Поэма тлена

Внимание – нецензурная лексика!  

Идеальная погода для похорон. Отдать должное, со вкусом у тебя всегда было отлично. Вид – прямо-таки готическая драма.  

Затянутое тучами небо, колонны, нахмуренные рожи рогатых горгулий, холодные каменные глыбы взирают со всех сторон. Неопубликованный рассказ Эдгара Алана. Даже кладбище хорошее. Правда, не то, что присмотрел себе я. Но чего еще можно было от тебя ожидать? Главное – все прошло на высшем уровне. Один из немногих поступков, за который я могу искренне тебя отблагодарить.  

Спасибо. Этот приятный день ловко скрасил осадок после весьма сомнительных восьми лет совместной жизни. Постаралась, ничего не скажешь. Не зря прочитала ту книгу о погребальных обрядах. Ценю и уважаю твое решение не нанимать плакальщиц. Моя мать тогда превзошла в мастерстве любую из них. Да, я о той жалкой женщине в платке, которая без конца крестилась во время службы, даже когда это было необязательно; она же выдавила меня из собственного чрева двадцать девять лет назад и с того самого момента твердила, что я обязан ей по гроб жизни. Типичная представительница вида сука бессердечная.  

Вот ты и дождалась своего, мама. Время вышло. Больше ты не сможешь капать мне на мозг.  

Не уверен, что вы виделись раньше. Хотя… Совсем из головы вылетело. Только однажды, на нашей с тобой свадьбе, когда мы оба нажрались настолько, что впервые разыгрывали влюбленных без навязчивого тошнотворного чувства. Ты еще прошептала мне за столом на ухо, что она «жутко раздражающая». Сложно злиться на правду. Но моя хорошая, глупо отрицать наличие у вас обеих схожих черт. Я по-прежнему убежден: образ матери – одна из причин, по которой я влюбился помешался на тебе.  

Боги, как ты была прекрасна в тот момент! В этом черном пиджаке с темно-синей кофтой, в короткой юбке и капроновых колготках с вертикальными полосами. Стиль дешевой шлюхи всегда был тебе к лицу. Каре, которое ты иронично сделала в тот самый день. Болезненно бледное, вострое личико с впалыми щеками. Кажется, оно стало чуть розовее после того, как я двинул кони. Безразличный взор бирюзовых глаз. И вишенка на торте – дымящаяся сигарета, зажатая в рогатке костлявых пальцев. Глянцевитый фиолетовый ноготок элегантно постукивал по ней, сбрасывая пепел, а затем она описывала полукруг, и потрескавшиеся от тревоги губы с наслаждением касались цилиндрического основания.  

Судя по тому, с какой периодичностью стоящая рядом с тобой тетя Зоя морщила нос, ты умудрилась перепутать процесс погребения и поминки. Вчерашний вискарь не успел выветриться? Или то был уже сегодняшний? Тогда понятно, почему ты опоздала на полтора часа. Все еще не так плохо, как мой отец, который вообще не изволил явиться. Козел! Даже не удосужился проводить сына в последний путь.  

В целом, ты не пропустила ничего интересного. В любом случае, твой закоренелый внутренний атеист не оценил бы все эти размазанные, как сопли по стене, монотонные речи о «вечном свете» и «покое». С какого вообще хера этот старый пиздун согласился отпевать суицидника? Чую своей мертвой жопой, маманя поспособствовала. Тоже мне, раба Господня. Единственная вещь, которая держит ее в рабстве – врожденный эгоизм, граничащий с похуизмом. Этому бородатому мудаку (стояк которого ряса скрывает, когда бабки на коленях перед иконами молятся) подкинь пару тыщенок, так он тебе над мертвой кошкой причитать станет.  

Зря он так долго распинался про дивный небесный сад. Скажу так: как человек, зарабатывающий на хлеб тем, что защищает насильников и педофилов, я и не рассчитывал попробовать на вкус райские наливные яблочки. Мне, если честно, и в аду хорошо. Отличия от обыкновенной российской глубинки минимальные. Правда, дороги здесь поровнее, и чиновники взятки не берут. Одним словом – черти! Жаль, я рассчитывал их на котелок новый развести, а то мой протекать стал.  

Так, ладно, отошел от темы.  

