Румбо

The days have come  

When the steel will rule  

And upon his head  

A crown of gold  

Your hand wields the might  

The tyrant's the precursor  

You carry the will  

As the morning is near  

© Thomas Gabriel Fischer  

Забравшись на радиатор, Злотник выглянул из окна полуподвала и замер, прислушиваясь. Борис и прибившийся у элеватора толстяк затаили дыхание, только трудно было унять стучащее молотом сердце.  

«Чисто» — показал Злотник, выползая наружу.  

Борис занял его место, вглядываясь в сумрак:  

— Э, слышь… забыл, как звать тебя?  

— Антон, — робко напомнил парень.  

Несмотря на внушительные размеры, щетину и едкий аромат, он походил на ребёнка.  

— Ясно. Слушай сюда. За водой ходим по очереди. Если ты с нами, пойдёшь следующим, усёк?  

— Это опасно? — голос Антона дрогнул.  

— Опасно, ясен красен! Но утром вода понадобится. Сейчас новолунье. Демоны разлетелись по гнёздам, дороги свободны. А месяц проклюнется — к трубе не подойдёшь.  

Он закурил, выпуская дым вдоль стены. С минуту висело молчание.  

— Откуда они взялись вообще? Из космоса, что ли? Вы что-то конкретное знаете? — Толстяк потёр лицо, — это какой-то кошмар… мне до сих пор кажется, что я сплю… как бы проснуться, а?  

Борис поморщился:  

— Откуда… известно откуда: из Ада. Всё было предсказано, да никто не верил. Всё в святых книгах описано, да никто не читал. Первого ублюдка звали Румбо. Он был как мы, но вместо сердца — стальное яйцо. И спустился в Ад, и вывел железную ведьму, и когда они спарились, второе Солнце взошло…  

Он вновь замолчал. Курил, часто затягиваясь.  

— Когда всё было разрушено, тучи пыли закрыли небо, — Борис, аккуратно затушил окурок и спрятал в карман, — мы в дружину спасателей записались, по линии МЧС. Получили защитные комбезы и дозиметры. А потом появились яйца. Металлические, размером с куриное. Они фонили, и мы их не трогали, и других предупреждали. Но всё равно дети подбирали их и уносили с собой. А когда ребёнок засыпал, железное яйцо заползало в задний проход. И он уже не просыпался. Яйцо — это зародыш, который быстро созревает и вылезает, разрывая тело. И вылупляется адское отродье. Людей либо убивают сразу, либо сгоняют в лагеря. Что там с ними делают… лучше тебе не знать. Просто для понимания: в случае чего, лучше умереть сразу. Когда они поблизости, можно понять по запаху. Излучение озонирует воздух — профессор объяснил нам — сейчас к нему идём как раз, познакомишься. Пахнет как после грозы, или типа как свежее бельё, что ли… Если учуешь этот запах — беги со всех ног без оглядки: они где-то рядом. Ладно, не будем о грустном. Сейчас главная задача — наладить связь. Объединить всех выживших. Организовать партизанское движение.  

К окну приблизился Злотник. В каждой руке — по 20-и литровой канистре. Борис принял груз, кивнул Антону:  

— Раз жизнью рисковать не хочешь — будешь воду таскать, усёк?  

— Да оставь его… я не устал, — Злотник вынул из-за пазухи наполненный водой презерватив и с наслаждением перелил жидкость в рот, — стаканы теперь в дефиците…  

— А демоны от воды не ржавеют? — осторожно поинтересовался Антон, но получил в ответ лишь снисходительную усмешку.  

Расселись у радиатора, подстелив рубероид. С минуту молчали. Злотник кивнул на потемневший прямоугольник окна:  

— Месяц проклюнулся. Завтра уже не побегаем…  

— Почему? — повернулся Антон.  

— Новолунье. Дьяволы обретают силу.  

— От Луны?  

— У них другой биоритм, ты не в курсе? Сутки равны фазе Луны. В полнолунье даже не думай высовываться: у демонов самый активный период. Мечутся как заведённые. А в новолунье наоборот, впадают в оцепенение. По идее можно подкрасться и убить дракона, пока не очнулся.  

