Очерки на полях юности (Отрывок №...8)

* * * *  

~ Отражение ~  

– В общем, я опять угадал её пароль. Какой это уже, раз третий подряд? Может просто хорошо её знаю. Сидел, пережёвывал диалоги Лидии с Убром на завтрак. И что? Да, какие-то моменты меня реально в них не прикалывали: разношёрстные их шутейки, словечки, понятные только им. Я точно уже поплыл, но остановиться уже не мог. Ревность, чёрт её... Они собирались идти гулять – она ничего не сказала... Ну, в целом понятно, куда меня понесло. Через пару дней мы у Лидии, листаем фотки в её телефоне. Я листаю. Там была она, в ногах у Убра... Лидия вырвала телефон... Не знаю, на что рассчитывала? Спрятала за спиной играючи. Там всё и вскрылось... Мы говорили. Долго... Бля...  

– Ну и?..  

– Да ни чё! Решил – "похуй". Уйду в отрыв. Напьюсь, расхуячусь табаком нюхательным. Так, в общем, и сделал. Рубанулся под какой-то депрессивный рок на ходящем паркете среди диванных подушек.  

И вот, стою у неё на пороге, ключ у меня был, слышу там, в глубине, голоса их. Кровь забила в голову, аж гребнем висок зачесала, и сильнее с каждым осторожным в зал шагом, приближающим меня к апофеозу. Я должен был точно удостовериться... Так туда и тянуло. Они сразу меня заметили, повернув головы с дивана, что стоял посередине комнаты. Лидия не на шутку насторожилась. И этот тоже... Знаешь, как это бывает? "Это не то, что ты подумал" или "Я могу объяснить". Но мой взгляд уже сфокусировался на цели. Я буквально ничего не видел, градусов может на тридцать от обычного. Помню его ладони передо мной, помню свою... Нащупавшую сзади, на кухонной тумбе, филировачный нож. Помню чувство... Как ярость и ненависть точечно колола каждый миллиметр кожи. Я слово был для неё магнитом, а она твёрдой сталью вливалась в меня из воздуха, нескончаемым потоком. Я будто ощутил всё, понимаешь?! И более совершенного владения над телом мне не удавалось постичь! А разум! Мозг будто схлопнулся! Сжался. Стал, как орех.  

Дальше уже прихожу в себя... Взгляд ещё мутный, рассеивается. Лидия на полу, я на ней. Порю ей в брюхо, чуть ниже рёбер, слева, раз десятый... Может больше... Потому как с лужей рядом, куски какие-то. Не знаю чего... Бессильно разжал окаменевшую кисть с рукоятки. Нож из неё просто выпал. Я открывал дверь в коридор из комнаты моей... Кого теперь? Прощально посмотрев назад, через плечо, в полые глаза, обращённые к белому потолку. Обернулся обратно, сделав шаг, больше похожий будто оступился. И сердце моё вжалось в тело, и вена взбесилась на шее в испуге. Отбросившись назад, пальцами вгрызся в раму, чтобы равновесие сохранить, ломая с безымянного ноготь. Подсохший бордовый след... Из зала тянулся, по коридору, вдоль комнаты Лидии к проёму младшей её сестры, откуда наполовину торчали ноги Убра в его мокасиновских туфлях. Сам почти тут же потускнел, вспомнив, что мы были не одни. Напротив него уборная. Я вяло бросил ручку вниз последним зацепившимся пальцем.  

Склонившись перед раковиной, крепко схватился за её бока и, подняв взгляд в зеркало перед собой. Замер, увидев его отражение. Весь в соплях поверх густо налипшего слоя крови, кистью спускающейся и будто обхватывающей налипший в горле ком, что встал поперёк кадыка. Измазанный, с двумя каналами, тянущихся с глаз. Грудь теперь рывками подпрыгивала при каждом учащённом коротком вздохе, движения стали вдруг ломанными, резкими. Черты лица более острыми, волосы подсыхали и светлели, приобретая другой оттенок в крови. Я помнил себя абсолютно другим... И будто даже уловил, как чувство жалости и раскаяния простыло, пылью унеслась дуновеньем с плеч, не оставив в нём и следа. Я всматривался, пытался найти ответ, понять судьбу, но...  

