Время

Время. Начинаю свой рассказ. Но не потому, что боли нету более. Время потому, что замки из песка растоптали в пьяном танце мы с тобою.  

Какое ваше мнение: вырастит через полтора года – или нет? Необоримая печаль-тоска: в упакованную структурку отпрайсили варрант на годовой основе. И какие могут быть варианты?  

Во-первых, сюжет. Точнее – его отсутствие. Описание внутренних ощущений? Кому это интересно… Спервоначалу необходимо родить героя. Весёлого, искреннего, неподкупного, с прозрачной харизмой и постижимым мировоззрением.  

Примерно половина его уже торчит из материнского чрева, шевеля пальцами ног. Спрашивается: если рождаться ногами вперёд, то каково будет положение тела при транспортировке в печь или уложении во гроб? Эх, суета мирская… ей лишь бы мироточить. В очках или без, до или после обеда – любой расклад на сегодня хорош: уютен и соблазнителен.  

Итак, продолжим: акушеры не теряют времени даром, и пока стареющий извращенец перебирает сальными коготками похоти пережаренные сардели интимных эмоций, пуповина героя уже рассечена ювелирным ударом зубила, сплетён обезьяньим узлом конец её – и аккуратно упакован всуе. Сестра милосердия двигает мышь и фиксирует в служебной книге имя новорожденного: Тромбофлебеб Савельевич Прыщенко, рост одномоментный, вес плавающий. Она умиротворённо улыбается:  

– Это мальчик!  

– А почему не девочка? – задаётся вопросом поджидающий в коридоре отец (три дня не пил, и не хочет расстаться с градусником). На его щеке – следы зубов не к месту прибежавшей соседки. Его большие пальцы выписывают в воздухе замысловатые петли. В глазах болотной водой стоит воспоминание о недопереваренном детстве в арендованном родителями строительном вагончике на садовом участке возле железной дороги.  

Тем временем младенца пеленают и укладывают на ленту конвейера. Чуткие руки фасовщицы Зины заклеивают рот и анус «титаном» и упаковывают едва трепещущее тельце в картонный контейнер со звукоизоляцией и электро-подогревом. Специальным флуоресцентным маркером Зина (она же – Барандон Клепторпентуй) наносит инвентарный номер на широкую позолоченную ленту: теперь ребёнок готов к выдаче. Но где же мать его, Феодора Степановна?  

Благополучно родив, полосатой змеёй она соскальзывает с кушетки; липкий ядовитый след стелется за ней. Передвижение сопровождается характерным потрескиванием. Тёплый аромат варёных мидий заполняет помещение.  

А главный акушер уже занят отчётностью. Взгромоздившись на стальной насест и глумливо насупившись, он торопливо делает пометки электронным карандашом, не обращая внимания на предостерегающие крики натренированного персонала.  

– Егор Пафнутьич! Затворите жалюзи! – это молодая лаборантка Смегма включается в инкубационный процесс, желая проявить профессиональные качества там, где не просят.  

Поздно: утлый коридор уже почти полностью заполнен удушливыми испарениями, которые соблазнённая лёгкой наживой роженица недолго думая выпустила из раскупоренного участливыми медиками кишечника. Она посылает световой сигнал супругу: тот едко хохочет, вскакивает, и, сделав тройное сальто, временно исчезает за бетонными створами. Отрава проникает в незащищенные носоглотки акушеров, и те оседают на пыльный линолеум, кряхтя и постанывая в послушном бессилии.  

Контейнер с новорожденным продолжает движение по конвейеру, приближаясь к распределительному окошку. Здесь уже ждёт мать, которая, воспользовавшись рассеянностью охраны, сумела заползти в вентиляционную шахту и бдит теперь, ёжась кольчато. Ещё мгновение – и коробка с младенцем падает на бочок. Сквозь смазанную нечистотами решетку вентиляционной шахты счастливая мать наблюдает, как новорожденный, проломив рогом размякший от выделений картон, выпрастывает вдоль стен сиреневатые щупальца, самодовольно рыча и шелестя обрывками позолоченной ленты.  