— По идее?..  

— Лично я пока не пробовал, — усмехнулся Борис, — говорят, завалить их можно, если только верхушку отрезать. Болгаркой, к примеру, — он прикурил снова и глубоко втянул дым, — но нужен РЗК, костюм радиационной защиты. И эту башку надо под пресс… ну или раздолбать кувалдой: иначе она приползёт и прирастёт обратно.  

— А оружием? Гранатомёт, или, не знаю, пушка… или взорвать?..  

— Гранатомёт… где его взять-то? Связь через пень-колоду… бардак, мама не горюй. Оружие, боеприпасы — всё на вес золота.  

— А как они размножаются? Яйцами?  

— Приклеиваются друг к другу, вибрируют и ярко светятся. И кончают ртутью. А самка потом высирает яйца железные. Дальше известно что. Наши организмы нужны им для вынашивания личинок. Живые инкубаторы…  

По сигналу Злотника они поднялись и собрали нехитрый скарб. Антон с готовностью взял канистры, и сразу был неприятно озадачен их тяжестью.  

— Устанешь — говори… поменяемся, — Борис взвалил не спину рюкзак.  

Пройдя по меняющему направление тоннелю, оказались у русла центральной шахты, где спустились на уровень ниже. За время пути Антон совершенно выдохся и взмок. Нести в руках он уже ничего не мог: плечи и кисти словно обработали киянкой. Без лишних слов воду подхватил Злотник, который, несмотря на худобу и невысокий рост, казался не живым существом, а железным механизмом.  

В неровном свете блеснули рельсы. Оседлав ручную дрезину, углубились в чёрное жерло. В промозглой тьме светились экраны телефонов. Проехав около километра, свернули в ответвление и встали. С усилием Борис провернул запорный винт, потянул, упираясь ногами: чугунный тюбинг распахнулся, открыв освещенный проход.  

Ещё сотня шагов — и железная дверь. Условный стук отзывается эхом, и практически сразу замок громко щёлкает.  

Они в бетонном бункере с низким потолком. Письменный стол, холодильник, электроплита, видавшие виды кожаный диван и кресло. На столе — телефон и пульт. В кресле с ноутбуком на коленях — человек в бинтах. Это профессор Шнекутис, автор мемуаров «Жизнь как осознанный поиск гармонии».  

Судьба сыграла с ним злую шутку. Во время регулярных вылазок на поверхность профессор подметил старый одноэтажный дом с палисадником: рябая штукатурка, немытые окна, высохший плющ. Дождавшись новолунья и помолившись, решился на вылазку.  

Фон минимальный, но у самой двери два женских голоса, почти одновременно произнесли:  

— Не входи… Не входи…  

Но профессор не отступил и вошёл: голоса он слышал и раньше — постепенно привык к ним.  

В доме обнаружил детей. Трое. По виду — человеческие: мальчик лет пяти, приблизительно такая же девочка, и, очевидно, их старшая сестра — хилый подросток с косичками. Укутаны в яркие разноцветные тряпки. У младшей девчушки шея перебинтована чулком. Стоят, улыбаются.  

Под лестницей валялся труп собаки. Слишком поздно профессор понял, что исходившее от него зловоние замаскировало другой аромат.  

Обошёл детей сторонкой, стал рыться в вещах, но находил лишь пыльные игрушки. Всё ценное увезли с собой? Или кто-то раньше него уже собрал остатки?  

Вдруг на периферии зрения почудилось странное: старшая девочка подлетела «уголком» в воздухе, и, с хлопком высадив ногами окно, исчезла.  

Резко развернулся. Да нет: вот же эта девочка — стоит, где стояла. И окно целое. Опять галлюцинации от стресса и переутомления?  

Замешкался и допустил непоправимую оплошность: дал детям окружить себя. Они взяли его за руки и повели показывать пианино.  