– Это не "Я". Не мог этого сделать! Нет-нет-нет... Э-это не реально! Просто чудится или ещё что-то. Нь-не верю… Да как она посмела вообще!! Ну и хули ты вылупился? Что Ты Блять, Смотришь?! Думаешь, я не пытался?! ДА КАК МОЖНО БЫТЬ ТАКИМ СЛАБАКОМ, ТВОЮ МАТЬ?!! Как-то можно же ещё исправить, а?! Как-то переиграть? Я ЖЕ БЛЯТЬ, ПРЕДУПРЕЖДАЛ ТЕБЯ! ТЫ ВИДЕЛ ВСЁ СВОИМИ ГЛАЗАМИ! И НИ-ЧЕ-ГО НЕ СДЕЛАЛ!! И что?! Что мне теперь?! ЕСЛИ БЫ ТЫ ВСЕГДА СЛУШАЛ, ПРОСТО БЫ НАХУЙ ПОСЛУШАЛ! ТЕБЯ БЫ ТУТ ДАЖЕ НЕ БЫЛО! Ты знаешь, как сильно я её люблю?! Знаешь, что я, что я своими руками?! КУДА ТЫ НАС ПРИВЁЛ? ПОСМОТРИ! СМОТРИ ЖЕ! ВСЁ ТВОЯ НАИВНОСТЬ! САБОСТЬ!... ТЫ ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕ НУЖЕН... ТЫ ПРОИГРАЛ ДЖЕЙ – ДЖЕЙ... ТЕПЕРЬ... УВЕРЬ. Я – ЭТО "Я"... Блять, блять... Блядь! Я разрушу всё! Всё что бы ты там не задумал! Я обещаю, слышишь! Слышишь, чёрт возьми! Ну! Давай!! Давай же!!! – стуча рукой в борт раковины, с последующей отдышкой орал в него.  

Ударив по однорычажному крану вверх, согнутым в крюк указательным пальцем, сунул ладони под плотный напор. Вода засверливалась в горловину слива вьющейся красной воронкой. Они не отмывались... Я кричал. Тёр их ещё сильнее! Быстрее! Ничего. Сгребал с полки передо мной, туда, вовнутрь всё эти тюбики, шампуни, склянки, бутылки. Они лишь легли мёртвым грузом под этим жидким, алым пятном, на дно забившейся раковины.  

– Думаешь, тебе удалось? Вздумал перехитрить меня, а?! Покажу тебе!  

Я лёг в ванну... Чуть с резьбы кран не свернул горячей. Тело дрожало. Поднялся пар, и вода стала лениво переваливаться через борт, на подогретый кафельный пол. Я не мог согреться... Нож лежал рядом, на тумбе. Я вспорол себе распухшие вены. Мизинец обмяк и упал сразу, вместе с соседним пальцем. Жадно, отнимая до кости, пиля, упираясь в неё концом лезвия. Самосохранение давило новой гравитационной силой, нитью пронзалось в ушах, давило плечи. Тогда судорожно, в предобморочном шоке, резал ещё и ещё! Рвота вулканизировалась в горло, и я стал задыхаться, глотая это месиво, спускаться глубже в ванну, запрокинув голову и опустив то, что осталось от руки. Лишь бы всё это уже закончилось... Почти ведь... Почти отпала...  

Щелчок. Я снова там. В самом начале. На пороге, перед входом в зал. Было напрягся. Ну, не понял, что произошло. Подумал, наверно воображение рисует предупредительный образ. Сработал предохранитель, знаешь? Или типа того. Она ещё оставалась жива. "Жестокости стало меньше" – подумал тогда. Тогда... Но я уже знал, что меня ждало, и принялся мстить. Мстить, не давая возможности поступить ей иначе. Резал, рвал в бесконечном отчаяние, надеясь не думать и не давать этому ход. Знал, что означало бездействие, и то, если остановлюсь. Там было то, что я не хотел видеть, чего боялся и не вынес бы. Лидия лежала на кровати, поджав под себя ноги, побледневшее лицо наполовину утыкалось виском в подушку, вторая с мёртвым рыбьим взглядом смотрело в ускользающее от сознания пространство. С приоткрытым ртом, касавшегося уголка одеяла. Рядом с ним в неестественной позе, скрючившись, лежала рука Лидии, другая держалась за рану. Там же. Слева на животе. И между указательным и средним пальцев виднелось лезвие её ножа.  

