Paris journal

Парижский дневник  

Сколько уже позабыто,  

Сколько в прошлом сокрыто,  

Сколько придётся забыть.  

Родившись словно ниоткуда,  

Сверкая чистотой изумруда,  

Священной белизной естества,  

Собою все затмила навсегда.  

В доме на холме  

Чёрный музыкант в окне,  

Нигер в поленнице дров;  

В чулане скелет закрыт на засов.  

Это все не про тебя,  

Это чья-то чужая семья,  

Где дочь смотрит в пространство,  

Где живопись – ужас мещанства,  

Где рояль расстроен давно,  

Где он на работу уходит, словно в кино,  

Где женщина новая в доме несчастна.  

Словно свечи, леса Нотр-Дамм.  

С протянутой рукой монашек срам  

Сокрыл от глаз великий храм.  

С дежурными улыбками стоят,  

Вельветовые рюкзаки вокруг лежат;  

Их неподвижные глаза  

Разгадывают тайны мозаичного окна.  

Хочу владеть тобой,  

В тебе стремлюсь обресть покой,  

Поэтому я так пишу;  

Любовь мне подари, прошу.  

Люблю твои усталые глаза,  

Печальные от тягот расставания,  

Парк всеми позабытый и опавшая листва  

И наши частые блуждания.  

Вокруг все яростно кричит,  

Реклама к бунту призывает;  

Графити незаметно исчезают  

Под тяжестью руин;  

Они летящей пылью наполняют  

Утробы пылесосов и корзин.  

Лето уже.  

Я помню шоссе.  

Океан-брат шумит -  

Его штормит.  

В далеке, в ночи  

Электрические огоньки.  

"Дождь, эта ночь и горечь страданий;  

Похотливое авто желаний.  

Танцуй, Ванда, толстушка грязная,  

Застрявшая на мели.  

Ты нужна нам такая страшная;  

Себя нам покажи.  

Подвигай упругими бёдрами,  

Давай, не тяни!  

Насыться южными вётрами  

В палаточной тени.  

Это выглядит дико:  

Голая при луне,  

Она танцует лихо,  

Одеваясь на мокром песке.  

Благородных бродяг стая  

Толпится в дешёвом отеле.  

Тела от мороза оттаив,  

О лучшем мечтать не хотели.  

Актёры с жаждой моли  

В известном бильярдном клубе,  

В дыму и в стучащем шуме  

Наблюдают фурор абриколя.  

Там тусуются битники разные,  

Торжествуют традиции Дзен;  

Там прожить можно жизнью праздною,  

Проходя все кварталы за день.  

Он оставил, рыдая, подушку  

На измятых от слез ордерах.  

Сохранил он одну раскладушку,  

Остальное ушло на торгах.  

Все пластинки, все самое ценное,  

От досады ревя каждый день,  

Он бросал всем газетчикам гневное:  

"Пусть торчки вашу жизнь извернут набекрень".  

И они извернут;  

В мире правит дурман,  

Нежный ма-овый плут  

И красивый тиран.  

Помнишь, Билли, змею,  

Подругу нежную твою?  

Песок, что жаром обжигает,  

Завален ветками, сгоревшею листвою  

И кактус – небоскрёбом над землею.  

Я помню аромат раскрытого бутона,  

Сияние звёзд в ночной жаре  

И страстью истекающее лоно,  

Доколе разум не проснётся к утренней заре.  

О, Боже, неужели мы  

Спустились в сказочную ночь?!  

Во дворце, что в каньоне  

Мы оба родились.  

Я одинок в небоскребном бульоне.  

Если б в Сад мы с тобой возвратились!  

Синева каньонных теней,  

От них мне только больней.  

Здесь я встретил тебя ненароком  

И чрез миг уж стою одиноко.  

Испарился мой странный сон.  

Как мне в Сад твой попасть чрез каньон?  

Кто не ищет иных миров,  

Тот глупцами сочтёт тех,  

Кто поболе богатых даров,  

Страждет в райских кущах утех.  

В тех мирах, где мои друзья,  

Как безумцы в свои сады  

Уплывают от адской жары.  

Там где лоно её цветет,  

Где стену из бумаги трясёт.  

Возникнет монстра отражение,  

Свой взгляд на комнату бросит,  

Иронично глупца спросит:  

Что за странное помещение?  

Дай мне песен,  

Мир мне тесен.  

Изумрудных снов мне дай,  

Обрету я в них свой рай.  

Я дарую вам любовь -  

Чувство нерастраченное.  

Из водных глубин Солнце глядит;  

Оно незнакомо-знакомое ярко молчит.  

У чёрных мальчишек в лодке  

Есть все для подводной ходки.  

Как только вверх они из глубин,  

Давление вверх за ними.  

Подскочет нещадно адреналин,  

Сосуды порвёт носовые.  

Поднялись наверх и снова нырять;  

Им жизнь свою нету желания менять.  

Королевство на весёлой глубине,  

Песков спокойных Царство;  

Радужного разноцветия богатство,  

Весёлых рыбок,  

Что покоятся на дне.  

Тебя я медленно съедаю,  

Костей твоих я не касаюсь;  

Их многословие  -  мой страх,  

Выплевываю жемчуг в невиданных глубин мирах.  

Я видел сам как девочка кричала -  

Еле слышно, удивленно от удара.  

Я был и там,  

Где в телефонной будке был пожар и тарарам.  

Я видел ружья заряжают,  

Клич боевой индейского вождя.  

Адреналин сопровождает  

Полёта страх и высота.  

Я чувствую от страха возбуждение  

И наваждение, откровение,  

Как будто в стельку пьяный  

После битвы в луже крови я лежу усталый.  

Голыми являемся на свет,  

Уходим посиневшими из мира.  

Черви обглодают наш скелет,  

Медленно вползут в прослойки жира.  

Вот она, поэма, для тебя,  

Величайшего из преисподней зверя.  

Ползаешь там, где прогнившая земля,  

В мёртвых корнях в безысходность веря.  

Великая развалина,  

Ты источаешь преисподней аромат.  

И летняя чума вприхват,  

И благородная болезнь,  

Которой ты не рад;  

Кровосмесительный разврат;  

Вас, извращенцев, сущий ад.  

Ты убиваешь, ты хитришь,  

Крадешь и лжешь.  

Из Южного Безумия дрянь ты пьешь;  

Ты в одиночестве умрешь.  

И грязью всю одежду до подтяжек ты зальешь  

И наконец смекнешь,  

Что кто-то твои брюки носит  

И разрешение этот кто-то у тебя не спросит,  

И кто он, не поймешь.  

Но ты-то знаешь.  

Ты знаешь больше, чем сказать желаешь.  

Намного больше, чем ты можешь рассказать.  

Слова мне трудно подобрать.  

Как ты добра была со мною,  

О, ангел похоти, мне трудно описать.  

Твой тощий стан я вспоминаю лишь с тоскою.  

Как ты со мной была мила.  

Им расскажи как ты пришла  

И страстно посмотрела мне в глаза,  

Узрев в них тень ушедшей стражи.  

Ненужных мыслей тяжела поклажа,  

Не по сезону путеводная звезда.  

Бродяга ловит тачку на обочине дороги,  

Свой палец поднимая вверх;  

Ему для цели в мире нет помех.  

Translation of the Jim Morrison Poem "The Paris journal".