Нет, правда, похороны волшебные. Я о таком и мечтать не мог. Даже мрачного мужика с виолончелью притащили. Все бы ничего, но блять, открытый гроб? Ты совсем охуела? Я понимаю и принимаю твои благородные порывы: я не из тех бедолаг, кто попал в аварию и кого пришлось собирать по частям. Таких лучше сразу в морге оставлять. Да, в твоем представлении, должно быть, это выглядело великолепно: все вокруг убиваются скорбью, при чем не по условному трупу, а по тому, что у всех на виду. Я лежу, балдею. И так бы оно и было.  

Но не в ебаный же дождь!  

Ты что, прошлым вечером была настолько пьяная, что не могла заглянуть в прогноз погоды? Сука! Если ты считаешь, что мертвецу насрать, когда на него сверху что-то без конца капает, то глубоко ошибаешься. Это все стереотипы. Она-то под зонтом стояла, пидораска! Так бы поднялся и обматерил тебя прилюдно. Жаль, не мог.  

Прошу, прими к сведению и в следующий раз, если тебе снова доведется кого-нибудь хоронить, учти – ЭТО ВАЖНО! Надеюсь, ты меня услышала.  

В остальном сердечно благодарю. Кстати (извини за скачки с темы на тему), взбрело внезапно в голову – помнишь наш спор насчет Третьего Рейха? Гитлер оказался приятным парнем. Мы с ним в шахматы играем. Все ищет свою собачку, хотя ему и сказали, что она в отдельном секторе ада – для животины, и людям туда вход воспрещен. Приходится постоянно его ободрять. Несчастный.  

Знаешь, самое страшное – не факт смерти и даже не вечные муки в гиене огненной. Куда ужаснее момент, когда крышка захлопывается и тебя спускают вниз, в пустоту. Ты не способен двигаться и дышать, но при этом все слышишь и чувствуешь. Животный ужас, накатывающий в этот момент, ни с чем не сравнится. Я тут разузнал у своих новых знакомых – подобное происходит не с каждым, чаще всего – с самоубийцами и особо злостными нарушителями десяти заповедей. Адольфик прошел через то же. Предполагаю, Бог таким образом преподает урок самым неприятным из нас. В остальных случаях – при гибели и естественной смерти – человек лишается всех пяти чувств разом. А разум (душа, дух, называй как хочешь) остается существовать. Так что твой атеизм – чушь на постном масле.  

Я теперь могу незаметно за тобой наблюдать. Извини, что без спроса нарушаю твое личное пространство. Знаю, как оно тебе необходимо. Теперь у тебя его будет хоть отбавляй. Наслаждайся одиночеством. Хотя, ты все равно от меня не избавилась, как бы тебе ни хотелось. Вступать в прямой контакт не могу, к сожалению. Только так, записками из мертвого дома.  

Еще более обидно, что ты не сможешь мне ответить. Не напишешь же на конверте «Преисподняя», а интернет в загробный мир пока что не провели, извини. Но зато я смогу отследить твою реакцию во время чтения этого письма, как говориться, в режиме онлайн. Прискорбно, что я узнал о способности неограниченно перемещаться в пространстве уже после того, как все выпили за «здоровье погибших». Даже на собственных поминках не побывал. Может и к лучшему, ты знаешь, как я отношусь к посиделкам с родственниками.  

Ничего нового я бы там не увидел: очевидный вывод из рассказов девятилетней Лили, которую похоронили в паре метров от меня, впритык к ограде. Она часто наблюдает за подобными мероприятиями в этом убогом кладбищенском кафе. Само сочетание слов звучит как издевательская шутка. На что люди не пойдут ради денег. Сказал частный адвокат.  

Как ты вообще дала согласие на то, чтобы проводить поминки там? Или тебе не принципиально, где заливать глаза? Главное – результат, да?  

Лиля крайне милая девочка. Она умерла от рака за пару недель до меня. А пятью годами ранее в садике разбила мальчику голову кирпичом за то, что тот к ней приставал. Вечность вариться в кипящей смоле из-за одного ублюдка. И он даже не подох. Вот она – справедливость. Ты бы, со своими тошнотворно-феминистическими порывами, оценила.  