Пианино было странным: маленькое, размером с журнальный стол. С удивлением профессор раскрыл крышку и обнаружил неокрашенные деревянные клавиши. Они были такие чудные…  

Не удержавшись, решил вспомнить юность и сыграть вальс ля минор Шопена, но вместо знакомых аккордов из-под клавиш зазвучал собачий лай!  

Злобный собачий лай: то лаяли «дети». И, превратившись в сияющих псов, набросились.  

Они не планировали убивать: хотели просто позабавиться.  

С тяжёлой лучевой контузией, перекушенной ногой и без левого глаза — таким нашёл его Злотник.  

— Доброго здравия, бойцы, — улыбается Шнекутис, — присаживайтесь, рассказывайте… — он кивает на диван, а глаз его, кажется, смотрит куда-то вглубь организма.  

Под весом Антона диван жалобно поскрипывает. Втроём на кожаных подушках тесно. Злотник в двух словах набрасывает новости. Профессор молчит. Он задумчив.  

— Ладно, — Борис и Злотник поднимаются практически одновременно, — мы пока в четвёртый… посмотрим, куда новенького пристроить.  

Антон привстаёт, но профессор жестом останавливает его. Щёлкает замок тяжёлой двери. Они остаются вдвоём.  

— Пора принимать лекарство, — подмигивает Антону Шнекутис, — будьте добры, дайте мне вон ту кастрюлю. Осторожно, там вода.  

Антон с готовностью встаёт, бережно берёт стоящую на холодильнике эмалированную кастрюлю и ставит на стол перед профессором. Последний тем временем извлекает из ящика стола бумажный пакет, зажигалку и пластиковую бутыль с обрезанным дном. На горлышко бутыли навинчена пробка с металлической сеткой.  

Шнекутис подмигивает Антону, опускает бутыль в кастрюлю, насыпает из пакета на сетку немного зеленоватого порошка:  

— Расскажите пока о себе.  

Он подносит к порошку пламя зажигалки и аккуратно приподнимает бутыль. Плотный дым наполняет пластиковую ёмкость.  

— Да мне особо и рассказывать нечего… — Антон теребит щетину на шее, — когда всё началось, родители были в Дубае. Там вроде сразу всех накрыло. Телефон отключился, и всё. Мы с сестрой вместе с другими побежали в метро. Думали, пересидим сутки, двое. В итоге больше года под землёй. Нашли знакомых: с моей работы, и сосед ещё сверху. Жили в отсеке. Двадцать девять человек, на автономном обеспечении. Водопровод под боком. Восемь детей и семь женщин, вместе с сестрой. Для пропитания — крысы и насекомые. На поверхность практически не поднимались. У меня глаза от солнечного света отвыкли. А потом затопление. Все ломанулись в вентиляционную шахту. Паника, давка… потом удар — и всё. Очнулся в санитарном ангаре. На голове бинты, во рту сухость, тошнит как с похмелья. Телефон, документы — всё пропало. Что с сестрой — неизвестно. За мной ухаживала одна женщина. Из добровольцев, врачам помогала. Она умерла… — Антон запинается, голос срывает в рыдание.  

Минуту спустя берёт себя в руки. Вытирает лицо, прочищает нос, замолкает, кусая губы.  

— Поплачьте, не стесняйтесь: слёзы приносят облегчение, и в этом нет ничего постыдного — особенно, теперь… — откинувшись на спинку кресла, профессор прикрывает глаза, почёсывается, — дунуть хотите?  

— Лучше, наверное, не надо: только хуже будет. Я попил бы… очень пить хочется.  

— Воля ваша. Как говорится, моё дело — предложить. В холодильнике вода. Ребята соорудили мне фильтр: живу как король. Держите стакан. А чем занимались до?..  

— Работал в компании одной… по логистике.  

— Высшее образование имеется?  

— Финансовый университет. Экономист.  

— А чего ж не по специальности?  

