~ Панк-рок и мамочки ~

* * * *  

~ Панк-рок и мамочки ~  

Мы сидели в середине небольшого зала, на прозрачных разноцветных пластмассовых стульях. Сцену украшали портреты композиторов в оправах, сделанных под золото, бордовых занавесей с канареечными подвязками в свете белых люминесцентных ламп, зрелище то ещё. Два рояля по центру вдоль, ударная установка левее, со стороны зрителей, и чуть глубже. Ещё пара тройку родственников разных поколений, были разбросаны в первых рядах по залу. Быстро забегали новоиспечённые музыканты со своими инструментами, играли под дирижёрскую дудку с примесью наставлений, и также исчезали за двойной высокой белой дверью. Непривычно слушать что-то подобное, имею в виду живую музыку. Поначалу это даже дезориентирует, а на дистанции, как ни в чем не бывало, уже царапаешь носом небо. Так оно и вышло. Надменно покрывая виолончелисток взглядом, я смотрел, как они сжимали эту хуйню между ног в своих обтягивающих черных брючках. Как медленно водили рядом смычком и перебирали, скользили вниз-вверх по струнам. Или на ту с флейтой и плавной кистью с длинными тонкими пальцами. Её формы бёдер и малого таза виднелись сквозь толстую коричневую юбку, скатывающуюся к таким же безвкусным дубовым брогам. Ведь тело ничем не спрятать, если ему хочется. И возвращаясь ко всем описаниям, понимаю, что хочется тут только мне. … Тогда ещё дальше, и оттолкнувшись от спеси, пускай та подскажет выбирать из их всех, возжелавших. Забавно…  

Глаза мои поедали ещё и пышные щеки с перманентной усталостью на лице. И я бы столько дуть уебался. Но это просто такой типаж. Овальное лицо, с крупными круглыми выпученными глазами, с давно насевшими под ними тёмными мешками. Вздёрнутый нос, пяточком. Приоткрытые губы. Второй подбородок, как будто от того, что всю жизнь дышала она ртом, ведь тело её в полном порядке. Флейтистка... Глядя на таких думаешь, что у них хронически течёт с носа. Волосы они обычно заправляют в пучок, а те, что остаются – дыбятся в разные стороны, словно наэлектризованы. Сейчас уже анализируя, может даже джинсовый комбинезон, заправленный в резиновые сапоги, красная вельветовая водолазка. Но это уже какие-то образы с детства. И что теперь только в голову не лезет! По ассоциативному ряду всё дальше в грязь: свиньи, чавканье, какие-то отруби, потроха… Она бы задыхалась.  

Ах…  

Глаза пусты и смотрят сквозь, и лица их безвкусны....  

Следующие на сцену вышли три скрипачки. Красиво играют, я бы сказал волнующе. Синусоидою, то наращивая, то сбрасывая эмоцию. А так, как ручною пилою по сердцу. Мне по душе. Рюмку водки бы. Вот это я понимаю музыка, не то, что эта отечественная панк-роковская пиздострадальня, которой я ежедневно ссу себе в уши, сращиваясь со всем индустриальным аппендицитом. Хотя водки итак-итак хочется. Ну и не предыдущая дуделка, с этим сложно спорить. Пятиминутный свист, отравляющий слух. Был бы змеёй – Выполз лишь бы кому пизды дать. И с этой Беллой я ещё пообщаюсь.  

– Ну что, уже чувствуешь духовное просвещение? Выбрались из дома, называется – улыбаясь, говорю Тэти.  

В перерывах нам даже в шутку дирижёр предложил побыть судьями и пройти за столик, где стояли хрустальные гранёные фужеров, со стеклянными бутылками воды рядом. Я переспросил уже у Тэти, она повторила. Я наклонился к ней и сказал: "не ну а чо мы дома из гранёных стаканов не пили что ль? У нас и своих-то там, в серванте штук шесть завалялось. Пошли хоть раз в первом ряду посидим, поближе их инструментики поразглядываем". Мы рассмеялись.  

Следующий на сцену выпленулся какой-то детский ансамбль: щупленький парнишка, забегая на сцену, вход на которую был с зала, споткнулся о ступени. Чуть не продырявил жопу маленькой жирной скрипачке своим носишкой. Лучше бы сдулась. Почти также нелепо поднялся и плутал к своему месту.  

Со второго ряда к нему выбежала молоденькая мама, стала отряхивать ему штанишки, от пыли, пуха, и, причём слишком старательно, как будто зависит его судьба. От каждого её прикосновения он пытался удерживать себя в равновесии, шатался, как лист на ветру, уведя всё нутро в дирижёршу.  

– Скотти! Посмотри на меня. Выпрямись – величественно подаёт приятная женщина в возрасте так, как свойственно всякому музыканту, оставившему значительное количество лет советской сцене. Прям какая-то школа кино, по-Станиславскому.  

– Чуть-чуть левее. Голову. Та-ак. Вступишь со второй октавы.  

Мама всё не отходила, неловко стало даже маленькому Скотти, который очнулся после выслушанных наставлений и что-то пропищал мамочке.  

Начали играть. Ну... Скрипка, я, вообще, купаюсь. В моменте мнимого духовного блаженства, с окна обратно перевожу медленно взгляд в зал, на сцену. Там все кривые, в мятых рубашках, прыщавые, ещё не сформировавшиеся малолетние ебарики, у которых сенсорные блять радары вместо ушей, у кого-то со спарившуюся гору с хребтом носище, кто-то, как глиста в скафандре, а на лице все шесть месяцев детской колонии и незащищённого секса. Их несуразно длинные инопланетянские руки, вплюснутые в узкие плечи, гуманоидные, блять, бошки, размера XL. Меня коротнуло. Поочерёдно быстро закрывая глаза, пытался это развидеть, прийти в себя от не сочетания мыслей, музыки и людей. Тэти наклонилась, прикрывшись рукой – Мне больше нравится та, что слева, в чёрном платьице, она так старается!  

Я смотрел и реально не понимал. На эту... Рыжую... Жирную... Скрипачку... в кузнечном блять кожаном фартуке. Талант...  

– А мне больше мама Скотти.