Кроха поведала, что на банкете ничего знаменательного не случилось. Цитирую – «бывало поинтереснее…». Жаль не могу показать ее разочарованный вид. Драки не было, и даже те, кто вначале заливался слезами, не устроили в конце караоке и пляски. Единственное, что она отметила – момент, когда мать поднялась со стула и заорала на тебя при всех:  

– Это ты виновата в его смерти! Гребанная сука!  

Утверждение крайне смелое и гипертрофированное. Я, если что, про причастность к своей кончине. Обвинять в подталкивании к суициду человека с заведомо меланхоличным мировоззрением – это как сетовать на аллигатора за растерзанных антилоп, пришедших на водопой. Но тем не менее, мы оба знаем, что в этом есть доля правды. Пусть и незначительная, она все же сыграла свою роль.  

Лилечка хорошо запомнила эту сцену – попросту оттого, что запоминать больше было нечего. Соответственно, описала она мне ее во всех красках. Проецирую ее слова сюда с некоторыми пометками, которые сути дела не меняют.  

Все преспокойно давятся борщом и водкой за накопленные мною деньги, обсуждают что-то свое. Дядя Гриша, помеченный свидетельницей, как жирдяй, пихает в себя восьмой по счету бутерброд с ветчиной и, не дожевав, тянет потные обрюзгшие руки в противоположный конец стола, к блинам с мясом. Проглодит ебаный. Уверен, пока на погребении стоял, все время только о жрачке думал. Посоветуй ему хорошего гастроэнтеролога, что ли. Кряхтит-пыхтит, не достает. Открывает жабий рот, орет сорванным голосом, задыхаясь:  

– Верочка, подай блины пожалуйста.  

А Верочка не слышит, глазея на молоденького официанта в форме, ловко меняющего подносы с горячим на закуски, учтиво спрашивающего, все ли гостям нравится. Смотрит на него томно, жеманничает, дует свои губища, как камазная проститутка. Уж я эту старую похабницу знаю. Дай волю, при всех бы его оттрахала. Сеструха родная мамина, между прочим. Сразу видно: яблоко от яблони…  

Местная кутила и дебоширка. Из скольких занюханных баров в городе ее выставили? Я очень удивился, когда Лиля сказала, что она вела себя прилично. Ей несвойственно. Странное дело: совесть проснулась там, где ее изначально не было.  

Но только не в твоем случае. Знаешь, сколько раз подряд уже принял факт твоего всеобъемлющего похуизма, а неприятно до сих пор. Даже здесь, в могиле лежу и чувствую, как ледяной мороз щекочет пятки при мысли об этом. Флегматичный взгляд, сомкнутые на коленке пальцы, подрагивающая, натянутая, как у черепахи, шея. Ты смотришь не в лица людей, а сквозь них, будто замечая лишь внешнюю тусклую оболочку и совершенно не интересуясь содержимым. Поражаюсь тому, что некоторые мертвецы здесь участливее, чем живой человек, бесконечно сосредоточенный на себе.  

Лиля повествует:  

Ты сидела за столом, измываясь над несчастной коркой хлеба, тщательно разламывала ее, обрывала мякоть, придавая миниатюрным кускам шаровидную форму; и только после закидывала их в рот. Нервно, словно в припадке, этими же треморными руками тянулась к бокалу. Вина-то ты не жалела. Несколько резвых залпов. Следом – еще. Фактически на голодный желудок. С правильностью пропорций у тебя всегда были сложности.  

Баба Наталка, сидя напротив, гипнотизировала тебя осуждающе, фальшиво оголяя кривые оранжевые пеньки зубов. Ваши взгляды (твой – пустой и бессмысленный, и ее – возмущенный) встречались. Ее муж – тучный мужик с моржовыми усами (все же не такой безразмерный, как дядя Гриша) – печально уставился куда-то в сторону, причмокивая жареной уткой. Очевидно было, насколько ему некомфортно в своем сером задрипанном костюме, взятом напрокат, судя по свисающей с рукава бирке.  

Оно и не удивительно. Помню, как меня в детстве отправили к ним в деревню, так он там все время полуголым ходил, в уебищных полосатых семейных трусах. И почему мне это так ярко запомнилось? Какой стыд. У меня травма осталась после разглядывания комков грязи в его пупке на фоне обвисшего волосатого пуза.  

Все бы отдал, лишь бы забыть раз и навсегда это зрелище. Чудовищно.  

