость и физическую боль, в купе с духовной за собой; мне должно их превзойти, как и все в этой жизни, страдания в частности. Может, я слишком сентиментален и чувствителен, но с каждым днем от многих людей мне становится больней... Они так неразумны! Так безобразно беспорядочны! В конце концов, так бессмысленны.  

Мне одиноко, отнюдь я не один. Это не физическое одиночество… то, чем я страдаю – можно назвать благородным одиночеством. Я понимаю, что меня никто не понимает, при том, что говорю я не дурно и, казалось бы, ясно. Сие благое одиночество раздирает мне душу, но способствует к делу, закаляет меня как сталь, и возводит против этого дряблого мира – сухого как изюм иногда – в миг пораженного дегенеративностью.  

Во время работы над рукописями, в голову все чаще и чаще лезут укоризненные измышлизмы: «Зачем я это делаю? Для чего? К чему иду по такому пути? И зачем пишу это никому не нужное нытье? Ибо все равно никто не оценит, да толком не увидит». Только недавно внемлил: я творю для того, что так надо, труд есть движение, письмо это уже не субъектный я, но все-таки – Я, моя живая мысль, мой нежный смысл, отнюдь же грубо звучащий. Кто как не я? С особым трепетом констатирую: философия мертва ныне, ее убили – философы современности ее убили... тем, что, изучая ее не делают ничего принципиально нового. Топчась на месте, скалят друг дружке зубы, выпендриваясь кто знает терминов больше. Гаеры. Я, конечно, не зарекусь, но таки возрождать, а то и порождать что-либо новое – удел молодых.  

Вертаясь к вопросу "а зачем? ": в сущности, жизнь не имеет смыслов, мы – создаем их или, по крайней мере, существует всего-то один универсальный смысл жизни – закончить ее. Рано, поздно, когда-как – не важно, главное прожить и сделаться ничем. Но, поскольку, прежде чем статься ничем, ментально раствориться, отставив лишь труп за собой, мне хотелось бы породить что-либо большее. Идею, экстравагантность во мнении или виденьи. В своем пути к вершинам честных гор, я обязан мыслить, обязан помнить мысль и с честью уметь ею поделиться (признаюсь, для меня писать подобное тягостно). Я живу мыслями, и никак не найдя адекватного слушателя в близости (далее станет понятно почему) понимаю, надо законспектировать их хотя бы на бумаге. Ибо не даром говорится: "Дурак тот философ или мыслитель, что при освящении своего разума новой идеей, не хочет ею поделиться с другими! ". Это нас и подводит. Тем не менее, мы всегда судорожно торопимся поделиться нашими измышлениями, однако все живое и все "господа" и дамы с большой, нескрываемой охотой показывают свое чуть ли не призрение к нам, и нашей мысли, в сущности – пренебрежение. Нет, даже не к мысли как таковой (ее просто не понимают, а то и даже не услышат), но к нашей способности суждения! И это, пожалуй, нормально и было таковым во все времена. Но на кой же тогда современникам делать вид образованный, обремененный умом, называя всех предшественников ведомыми слепцами, ставя себя по умолчанию выше?! Ведь отличия нет, ибо меняется лишь поводырь, ведомый ведомому рознь разве что годами. Наше теперешнее общество, подчас можно представить подобно шоколадной медали (не смейте смеяться, любезнейшие! ), облаченной в якобы позолоченную фольгу; одна сторона – красивая, с выгравированным призовым местом и узором, но перевернуть ее, что там? А там – пустая гладь, быть может, с помятостью из-за свойства фольги... Переводя непосредственно из аллегории – тупость, узость, пустота и шаблонность, даже когда как людям кажется, что они выходят за рамки шаблона. И это еще мы не вспоминаем о том, что обертку можно снять... Без нее же, обнаженная шоколадная медаль выглядит уже не так утверждающе и обманчиво, все встает на свои места, и боже, с каким вкусом и наслаждением я сокрушаю нагую медаль своими зубами! Ах, какой вкус у безвкусицы (парадокс, не правда ли? ).  

Вот как бывает в универсуме: сначала херувимы изжигают тебя изнутри, плодя волну сомнений во миру. За ними же приходят серафимы, как высшие вершители, реализуют они сомнения, превращая их в демонов. И с ними предстоит борьба, их должно превозмочь. Это долго, это скучно и трудно, как физически, так и духовно. Однако выше путь простирается, к горам и лесам, где солнце встретит и позволит стать собою в себе, без всяких побочностей, кои сокрушим мы, идя по "священной" дороге!  

Я не гонюсь никому помочь, во мне нет столько старомодного сострадания. Я хочу лишь пролить свет на драгоценности и дать им возможность стать богатыми за счет самих себя.  

Ты – я, останемся же мы с тобою вдвоем пока летят страницы, наедине.