Счастливый отец наблюдает за происходящим в монитор. В сладком волнении он теребит антенку передающего устройства и тихо стрекочет перепонками ложных подкрылков: мечты сбываются (хотя и не все, и не те, и не сразу). В благообразном воодушевлении подскакивает к агонизирующей Смегме и пытается овладеть через свищ в плевральной полости. Преуспев, с жаром копулирует, но к этому моменту девушка уже мертва.  

– Савелий! – подзывает Феодора с потолка супруга, – не торопи события, повремени с трепетом!  

Но где там… Савелий во власти экстаза игнорирует голос рассудка: его простата быстро сокращается, выстреливая струи раскаленного семени в остывающие ткани незадачливой лаборантки. С невнятной отрыжкой супруга сползает на разогретое утренним солнцем окно.  

Внезапно (очевидно, вследствие ожога спермой) тело Смегмы приходит в движение и начинает совершать ритмичные челночные покачивания (Савелий здесь ни при чем: давным-давно он извлёк из хрупкой туши натруженный уд и дал облизать супруге).  

– Что это, батюшки?! – визжит Феодора, указывая на шевелящийся труп обоими кончиками языка, и в это самое мгновение пуля снайпера, прошив разгоряченное зарёю стекло, с утробным чмоканием вытряхивает её продолговатый мозг на голубой подшерсток ковролина.  

– Война? – устало щурится Савелий, выбирая в новенький шприц полтора куба из ложки, – ах, как не хотелось бы: нынче вечером тесть обещался заехать: рыбалка, пяток карамболей… – он хватает отяжелевшее тело жены ловкими пальцами, пальпирует в поисках пульса. Увы: пульс отсутствует.  

Очередная пуля срезает мочку уха. Хлюпая свищом, с неприятной улыбкой на бескровном лице приподымается на корточки Смегма. С приглушённым клёкотом её прямая кишка разрешается увесистой порцией студенистых экскрементов.  

– Пригнись! – Савелий, не вынув иглы из вены, бросается к девушке, неловко прижимая к полу уже почти холодное тело. Новая волна возбуждения трескучим пламенем охватывает чресла. Ещё несколько выстрелов снайпера уже не беспокоят родителя: приосанившись, он оседлал псевдо-живую Смегму и вибрирует в ней распухшим фаллосом. Благодаря удачно подобранной позиции пули свистят над головами, не причиняя вреда сладострастникам. Ещё пара дюжин по-стахановски уверенных фрикций – и новая порция белковой слизи, пузырясь, наполняет полости трупа.  

– Медлить нельзя, нужно спасать Феодору, – размышляет минуту спустя Савелий, откинувшись на спину и с видимым удовольствием закуривая. Смегма невнятно ворочается.  

Савелий докуривает, подтягивает носком башмака клетку с кавказским зябликом и рывком распахивает дверцу. Одуревшая от внезапной свободы птица рвётся во вне как блевотина из перепившего подростка, но бдительный страж на чеку – и вот уже незадачливое пернатое нежно, но надёжно зажато в отцовских ладонях. Теперь необходимо отыскать клитор.  

Пока Савелий с птицей в кулаке рыскает по лобку обездвиженной снайпером Феодоры, а разомлевшая после плотских утех туша лаборантки медленно, словно утренний бутон, расправляет на пропитанном кровью ковролине суставы и сочленения, в помещение просачивается Тромбофлебеб. Успев насосаться молока из полновесного вымени фасовщицы, он ощутимо прибавил в весе, да и в габаритах преуспел изрядно. Его рог пульсирует новым знанием. Зычный хрип утверждает первичную волю. Грамотно переместившись к окну, Прыщенко-младший выпускает из зоба облако утробного пара, начисто скрывающего родителей от прицела снайперов: защита активирована, можно действовать.  

Отточенным движением Савелий подводит голову зяблика к клитору помертвевшей супруги и, едва ощутимо сжимая пальцы, отдает ментальный приказ юркому клюву. Клюв зяблика впивается в клитор – и в ту же секунду тельце пернатого резко раздавливается судорожным усилием тренированной кисти. Туловище Феодоры охватывает бурная конвульсия, оно выгибается как собака в петле, разбрызгивая на окружающих содержимое утроб и кишечника.  

– Рота, подъём! – взывает всеми четырьмя глотками Тромбофлебеб, озаряя интерьеры лечебницы сполохами эндогенного пламени.  

И Феодора просыпается.