Похоже, мать единственная скорбела по-настоящему. Не знаю, о чем она сожалела больше – об утрате сына или о возможности бесконечно докучать навязчивой моралью. Детей, кроме меня, у нее нет. Мужики все сбежали (сообразительные, видимо, попались). Осталась она теперь одна со своими никому не обосравшимися принципами. Жалкая и одинокая. Хорошо, я не дотянул до ее лет.  

По словам Лили, она рыдала непрестанно все время. Настолько часто, что гости поделились на два лагеря: одни впали в раздражение, но умело его скрывали, другие в какой-то момент попросту наплевали и стали воспринимать ее плач, как фоновый саундтрек, сменивший музыкантов на улице. Может, до сих пор хнычет, где-то забившись в угол. Приятно.  

Мать кривила страдальческую гримасу, сморкалась в свой платок, насильно запихивала в себя еду. Давилась и заливалась слезами с набитым всякой всячиной ртом, распахивая его время от времени и демонстрируя присутствующим кашу из пережеванного дерьма. Истерила, нападала на всех, кто выказывал ей соболезнование, будто все вокруг были причастны к случившемуся. Так что, предполагаю, ты просто попалась под горячую руку.  

Повторюсь, сомнительное утверждение.  

Заорав на тебя, она этим выпадом заставила распереживаться разве что сердобольную бабу Наталку, пусть и лицемерную. Хотя, как отметила Лиля, оживился кое-кто еще. Но о нем я скажу позже.  

Мать, вся в слезах, с полным спектром драматизма, театрально разведя руки, изобразив на лице карикатурный гнев, словно действительно представляла себя актрисой на сцене, вовсю поливала тебя грязью. Искаженный яростью рот перечислял огромное множество звучных определений. Между прочим, крайне точных.  

Сука, мразь, падаль, стерва, пиздоболка, дура…  

Целые словосочетания были: трухлявая мудозвонка, ебливая коза, продажная блядь, бессердечная ублюдина и т. д.  

Честно говоря, не ожидал от нее такой проницательности.  

Ужасно, что невинные ушки Лили стали свидетелями столь скверных слов. Так она еще и запомнила их, словно успела записать.  

Мать, конечно, погорячилась. Но ты пойми, она в целом не слишком рациональная женщина, а воздействие внезапного горя только усугубило ситуацию.  

Описывая твою реакцию, Лиля не смогла передать всю полноту картины. Она старалась, но у нее не вышло. Вряд ли можно обратить в эпитет чувство, которое испытываешь при лобовом столкновении с этой прозорливой парой увеличенных, как у наркомана, зрачков. Ты тупо смотришь и не проникаешь, как положено, под кожу собеседника, лишь зыбко касаешься его выпуклой физиономии. Обдаешь трепещущее создание холодом, замораживая и притупляя вспыхивающие в нем эмоции. Прибываешь не здесь, где-то далеко. На вершине горы, куда не смог бы взобраться ни один альпинист. Ты – глыба льда, крепость, и пробить ее не под силу самому Дьяволу.  

Ты прячешься за безразличие, и оно спасает. Агрессия завладевает оппонентом. Человек легко выходит из себя, когда не способен спровоцировать другого на необходимую ему отдачу.  

Мать вспыхнула, готовая подпортить тебе лицо. Мгновение – и она почти сделала бы это, если бы красавчик-официант не схватил ее крепко сзади, как санитар сумасшедшую в фильмах про психов. Бедняге-юнцу досталось. Она всячески вырывалась, визжала, била его в грудь, выбрасывала ноги. Но паренек справился – сумел на время ее успокоить и уговорил выйти на воздух. Гости остались безучастными и продолжали есть: дядя Гриша наконец добрался до заветных бутербродов, баба Наталка ограничилась взволнованным видом. И одна Верочка последовала за ними, естественно беспокоясь о своей старой невостребованной пиз состоянии сестры.  

Ты скучающе посмотрела им в след, с видом полнейшего отсутствия. Затем подкрепилась очередной порцией вина и, поднявшись, на негнущихся ногах направилась прочь, за кулисы – туда, где никто не смог бы тебя найти. Обернулась перед этим, произнесла тихое и сиплое, никому не нужное:  

– Извините.  