— Я и по специальности работал некоторое время, в банке. Но там не сложилось…  

— Ясно. Ну, что ж. Теперь будем вместе. Не падайте духом: из каждой ситуации можно при желании извлечь уникальный опыт. Как говорил Черчилль, кризис — это новые возможности. Я, вот, наверное, долго не протяну… но, даже сознавая это, не впадаю в уныние. Даже сказал бы, наоборот: буквально пылаю энтузиазмом. Вообразите только: рядом с нами — представители неизвестной уникальной цивилизации, которая, к тому же, на несколько порядков превзошла человека в развитии! Какой восторг для учёного! Какой безбрежный океан для исследовательской деятельности… понимаете, о чём я?  

— Понимаю, — Антон осторожно возвращает на стол стакан, — но ведь… это опасно.  

— Смертельно опасно, — Шнекутис заряжает ещё один водник, — ну, а что вы хотите? Человек для этих созданий — просто источник пищи. Но это пока. Уверен, что со временем они обязательно поймут, что имеют дело с перспективными разумными существами, которые могут послужить им не только в таком очевидном качестве…  

— А что вы о них разведали? Откуда они… свалились на нашу голову?  

— Крайне мало… увы, абсурдно, ничтожно мало. По всей видимости, это организмы, состоящие из молекул металла: то есть, нечто вроде живых подвижных кристаллов. Но это неточно. Видите ли, человеческое восприятие ограничено трехмерной матрицей, или, скажем так, достаточно узким диапазоном частот. Надеюсь, для вас не является новостью, что привычный нам мир материи — просто, так сказать, интерфейс, объёмная картинка со звуком и запахом, генерируемая мозгом. Думать, что, к примеру, вот этот стол существует независимо от нас с вами так же нелепо, как воображать, что диктор новостей сидит внутри телевизора, хе-хе-хе… Тысячи, миллионы иных миров могут существовать прямо здесь, рядом с нами, проходить буквально сквозь нас, понимаете? Они находятся в другой, недоступной нам мерности — и потому неощутимы. Мне представляется, что эти пришельцы могут обитать во многих измерениях одновременно. И, по неизвестным причинам, проявились в земной матрице в виде металлических тел. Лично мне они напоминают огромных светящихся насекомых, типа платяных вшей. Но некоторые из нас видят их как гигантские фаллосы. Очевидно, они могу произвольно менять форму, воздействуя на наше восприятие.  

— Но, если они из металла, они же должны быть очень тяжёлые… почему они так быстро двигаются? Как бы летают — причём, бесшумно…  

— О, это очень интересно. По всей видимости, они используют силовые поля. Иными словами, работают с энергией напрямую — а не через посредство «материи», как мы. Они ведь и не едят людей в буквальном смысле, как бутерброд — но заряжаются энергией боли и страха.  

— Я раньше читал о таком. Думал, это древние мифы, суеверие. Но ведь вас…  

— Меня поймали их дети. Они играли. Наши дети тоже часто мучают животных, убивают насекомых —просто из любопытства. Нет, здесь всё сложнее и тоньше… Между прочим, вы знаете, что их женщины рожают только мужчин? А самих женщин выращивают в специальных лабораториях? По всей видимости, они пришли к такому пути размножения в результате сложных эволюционных процессов. Таким образом они могут регулировать популяцию: искусственно снижать или наоборот повышать количество фертильных самок — в зависимости от необходимости.  

— А железные яйца?  

— Они не вполне железные. И не совсем яйца. По сути, это маленькие ядерные реакторы, которые обеспечивают их жизнедеятельность в мире плотных форм. Знаете, как попавшая в створы моллюска песчинка обрастает жемчугом? Примерно также это яйцо обрастает металлической плотью, превращаясь в половозрелый организм. Можно сказать, что это их сердце.  

— Так вот, почему тот парень говорил про человека со стальным сердцем…  

— Ну, это, скажем так: условная схема, доступная его пониманию. Ребята они неплохие: ответственные, самоотверженные. Но и наивные, конечно — в силу невежества и простоты. Всерьёз надеются организовать какое-то сопротивление…  

— Значит, вы считаете…  

— Как вы думаете, сможет ли стая дворняг помешать человеку начать строительство на территории, которую они считают своей? Это же просто смешно. Как было сказано ранее, мы можем только надеяться, что некоторые единичные счастливчики пригодятся им в каком-то неведомом для homo sapiens качестве. Будут, так сказать, одомашнены — как приручил когда-то человек отдельных представителей фауны. Поймите: разница в развитии не позволяет говорить ни о какой конкуренции. Это всё равно, что устроить гонки самолёта с паровозом… Впрочем, о существовании того и другого, нам очень скоро придётся забыть…  

— И каким образом вы планируете… стать их домашним животным?  

