Экзамены для меня всегда праздник!

В. М. Соркин  

КАПЕЛЬКИ ИЗ ЖИЗНИ  

ЭКЗАМЕНЫ ДЛЯ МЕНЯ ВСЕГДА ПРАЗДНИК!  

Да, вы не ошиблись. Это слова героя актера Виктора Павлова из фильма Л. Гайдая «Операция Ы и …». Но я имел возможность в этом усомниться дважды.  

Я никогда не помышлял об окончании Медицинского института с «красным» дипломом, но хочешь-нехочешь учился неплохо. В зачетке были сплошные «Отл. », чтобы мать и отец не стыдились мной – ведь их знал весь институт.  

Каково-же было мое удивление, когда один из заведующих кафедрой профессор Ш. поставил мне «Неуд. » и отправил на переэкзаменовку.  

Еще в больший шок меня привело то, что я не сдал экзамен этому же профессору и второй раз! По правилам института третий раз экзамен осенью я должен был сдавать тому же профессору, но уже в присутствии комиссии, состоящей из декана и всех сотрудников кафедры. Это потому, что при двойке в третий раз студент вылетал из института.  

На третьей переэкзаменовке я достойно ответил на билет и все дополнительные вопросы комиссии, которая, пожимая от удивления по поводу третьей переэкзаменовки плечами, оценила мои знания на отлично. Профессор Ш. с явной неохотой поставил в зачетке «Отл. » и тихо сказал:  

– Вексель тебе подписываю.??? Что за вексель? По какому поводу вексель и две переэкзаменовки?  

Через некоторое время я рассказал об этой ситуации отцу (мама профессор в то время заведовала кафедрой биохимии в Полтавском мед. Институте, а отец был рядом – работал врачом в Ялте).  

И вот что я услышал.  

После окончания войны, в 1948 г. моего отца Марка Александровича, как многих, демобилизовали из военного флота прямо в Вене. И дедушка Александр Иосифович уговорил Марка поступить в Крымский медицинский институт, тем более что фронтовики имели льготы при поступлении.  

Поступил он в институт в 1948 г. в числе нескольких фронтовиков, которые, как и Марк, ходили в потертой военной форме со споротыми погонами и орденскими планками на груди. Остальное большинство студентов были мальчиками и девочками после школы.  

Не знаю, хорошо ли учился в институте Марк, но он был уважаемым старостой факультета и играл в волейбол, насколько ему позволяли ранения в ноги. У него, благодаря его характеру, было много друзей. Но, как и у каждого человека, были у Марка Александровича как оказалось и недоброжелатели в институте. Вот с этим пришлось столкнуться уже и мне через многие годы.  

В группе Марка учился будущий профессор и зав кафедрой Ш. из невоевавших молодых. На одной из праздничных демонстраций Марку Александровичу было оказано «высочайшее доверие и уважение» – нести портрет самого Сталина. А будущий профессор нес какой-то флажок (судя по их групповому фото того дня). Во время одной из обычных частых и длительных остановок демонстрации отец закурил, прислонив портрет СТАЛИНА! к дереву.  

Под утро за папой приехали из КГБ (тогда еще МГБ) и увезли в управление на бульваре Франко. Он вспоминал, что был тогда в своем неизменном фронтовом морском кителе с орденскими планками и следами от погон – другой одежды в те времена практически не было.  

За столом в кабинете сидел крайне усталый офицер в таком-же фронтовом кителе со следами от погон, но форма была летная. Он, оглядев отца красными от бессонницы глазами, положил на стол перед Марком папиросу и донос по поводу портрета Сталина, подписанный этим самым будущим профессором Ш. Подождал пока отец прочитает до конца, и помолчав сказал:  

– Ну и что мне с тобой морячек теперь делать?  

Перебрал и прочитал несколько листов из папки (видимо личное дело Марка), поднял голову и еще раз внимательно осмотрел орденские планки на груди отца.  