Она тихо монотонно стонала, надрывисто от каждого толчка, а я всё продолжал. Качал и качал. Имел, что было сил, тогда в задницу, и воздух наполнялся железом и солью. Тогда я загонял сильнее и глубже, будто хотел выдавить хоть слово. Нещадно впивался пальцами в её ягодицы, оставляя пятипалые красные полосы, а под своими ногтями частицы нежной белой кожи... Хоть что-нибудь... Любое оправдание...  

Закончив, я ушёл отмываться. Пнул по пути ноги, лежащего вниз лицом Убра, будто футбольный мяч на площадке. И уже закрывая дверь, кинул ему через себя что-то типа: "подвинулся бы". Полоская руки, периодически поднимал взгляд с них в разбитое помутневшее от конденсата зеркало перед собою, двигая нижней челюстью. Перекисью обработал порез на указательным пальце, взял с аптечки пластырь и, заклеив, вышел из квартиры. Впрочем, трос у лифта не выдержал, оборвался струнным хлёстом, как только схлопнулись двери. И летел я вниз, под истерический визг металла, запертый, прямиком в шахту...  

День снова сбросился. И опять. Очнулся раньше. И теперь наносил ей тупые удары слева от темечка рукоятью ножа, чтобы она заткнулась. И вот, наконец-то молчит. Первый подкосил колени, вторые два гвоздем вбили в пол. Лежала с открытым ртом, пускала слюни. Я взял её за волосы и потащил обмякшее тело в комнату. Прижал к стене. Тогда решил, что перережу ей горло, со своим хуем во рту, когда начну снова кончать. Предварительно, заведя руку с ножом под свою мошонку, что билась по её мокрому липкому подбородку. Как бы то ни было, думаю, всё она чувствовала. Ведь квакала и покрывался венами лоб, когда я засовывал глубоко и держал достаточно долго. Или как текли слёзы по лицу, и наливалось оно кровью, когда бил по нему ладонью и после, слюнявыми пальцами сжимал щёки, чтобы открыла свой ёбаный рот! Я сделал всё размеренно и профессионально. Нож так отлично сидел в моей руке. Думал, будет задыхаться, жадно хвататься за жизнь, беря ещё глубже, захлёбываясь, потратив на него последние из своих вздохов и сил. Кровь попала в уретру, и жжение было адским. Я снял голову Лидии, схватив сбоку за волосы, кинул её, с последующим глухим звуком в пол. Скрипя зубами, побрёл на полусогнутых в ванну, держась руками за конец. Кинул взгляд на Убра. Он лежал на спине. "Ну ты и уёбище! " – сказал ему, остановившись и ожидая ответа. Вместо лица его была каша. Пытаясь посвистывать, покачиваю головой, полоща кисти с хреном. Встрепенувшись, стянул с кольца полотенце, обтёрся.  

– Надо будет подучиться, времени ещё вагон. – Говорю, поднимая взгляд в отражение разбитого, посыпавшегося зеркала...  

Я миновал ступени. Вырвался, наконец, на улицу. Ближайший переход... и-и... Ревущий грузовик снёс меня, раскатывая в тёплый пористый асфальт рваной разметкой... Смерть не наступила мгновенно... Я чувствовал себя жалкой лужицей, смотрящей в серое пасмурное небо сентября. Ощущал и то, как рабочие плотными щётками с пеной счищали меня в канализационный люк у бордюра.  