Всем итак было поебать.  

Щеки твои горели, и прикосновение к ним ледяного кафеля на полу в туалете дарило иллюзию, что становится легче. За стенкой находилась кухня, откуда доносились перипетии поваров, шипение сковородок и плит. Приглушенный хаос успокаивал. Понятия не имею, что ты ощущала в такие моменты, несмотря на то, что было их предостаточно. Каждый раз, когда ты сворачивалась вот так калачиком в ванной или на балконе, и я пытался узнать причину, навязчиво интересуясь твоим состоянием, ты шептала, еле шевеля сухими губами: «Плохо».  

Но плохо – настолько растяжимое понятие, что я просто не в силах передать твое тогдашнее состояние. Знаю одно – когда-нибудь наше государство выберется из нищеты, а ты перестанешь пить на пустой желудок. Хотя, мне с трудом вериться в реализацию обоих этих фантазий.  

Обществу скучных болванов Лилечка предпочла наблюдение за твоими страданиями. У нее был выбор между драмой а (происшествие с матерью) и драмой б (происшествие с тобой), и она честно призналась, что ты ей приглянулась больше. Справедливо. Можно понять. Девочка переживала, что не в силах тебе помочь.  

Но благо нашелся-таки один сердобольный человек.  

Ты, склонившись над сидушкой унитаза, уже намеревалась извергнуть из себя то немногое, употребленное за сегодняшний день и вчерашний вечер, когда в дверь постучали. Кто это? Кому приспичило справить нужду в такой важный момент?  

– Одну минуту, – надорвалась ты, чтобы произнести дежурную фразу.  

– Инга, открой пожалуйста, это я.  

Конечно, ты узнала голос, который тебе столько раз доводилось слышать на различных студенческих посиделках и мероприятиях, на всех блевотных вечеринках после учебы. Напившись не меньше других, обладатель бархатного тембра оставался самым адекватным и носился с нами, как законченная мать Тереза. Звонкая соловьиная трель всегда выделялась на фоне всеобщего гама, прорываясь сквозь плотный поток смешанных разнокалиберных баритонов – доброжелательная, располагающая и бесконечно альтруистичная.  

Ты доползла до двери и впустила его, не раздумывая. Заскрипели подошвы туфель. Ваня сначала застыл с задумчивым видом, а затем присел на корточки, чтобы пощупать твой лоб:  

– Ты как?  

– Отвратительно.  

Ты созерцала его из-под опавших волос, полурастворившегося в пятне люминесцентной лампы. Что-то в нем кардинально изменилось, и это моментально угадывалось. Неудержимая, неподвластная никому энергия, оптимизм, пышущий жаром за километр – все выцвело, посерело; не сгорело окончательно, а лишь поблекло, как фотография в старом альбоме.  

Мы с ним были близки. Не так, как с тобой. Но все же.  

Могло показаться, что он не до конца проникся твоим бедственным положением. Но предположение в корне неверное. Это же Ваня. Просто обладая таким внушительным опытом, он был совершенно спокоен и знал, что делать.  

С заговорщицким видом Ваня распахнул пиджак и достал из-за пазухи приплюснутую с боков бело-зеленую банку Полисорба.  

– Не поверишь, – расхохотался он, – чисто случайно с утра с собой ее прихватил. Удачно вышло. Видно предчувствовал, что понадобится.  

Если бы у тебя хватило сил изобразить радость. Хотя, кого я обманываю. В любом случае, вы с радостью крайне далеки друг от друга.  

Образовалась незначительная проблемка, которую решить Ване труда не составило. Даже после смерти продолжаю завидовать его коммуникативным способностям. Меньше чем через минуту он вернулся из кухни с выклянченными стаканом и ложкой. Шум воды, ритмичные постукивания – и чудо-напиток готов. Оставалось лишь приподнять твою ослабшую шею, и напоить. Все до последней капли, иначе не поможет. Ты не без усилий справилась, пока Ванечка поглаживал тебя по голове, приговаривая радушное «умница».  

А потом ты лежала у него на коленях, вдыхая аромат ежевичного одеколона. Впервые в жизни я не чувствую в сердце скрежета ревности. Моего единоличника отпустило, и теперь он готов со спокойной душой предоставить тебя лучшему парню на свете. Получай мое благословение. В которым ты, впрочем, даже пока я был жив, не слишком нуждалась. Будь моя воля, я бы сам Ванечку трахнул, настолько он хорош. Возрадуйся! Тебе крайне повезло. А вот ему не позавидуешь.  

