Ветры востока

Сухие тёплые ветра  

Вернулись давеча с востока,  

И долго реял в тучах сокол,  

И долго реял,  

До утра.  

Монисто буйного крыла  

Звенело дивно, неспокойно,  

И перья вороные тонко  

Прошила нитка янтаря…  

Над бархатистой тканью поля  

Зеленый дуб, листвой шумя,  

Качался тихо и безвольно.  

И сокол сел на ветви кроны;  

И дуб утих над ним; суровый,  

Как непокорный великан,  

Зарей граненою рожденный,  

И проблеском волны Днепра…  

И баял сокол песни ветра,  

Да сказки старой целины,  

Кольчугами лесов одетой.  

Всё пел,  

Всё пел, звеня, как лето,  

В колосьях вызревших, стальных…  

В далеких и неведомых  

Морях-сказаньях разливался,  

И снова в небо поднимался,  

Очерчивая гладь земли.  

И снова дуб стоял один,  

И ждал, чтоб сокол возвратился.  

Он возвращался.  

Он садился  

На плеч могучие узлы.  

Он прилетал сюда усталый,  

В пору, когда стена дождя  

Его в полёте накрывала  

В исходе золотого дня.  

Он прилетал сюда нечасто,  

Как письма в позабытый дом.  

Дуб одиноко ждал его,  

Молился грозом безучастным.  

Чтоб те его тоску смывали,  

С ним, стражем чащи, заплетая,  

Привольный сокола полёт.  

Дуб слушал песни, удивлялся  

Той жизни,  

Жизни дальних стран,  

Которой никогда не знал.  

Он таял в голосе атласным,  

И молчаливо любовался  

На перья и на гордый стан.  

Но только ливень утихал,  

Терялся сокол в небе ясном,  

Лучиной в дымке угасал…  

Чтоб слиться воедино, мало  

Души туманного родства.  

Один, пьянящий, нужно яд  

Ежеминутно пить глотками,  

Чтоб шёл по венам, как цунами,  

Чтоб кровь кипела,  

Сердце жгла…  

Полёт был соколу тем ядом,  

Что он готов был пить до дна:  

Его манила вышина…  

А дуб бесшумной свечкой таял,  

И ветер листья нес… они  

До тех высот не доставали  

И, возвернувшись, опадали,  

Ложась на рукопись земли.  

Зачем дается жизнь тому,  

Кто на полеты не способен?  

Ведь там лазоревую волю  

Не отягчает ворох дум…  

Там ясный свет, что не обманет,  

Там жизнь, там истина одна…  

Дуб, поднимаясь над туманом,  

Глядел туда,  

Глядел и ждал.  

Ему казалось:  

Он бы встал,  

Он бы испил тот яд до капли,  

Он полетел бы в эти дали,  

Когда б его с собой позвали…  

Увы, никто его не звал.  

Давно уж друг не прилетал…  

И дуб стоял, молчал, склонившись,  

И дуб почти мечтал о том,  

Чтоб стёрли ветры лик его,  

Простор другим освободивши…  

И дуб молчал, в тоске не слыша,  

Дождя и грома — ничего…  

Минул, растаял ворох лет  

Над шелковистой гладью поля.  

В глуби зенита, в небе вольном,  

Вновь показался силуэт…  

Летел, спускаясь ниже, сокол,  

Но дуб не ждал над той землёй,  

И ствол, что был таким высоким,  

Лежал, страша изломом чёрным —  

Коснулась давнею грозою  

Косая молния его.  

Он спал спокойным вечным сном…  

А блеск гвоздик, цвет васильковый,  

Что жили под зеленым кровом,  

Целуя ветви, стлались звоном,  

И тёплой плакали росой…  

Недолго над его могилой,  

Склонившись, сокол простоял…  

Вновь ветры птицу подхватили,  

И в гуще неба белогривой,  

Он тёмной искрою мерцал.  

И сокол не вернулся снова.  

И край тот больше не видал  

Широкий перьев блеск свинцовый,  

И темно‐синий пламень глаз,  

Как лёд, холодный…  

Он не вспомнил  

О мёртвом друге даже раз.  

И воздух нёс листок дубовый,  

Что был забвенностью изломан,  

Что солнце выжгло добела,  

Что время сорвало, гадая…  

От веры, жертвенности, боли  

Лишь эхо давнее осталось,  

Лишь облетевшая листва…  

Отплакали, отпели травы,  

И шумом молодой дубравы  

Их серебристый плач зарос.  

И земли будут вечно помнить,  

Того, кто точно был достоин  

И вышины, и слов, и слёз.