– Ничего себе. Так у тебя награды посильнее моих будут! Не пойму (глядя в бумаги) – был ты в 1944-м старшим лейтенантом и командиром дивизиона бронекатеров на Дунайской флотилии, а потом трибунал до штрафбата и разжалование до рядового матроса? Но тебя, рядового, оставили командиром бронекатера БК-313 и ты командовал офицерами на корабле? Как это? Ценили видать?  

– Не могу знать, товарищ …оперативный работник.  

– Ага, а теперь еще и это (и брезгливо показал на донос). Ну точно ты враг народа. Правда в твоем деле нет подробностей о причинах трибунала. Баба небось?  

– Никак нет товарищ оперативник – я любил собак.  

После этих слов оперативник явно проснулся, положил на стол уже пачку папирос и сказал:  

– Эт-то что-то новое. Кури. И расскажи честно и в подробностях, враг Советского и друг собачьего народа (с юмором был мужик), что это было! А я потом проверю.  

– Я очень люблю собак, особенно овчарок – продолжил отец. Тогда в 1944 г. мы, как вы знаете, продвигались с тяжелыми боями вверх по Дунаю к Будапешту и Вене.  

– Да уж знаю. Это наш полк вас с неба прикрывал, а вы от нас Люфтваффовских комаров отгоняли. Ну и…?  

– Где-то на берегу, еще в Венгрии, во время боевого затишья я накормил и погладил погибающую от голода тощую взрослую и вымуштрованную, как оказалось, немецкую овчарку. Наверное это была брошенная собака немецкого офицера?  

Вначале пес ждал на берегу когда мы уходили в бой, а потом, даже если следующая стоянка оказывалась на 5-6 км. вверх по Дунаю, опять находил нас и стоя столбиком на берегу ждал меня. Опасаясь, что следующая стоянка может случиться на другом берегу Дуная, я поселил собаку в своей малюсенькой командирской каюте, и та приняла на охрану своего нового хозяина и помещение. Пес знал свою работу по защитно-караульной службе и не боялся стрельбы – привык видимо. И всегда с обожанием, склонив на бок голову, умно смотрел мне прямо в глаза, виляя хвостом да так, что табуретка улетала в угол.  

Однажды катера моего дивизиона стали на короткий отдых около какой-то следующей Венгерской деревеньки, из которой выбили фашистов, и настала временная тишина. В этих случаях всегда буквально сразу-же слышались звуки аккордеона, откуда-то появлялись неплохо одетые и благодарные за освобождение от эссесовцев венгерские жители, в основном девушки, и начинались танцы.  

– Да, так и было – сказал оперативник. – Мы тоже между полетами бегали к Венграм, а потом к Австрийцам на местные танцы.  

– Ну да – продолжил отец – нам же с вами тогда было по 20 лет, перед глазами взрывы и кровь погибших друзей, а внутри гулял спирт и гормоны! И мы всем боевым экипажем побежали недалеко на танцы – а вдруг еще и с девушкой повезет!  

А на охране катеров вместо вахтенных матросов осталась одна собака в моей командирской каюте. Расслабились! Во время войны! Ну и конечно-же по закону подлости с проверкой явился офицер из штаба дивизиона. Крайне возмущенный полным отсутствием охранения, он зашел в каюту командира и написал что-то в вахтенном журнале. А когда офицер двинулся к двери, путь ему преградила здоровенная собака: «нельзя ничего трогать в охраняемом мной помещении! ». И в это время налетели немецкие самолеты, началась бомбардировка. А штабной начальник не может выйти и убежать в безопасное место, тем более что еще и пистолет не взял – собаку застрелить нечем! Потом кто-то застрелил, когда меня уже увезли.  

Даа…, пережил дядька ожидание смерти! Ведь в этой ситуации катера должны были срочно отходить от причала и маневрируя по Дунаю отражать атаку немецких бомбардировщиков. А на бронекатере одна собака и испуганный запертый штабной!  