Секс с тобой – это, как говорится, «биться о скалы»: болезненно и совсем никакого удовольствия. Даже твоя прекрасная и горячая щель не спасает положение. Признаться честно, я сам никогда не мог похвастаться почетным званием великого любовника. То ли во мне нет этой животности, которая так высоко ценится среди женщин, то ли всему виной физическое несовершенство – природная неуклюжесть и полнота. Не знаю. Мы никогда не бывали удовлетворены. Но возможно теперь в твоей половой жизни все кардинально измениться, и благодаря Ванечке откроются ранее невиданные горизонты плотских наслаждений. Прошу, не будь дурой, не упусти свой шанс.  

С чистой совестью принимаю и ответствую за свою сексуальную ущербность, тем не менее не стану заниматься самообманом и отрицать твою. Не существует в мире наиболее точного антипода понятию «страсть», хотя при первом взгляде на тебя о подобном не возникает и мысли. Ты с самого начала кажешься крайне раскованной, невзирая на присущую твоему складу эксцентричность.  

Отношения между мужчиной и женщиной – эта неразрывная адамо-евая связь – вещь весьма специфичная. И наши с тобой не были исключением. Забавно, я знал множество пар, где оба были прилежными тихонями, жили душа в душу и повышали голос, разве что когда забывали взять с собой чистые трусы в ванную. Эти же невинные милашки, разговорившись за бутылкой пива, хвастались, как любили нещадно хлестать друг друга, оставаясь наедине за закрытыми дверями. В нашем случае такая схема работала в точности да наоборот.  

Посчитай стоимость разбитой за восемь лет посуды – и наскребешь пиратский клад; прибавь к нему компенсацию за изнасилованные нервы и жалобы соседей – обзаведешься приятным домиком на Мальдивах. Я уже молчу о том случае с полицией, когда ты схватилась за нож. Хорошо хоть срок не впаяли. С тех пор ты все еще считаешь мои навыки в знании законов бесполезными?  

Если бы меня попросили написать ретроспективу наших отношений, я бы озаглавил ее «Лучшие годы деятельности Инквизиции».  

Ты была моим пламенем. А кем был я для тебя? Даже здесь, в гиене огненной, отчаянно задаюсь этим вопросом: Зачем я был тебе нужен? Сможешь ли ты ответить? Ибо мне подлинно известна лишь одна вещь, способная заставить тебя полыхать – твоя поэзия. Я искренне ее ненавижу, о чем заявлял тебе ни раз в порыве ярости. И не потому, что она лучше моих рассказов, не потому, что она порядком приелась мне за столь длительное время, а потому, что ее ты любила больше… Ты готова была уделять ей столько внимания, сколько никогда не уделила бы мне. Забавно, ревновать можно не только к одушевленным предметам.  

Долгими холодными ночами, когда я мучился от бессонницы, пойманный в жестокую ловушку очередного депрессивного эпизода, ты сидела у изголовья кровати, объятая темной синевой, посланная нахуй после неудачных попыток включить в комнате свет. Вооруженная фонариком и обрывком засаленной бумажки, вкрадчиво, словно молитву, читала написанные кровью четверостишья. В эти мгновения я хотел прикончить тебя, резко вскочить, вырвать лист из твоих рук, скомкать и засунуть тебе в глотку – так глубоко, чтобы посинели губы, вены на висках полопались, и ты не смогла бы сделать ни единого вдоха. Но я покорно следовал плавным волнам интонаций.  

Блять, я ненавижу твои ебаные стихи. И тебя, и их. Помнишь, как я достал с верхней полки целую стопку и сжег ее, пока тебя не было дома, а когда ты вернулась, ходил и кичился этим поступком? Ты весь день прорыдала, а потом месяц со мной не разговаривала. Высокомерная стерва.  

Да наградит Бог мою мать рассудительностью за ее позорные выходки, но не могу с ней отчасти не согласиться – ты действительно косвенно причастна к тому, что со мной случилось.  