Не о таком я мечтал в своём в далёком детстве. Никогда и не хотел быть участником кровавых расправ и боёв. Но... Но для этого в лоб так и не смог сказать то, что желала бы услышать Лидия. Я знал тысячи рассказов. Последствия решений тех, кто подстраивался, уходил или слепо бежал, как щенок на запах матери. Укутывался, и жил оставшуюся жизнь преданным любовью, в страхе, ожидая метаморфозы, так и не сказав себе стоп. Мне бы хотелось быть тем, кем, увы, не смог стать ради неё, или того, что было между нами, или остатков чувств, затуманенными в одночасье охватывающей стук сердца ненавистью. Но, так и не стерпев, убил себя. И всё зря. Лишь так он коршуна непрошеного властью наделил, чей облик хочет жить, в ладонях вверх над головою Палантир превознести, и знамя воздаяния на трупах водрузить! Считай – это справедливостью, не как иначе.  

Я больше не мог говорить, теперь и не могу сожалеть. Меня куда-то снова погнал инстинкт. И по привычке я вошёл в её дверь, переводя последние минуты жизни Лидии в крик.  

Отделавшись парой укусов на запястьях, я впился в мягкую кожу рядом с раздражающей родинкой на шее, рвал оранжевыми зубами глотку. Кровь её хлестала с артерий, бросалась на мои щёки, застревала меж ресницами, прищуренных глаз, согревала, измученные ламинатом колени, обтекая их вокруг. Надеялся, что она снова очнётся, как и всегда до этого. Мы будем вместе, как прежде, ни слова лжи и лишь безмолвная верность. Так взять с ней, уйти на край света – путь к берегам и пескам безмятежным, сливаясь вновь и вновь в бесконечность.  

Её молящие глаза вылезали из орбит, тело трясло в предсмертных судорогах, выгибалась спина, выламывались пальцы, бились ноги об пол. Вмиг она вся обмякла, я отпал. Сидя на коленях, сбросил обессиленные раскрытые руки в лужу перед собой ладонями вверх, опустив голову на грудь и ждал. Стоки крови сохли на растрескавшихся губах, тело Лидии начинало холодеть...  

– Похоже у тебя иммунитет... Да не очнись ты никогда! Ты специально мне лгала и не хотела перемен! Выпью всё до капли с твоих вен. Я всю к утру тебя доем. Чтобы связать тебя на веки со мной в единый организм. Тогда ты сможешь, наконец, увидеть моими глазами новый чистый мир, восставший завтра на заре.  

Свет восходящего солнца полз от окна по полу к её телу, потом наверх по моему лицу к раскрытому рту, к просыпающимся, дёргающимся поочерёдно закатанным глазам. Я попытался что-то сказать, но, тихонько покачиваясь, выдавил лишь какой-то неестественный звук, больше похожий на стон. Всё пересохло. Отвисшая челюсть не возвращалась на место, за ночь тело будто окоченело. Я отодрал руки с застывшей потрескавшейся бордовой лужи. Грохнувшись набок, отошли с треском и прилипшие штаны. Приподнялся... сгорбленный похромал в ванную... в коридоре уже стоял упакованный в плотный чёрный ста двадцати литровый пакет для мусора Убор, рядом его мокасины...  

Всё, что дальше помню – грохот... Дверь, срывающуюся с петель, топот тяжёлой обуви. Их очень много... Всё...  

– В общем, я умирал каждый раз, чтобы не делал. Каждый раз, возвращаясь к одному и тому же: они вместе, и это за моей спиной… Она ничего не сказала, зачем тогда меня звала? Такой вот сон... Сто ночей преследовать Лидию и, с горечью поражения на руках быть распятым болью, погибать в безумие отчаяния... Столько порождённых им мыслей... И то, что происходит, воспринимается теперь совсем иначе. Мне будто открыли глаза, не знаю, показали то, чего не смог увидеть в реальном времени. Я был там та-ак, долго... То, что сейчас чувствую... Неизбежно отразится здесь. Эта жажда проникает сквозь сон. Лидия дала мне всё, но отобрала лицо.  

– Знаешь, сознание постоянно разговаривает с нами через образы, которые так или иначе себя проецируют. Эти проекции, состоящие из символов, каких-либо значений, знаков, не просто могут выражаться и проявляться, как во снах, например, или в каких-нибудь навязчивых идеях, мыслях, но и, что самое главное, они ещё зашифрованы. Но не просто зашифрованы, они кодированы теми смыслами, которые имеют какое-либо значение только для нас самих, и очень часто то, чем они кажутся на первый взгляд, в результате могут оказаться совсем иными.  