И хотя бомбы в катера не попали, зато я законно попал под трибунал. Меня разжаловали до рядового матроса и должны были отправить в пехотный (двойной позор для моряка) штрафбат. А за дело и глупость молодую – грустно сказал Марк.  

Офицер налил два стакана прохладного чаю без сахара, и они опять, прихлебывая, закурили.  

Отец продолжил: не знаю причины, но меня в штрафбат не перевели, а, более того, оставили командовать катером БК-313 в чине рядового матроса. Старпомом у меня был лейтенант Пауков. Видимо опытный боевой командир катера в статусе рядового казался полезнее мертвого рядового штрафника в окопе! Так мы подумали с моим экипажем. Все были рады. Вот и все, что могу вспомнить.  

– Возьми бумагу – пиши, того что ты рассказал в деле нет. И не забудь написать, кто может подтвердить твои сказки – приказал МГБ-шник.  

– Да все могут, кто еще жив. Ну хоть мой старпом лейтенант Пауков.  

– Думаю одного твоего «Паука» достаточно будет. А может быть и нет. Адрес Паукова давай!  

– На память не скажу, но он учится на юридическом в Одесском университете.  

Настала долгая пауза, пока я писал и мы курили. Потом офицер просмотрел написанное, затушил папиросу и тут-же прикурил следующую. И через минуту, а за окном уже был рассвет, изрек:  

– Знаешь что морячок. Я сегодня уже нескольких на расстрел и в камеры отправил! Ты единственный, да еще и почти однополчанин, с которым я чуть отдохнул душой и памятью. Иди отсюда, чтоб я тебя больше не видел, если все подтвердиться. А впредь выбирай не подонков, а нормальных друзей или собак– совет тебе.  

Больше отца в МГБ не вызывали.  

В институте Марк не сказал никому ни слова, но перестал здороваться с Ш. До сих пор мы так и не узнали, причем тут «вексель» и при чем тут я, в итоге окончивший институт с «красным дипломом», чтоб не позорить отца и мать. А с профессором Ш. я также больше никогда не здоровался.  

Второй раз был более курьезным, но не менее успешным.  

На одном из старших курсов мы сдавали экзамен по патологической анатомии. Это был очень серьезный курс, в котором кроме изучения лекций любимого всеми профессора Виноградова и толстенного учебника, студенты должны были определять клеточную патологию по микроскопическим срезам тканей. Запомнить, как выглядят под микроскопом патологические клетки того или иного из множества заболевания человека было практически невозможно для обычного студента. Преподаватели это понимали и контролировали исключительно теоретическую часть из лекций и учебника. А мы, заглянув пару раз из любопытства в микроскоп, больше на это времени не теряли – бесполезно! Кстати, даже и сейчас врачи патологоанатомических лабораторий советуются с коллегами, несмотря на свой немалый опыт.  

Но зато было доподлинно известно, что во время экзамена преподаватели подходили к каждому сдающему, и подсказывали – что за патология на выданном вместе с билетом микропрепарате, иначе у них самих могли быть серьезные неприятности: не выполнили свою невыполнимую работу.  

Преподавателем в нашей группе оказался некий ассистент П., очень язвительный и неприятный внешне тип, которого отличала зависть ко всем и всему, а также карьеризм. Потом мое студенческое мнение подтвердилось: этот П. уехал в Киев, подвизался помощником какого-то депутата Верховной Рады Украины, а затем (по подвизалкам видимо) стал даже директором какого-то неважного Киевского НИИ, слегка связанного с медициной.  

К ассистенту П. я внешне относился уважительно, как впрочем и ко всем преподавателям. Но он, видимо чувствуя мою неприязнь, буквально изводил меня на каждом практическом занятии. Почти каждое практическое занятие начиналось так:  

– А сейчас нам будет отвечать товарищ на букву…  

И вся группа хором по опыту кричала: – На букву С…! И спокойно занимались своими делами.  