Может ты не способна примерить на себя мою боль, но ты отлично знаешь, как мне ее причинить. Говорят, нет ничего хуже безразличия. Нет ничего хуже любви к тебе.  

Зачем ты вообще повелась на поводу у этого ублюдка Лимонова? Хотела насолить мне только из-за того, что мы повздорили накануне? Травила меня на протяжении всего вечера, следуя не нашей обыденной методе взаимных подколов, а избрав путь изощренной жестокости, добиралась острием иголки до самых уязвимых мест. Без конца твердила, как много боли я тебе причинил и как сильно ты меня ненавидишь. Так зачем же ты остаешься, почему не ушла по-английски в тот самый момент, как осознала это? Чтобы сделать хуже нам обоим? Твое поведение на празднике… Заигрывала со всеми парнями, совершенно случайным образом попадала с ними в неловкие ситуации, испытывала меня на прочность.  

Апогеем стала сцена в гостиной, когда Лимонов надел на тебя ошейник из секс-шопа, и ты ползала на коленях, изображая собаку. Этот пидор позволил себе несколько раз во всеуслышанье назвать тебя сучкой. Позор. Ребята смеялись, для них это была не более, чем похабная шутка.  

Я, взвинченный, покинул странное мероприятие и заперся в отдельной комнате. Далее тебе известно, что произошло.  

Разведчик Лилечка сообщает: вашу с Ваней экзистенциальную идиллию нарушило внезапное вторжение бабы Наталки, чей назойливый глаз засветился в прорези приоткрытой двери.  

– Ингочка, тебе что, плохо?  

– Да, ей нехорошо, – ответил за тебя Ваня.  

– Может, принести что или… скорую?  

– Нет, нет, не надо, – оживилась ты.  

– Она просто слишком много переживала. Ей уже лучше. Я сейчас такси вызову и отвезу ее домой.  

– Нет, нет, не такси, не скорая, – захныкав, лепетала ты, как в бреду и нервно ерзала в теплых Ваниных руках, приняв его и бабу Наталку за единое целое; проявляла бесхребетную вежливость к расплывчатому существу, стремящемуся оказать тебе помощь. Зная тебя, там куда в большей степени имела место гордыня.  

Но Ваня не хотел слушать. Он был непреклонен в своем решении. От Наталки отделались. Проворная ведьма вернулась в залу – разносить печальную весть. Хорошо, что она это сделала, попутно осветляя твою репутацию бесчувственной суки и «малолетней» пьянчуги. Ты умеешь вызывать жалость и часто этим пользуешься.  

Однажды я заявил тебе о своем предположении, которое ты сдержано опровергла. Напомню: теория заключалась в том, что каждый драматический этюд, который ты разыгрываешь, моменты панических атак и падения в туалете на пол – не более, чем умелая симуляция. Привлечение внимания. Свечку не держал, но однажды на вечеринке тебе стало плохо ровно в тот момент, когда ты осталась одна, а я вышел со знакомыми на балкон. Мне позвонил кто-то из гостей и объявил, что «Инге плохо». Забавно, не правда ли? К тому же, полегчало тебе через считанные минуты после принятия таблетки. Причем, настолько, что ты чуть ли не бегала.  

В противовес скажу, что, возможно, у меня, как и у тебя, когнитивная эмпатия доминирует над эмоциональной.  

Ты уснула в Рандж Ровере на Ванечке. Колееееенки, отличное завершение дня.  

Лучших проводов я себе и представить не мог. Пальцы немеют, когда пишу об этом, но я справлюсь. Я СКУЧАЮ ПО ТЕБЕ. Можешь не верить, но это так. Только прошу, не торопись составлять мне компанию. Блин. Извини, глупость сказал. Ты мне такого удовольствия не доставишь, в этом я стопроцентно уверен.  

Повремени, если собираешься осмелиться из-за кого-то на такой шаг. Могу на личном опыте подтвердить: в данном случае средства не оправдывают цели. Люди мрут как мухи, а мир по-прежнему безобразен. Я обрадуюсь, если мое послание вдохновит тебя на создание мрачной и безысходной поэмы. Хотя, данное описание подойдет почти каждому твоему произведению.  

Я разочарован – не фактом смерти и не тем, что следует после, а своей всеобъемлющей грустью. Ведь в итоге тебе все равно наплевать…