– Так, а мне что с этим делать? У меня в голове мёртвым грузом застыло. И как теперь оправиться от этого или что, вообще, можно предпринять? Нельзя же взять голой рукой вычерпнуть всё подчистую и забыть. Оно уже там. Селит вокруг сомнение. Ещё хуже того, что я видел.  

– Получается, тебе самому удалось увидеть вещи, о которых переживал, и тех, что долгое время тебя беспокоили, но которым не предавал значения, или неправильно их расшифровывал. И подсознание показало это тебе таким образом. В символах, которые проецируются, самое сложное и запутанное то, что мы неправильно их понимаем, неверно интерпретируем, а они, в свою очередь, могут нести за собой гораздо больше, чем просто неотступная идея о том, что мы кого-то потеряем, чего-то лишимся или что-то ещё. За этим кроются потаённые внутренние страхи, комплексы, переживания, которые наслаивались и копились долгие годы. Или даже нечто большее... Но всё это может в итоге выражаться в виде очень незатейливого образа и символа. Например, человека переходящего дорогу не в том месте. Ну, или, не знаю, бывает кому-то снится, что он поджигает какой-либо дом, что в действительности представляет собой затаённую обиду на причинившему ему боль. Так или иначе, подсознание будет пытаться достучаться до тебя, донести какую-либо мысль доступным, понятным символом до тех пор, пока ты его не поймёшь. Не постигнешь того, что это на самом деле искренне значило, какой в этом был во всём смысл. Ведь зачастую, чем дольше ты позволишь это игнорировать или начнёшь следовать неверным выводам, тем сильнее изменятся символы образа. Сюжет по-прежнему будет оставаться всё тот же, но этот знак, изображение, станет более явным, более компульсивным, пока ты не отыщешь способ его распознавать. И после того, как удастся определить верное значение, настоящее значение того, что ты видел, может быть слышал или чувствовал, какую именно информацию переносила та или иная проекция, их сумма, тогда ты ощутишь дрожь, и тебя пронзит истинна.  

– Звучит довольно-таки складно, а прийти-то к этому как? Ничего не меняется! Сколько бы я не копался и не прокручивал сон в голове. Я так и не смог выбраться… Ты-ы можешь хотя бы на миг представить, что где-то там есть двойник, и понятие того, что делать или как принять верный выбор – всё равно, что пытаться ухватить себя за хвост. Выход лишь один, а всё о чём сказал выше – замкнутый круг. Чтобы я не предпринял, оно так или иначе не прекратит откидывать свою тень, меняющуюся от случая к случаю. Так эта игра никогда не закончится.  

– Кончится, как только ты сможешь понять, что пытаешься либо сам себе сказать, либо сам от себя спрятать. Это может и приводит к одному и тому же, но образы стоят символов, а вот уже по отдельности расшифрованное значение каждого из них может в корне поменять смысл всего образа.  

– И что? Ты хочешь сказать, что я сам себя наёбываю, отстраняясь от того, что есть на самом деле?  

– Ты не замечаешь очевидных вещей или же видишь то, что проще рассмотреть, уходя от каких-то страшных и очень неприятных мыслей, которые таятся в глубине. Особенно, если это какие-то вещи, которые не хочется знать, слышать о себе самом. Кто же желает понять, что где-то он сам был не прав, или где-то обосрался, или ещё того хуже? Поэтому очень часто мы можем не просто себя обманывать, давая возможность увидеть то, что направляло бы наши эмоции в чём-то, их фокусировало, выражало, но при этом не замечать очевидного, либо того, что мы сами не хотим знать о себе.  

– Ну вот, теперь и об этом думать... Даже посрать спокойно не сесть! Ещё один нервяк и у меня геморрой выскочит. Ты когда-нибудь слышал о таком в столь раннем возрасте?  

– Геморрой, конечно, хуёво, но если не сделать выводов из того, что ты пытаешься сам себе сказать, то геморрой и во сне выскочит.