И это конечно же был я. Но зато перед каждым занятием, в ожидании неминуемой экзекуции, я неплохо изучил материал. Не знаю по какому такому предвидению, но вечером накануне экзамена я почему-то еще раз перечитал и пропустил через мозг все, что знал именно про инфаркт миокарда. Видимо потому, что совсем недавно от инфаркта умерла моя бабушка?  

На следующее утро грянул день экзамена! Все мы вытянули билеты, к которым прилагался микропрепарат для микроскопа, и сели готовиться. Экзамен начинался с того, что после короткой подготовки мы должны были положить под микроскоп профессора полученное предметное стекло с микропрепаратом, назвать увиденное, а затем уже отвечать по билету.  

Билет мне достался довольно тяжелый, и когда, как было принято, ассистент П. двигаясь по рядам и проходя мимо меня негромко подсказал мне микропрепарат. Глубоко поглощенный в ответы на сложные вопросы билета, я машинально записал на листе два «роковых» слова и больше к ним не возвращался.  

Подошла моя очередь. Я положил микропрепарат под микроскоп профессора, и начал искать в своих бумагах подсказку ассистента П., а найдя – облился холодным потом и машинально обернулся на входную дверь. За косяком открытой двери ехидно хохотала довольная рожа ассистента.  

На столе перед профессором лежала моя открытая в середине зачетка. Фамилии на первой странице видно не было, а иначе он бы знал, что я сын его хорошего приятеля по институту и волейболу Марка Александровича и уважаемой им профессора Дины Александровны. Мне стало легче – хоть тут и сейчас не будет позора для родителей!  

– Ну чего молчите, товарищ студент? – спросил Виноградов. – Озвучьте пожалуйста.  

И я в полной растерянности полумертвым голосом механически проблеял то, что прочитал :  

– «Яйца быка! ». И это я сказал на экзамене по патологической анатомии человека!!  

Накрахмаленная шапочка профессора сама собой поднялась над благородной лысиной и брякнулась на мою зачетку.  

– Вы молодой человек случаем не перепутали медицинский институт с ветеринарным техникумом? – спокойно спросил профессор Виноградов, водворяя свой медицинский головной убор на положенное место. И продолжил:  

– Да это же микропрепарат банального инфаркта миокарда, молодой человек!  

Он взял ручку и потянулся к зачетке с явным катастрофическим для меня намерением.  

– Ошибся я, Сергей Александрович, извините! Зато по билету могу…  

– Э нет. Знаю я ваши штучки с билетами (и глянул в сторону заведующего билетами секретаря). Потом взял и отложил мой экзаменационный билет в общую кучу уже отработанных билетов.  

– Ну ладно, последний шанс. Раз не определили по микропрепарату – тогда давайте все что знаете по инфаркту миокарда, с которым вы видно не знакомы. Но если будут опять «бычьи яйца» – о. о. о!  

Как ошибался наш любимый и уважаемый профессор! Во мне открылось наглое второе дыхание и я успокоился. Перед глазами всплыло все, что я повторил вчера. Короче: «и тут Бендера понесло», как в 12-ти стульях Ильфа и Петрова. Наверное минут десять я не умолкал, часто и к месту ссылаясь на лекции профессора Виноградова, а также связывая тему с клиническими проявлениями, наблюдаемыми мной до этого у бабушки. Ну просто доклад на научно-студенческой конференции, не меньше!  

Во время всего моего спича Сергей Александрович часто одобрительно хмыкал, утвердительно махал руками, показывая на меня окружающим. Короче, отношение профессора Виноградова к моему ответу смело можно было свести к неумирающей фразе Остапа Бендера: «…как излагает, собака! » (помните опять же «12 стульев»? ).  

Я, закончив, потно замолк, и через минуту молчания профессор Виноградов спросил:  

– Кто родители?  

– Врачи – скромно ответил я.  

– Оно и видно.  

Он взял зачетку и не глядя на первую страницу с фамилией четко написал «Отл. »!  

Выходя из экзаменационной комнаты я не смог отказать себе в удовольствии сунуть открытую зачетку под нос ассистенту П., и больше с ним никогда не здоровался.