— Лично я уже ничего для себя не планирую. Жизнь моя в этом теле, увы, на исходе. А жаль: ведь именно сейчас начинается самое интересное!  

— Но… вы же всё равно проводите какие-то исследования?  

Профессор долго молчит. Затем отпивает воды, достаёт из стола сигарету, закуривает:  

— Молодой человек, осознайте, пожалуйста, такую вещь: одно разумное существо способно понять другое разумное существо только в пределах собственной сложности. Если вернуться к нашему примеру с дворнягами… собака в состоянии понять человека — но только на уровне развития своего сознания: она может выучить определенные команды, чувствует эмоции и даёт, что называется, обратную связь. Но вы не сыграете с собакой в преферанс, и не поговорите о политике. И в то же время человек представляется собаке понятным, хотя и во многом странным существом: ведь более сложная сторона нашей жизни ей недоступна.  

— Короче, jedem das seine, — решается вставить Антон.  

— Именно. Каждый судит по себе: чего уж банальней… Вероятно, со временем, человек (ежели на корню не вымрет) научится понимать какие-то части сигнальной системы этих удивительных созданий… условно говоря, их язык, их поступки, их чаяния — но не глубже доступного нам человечьего уровня. В рамках этих привычных параллелей нам будет казаться, что они общаются как мы, чувствуют как мы, живут как мы… но всё это будет иллюзией, ибо подводная часть айсберга не видна нашему глазу и недоступна пониманию. Так и всё, что я рассказал вам про регулирование популяции, силовые поля и железные сердца… всё это — лишь видимая часть: та, что на поверхности. А та, что под водой — навсегда сокрыта…  

— Тогда какой в этом смысл? Или вы надеетесь, что одомашненные этими тварями люди имеют шанс как-то продвинуться в развитии?  

Шнекутис пожимает плечами и задумчиво тушит окурок:  

— Вспомните, что говорил Герман Гессе: «Вы находитесь сейчас в школе юмора, вы должны научиться смеяться. Ну, а всякий высокий юмор начинается с того, что перестаешь принимать всерьёз собственную персону». Не принимайте себя всерьёз, молодой человек. Учитесь смеяться — учитесь заново. И помните: как бы всё не сложилось, в конце концов, каждому воздастся по заслугам. И уже воздаётся.  

— То есть?..  

— Природа не терпит лишнего. Она — воплощение прагматизма. Для того, чтобы понять и объективно оценить творящиеся в ней процессы, нужна дистанция. Иными словами, условный оценщик должен находиться вне системы. Наблюдать с высоты. Донасьен де Сад написал однажды: «Лишь наша гордыня надоумила нас возвести убийство в ранг преступления. Решив, что мы высшие существа во вселенной, мы по-идиотски вообразили, что любой вред, причиняемый нам — это чудовищное преступление. Мы уверовали, что Природа зачахнет, если наш великолепный род человеческий исчезнет с лица земли, тогда как, напротив, полное истребление людей вернёт Природе творческую способность, которую она доверила нам, придаст ей энергию, которую мы похищаем у неё, размножаясь». Подумайте над этим как следует. Случившееся представляется нам сейчас величайшей трагедией и несправедливостью, в то время как…  

Профессор умолкает, уставившись единственным глазом в пол.  

— В то время как… что? — тихо спрашивает через минуту Антон.  

Шнекутис медленно поднимает глаз. От его улыбки Антону становится не по себе:  

— Молодой человек. Я рассказал вам всё, что знал. О дальнейшем — догадайтесь сами.  

Ухаживали за профессором как могли, но через две недели он скончался.