Сны

СНЫ  

#1  

Сны приходят к нам неизвестно откуда. Люди верующие или суеверные находят в них проявления сверхъестественного, некие посылки нашему сознанию из других измерений. Те, кто почитает науку, ссылаются на неизученную электрохимию мозга. Но, так или иначе, каждый человек хотя бы раз в жизни видит и, что самое главное, запоминает яркий последовательный сон. События в нём происходящие, спустя дни, месяцы или годы частично сбываются, вызывая удивление, недоумение, ощущение дежавю или страх.  

До некоторого момента в моей жизни то, что я запомнил из сна осенью 1994 года, я считал подобным явлением. Тогда в моей жизни происходило многое: нервотрёпка в связи с определением темы моего дипломного проекта (я учился на последнем курсе политехнического института); постоянная тревога за месячную дочь, оказавшуюся после роддома в больнице с довольно серьёзным диагнозом (который, кстати, в последующие восемь лет не подтвердился), и не меньшая тревога за любимую жену, мою первую и единственную на тот момент женщину, которая находилась на грани нервного срыва; некоторые проблемы с родителями, довольно мелкие, но являющиеся ненужными каплями в полной бочке неприятных моментов. В общем, мой впечатлительный мозг работал тогда с перегрузкой и то, что я увидел во сне, вполне можно считать короткими замыканиями перевозбуждённых нервных клеток.  

Мы с женой тогда спали врозь. Она была измотана, и ни о какой близости не могло быть и речи. Да и мне, честно говоря, хотелось хотя бы ночью побыть одному.  

Я проснулся с неясной тревогой, со смутной тяжестью в голове и учащённым сердцебиением. Поначалу увиденное не смутило меня: знакомый потолок и стены, знакомое ощущение старой односпальной тахты подо мной. Но в следующее мгновение я ошалело сел и... Да! Это была знакомая комната и знакомая тахта. Я жил и спал здесь двенадцать с половиной лет, пока не женился и не переехал жить в квартиру тёщи. Я заснул там, а проснулся... в квартире моих родителей. Поспешно откинув одеяло и обернувшись, я увидел, что вся остальная мебель в комнате отсутствует. Не было секретера, стола, полок с книгами и стульев, маленьких ковриков на полу и на стенах, штор и даже лампочки. Из дыры в потолке сиротливо торчали скрученные, забрызганные побелкой провода. Посреди бетонного параллелепипеда комнаты с пустым квадратом окна стояла только моя тахта. Причём стояла не на деревянных лакированных ножках, а на четырёх кирпичах!  

Оторвавшись от созерцания сего сюрреалистического зрелища, я обнаружил, что закрытая дверь теперь открыта, а на пороге комнаты застыли две мужские фигуры в безликих тёмных костюмах и при галстуках. Типичные славянские лица со смазанными чертами, чисто выбритые и без малейших признаков индивидуальности. Лишь глаза, внимательные глаза профессиональных служак были разными: у левого, что был на пару сантиметров выше напарника, – голубые, а у правого – светло-карие.  

– Доброе утро, Станислав, – сказал правый.  

– Пожалуйста, не удивляйся, – добавил левый. – Мы тебе сейчас всё объясним.  

От них не веяло угрозой, поэтому я, сдерживая гуляющий в крови адреналин, оделся в то, что лежало рядом с тахтой на полу. Безымянные в меру ношеные джинсы, хлопковая рубашка в крупную клетку, чёрные носки и почти новые кроссовки. Было такое ощущение, что именно я носил эту одежду и обувь, но я совершенно точно помнил, что у меня никогда именно этих вещей не было.  

Безликие мужчины, которых я про себя назвал агентами, бесстрастно подождали, пока я оденусь, дали умыться в ванной комнате, которая выглядела безлико ново: явно после капремонта. Чистое полотенце висело на стенке новенькой пластмассовой ванны. Я такие видел только за границей, когда был в Финляндии.  

– На кухню, пожалуйста, – пригласил голубоглазый агент.  

С кухни тянулись в прихожую тёплые солнечные лучи, просачиваясь сквозь бамбуково-пластмассовые занавеси с рисунком. Такие были модными в конце 70-х, но у родителей никогда подобного не было.  

За несколько секунд, что я шёл к кухне, у меня сложилось законченное ощущение необитаемости квартиры. И дело было даже не в отсутствии светильников, мебели или новизне обоев и линолеума. Такое ощущение возникает в хорошо знакомом месте, где ты давно не был. Я навещал родителей неделю назад и... В общем, я был почти готов к тому, что увижу в кухонное окно.  

За окном было лето. Середина или конец июля, если судить по цветущему тополю перед подъездом. Я сам посадил его, тоненький прутик... За 11 последующих лет тополь достиг высоты четырёхэтажного дома. Все его три ствола, растущие из одного корня, каждое утро в течение многих лет я видел в окно, когда завтракал перед занятиями в школе, а потом и в институте. Теперь я видел только два ствола, но каких! Каждое толщиной с моё туловище, верхние ветви качались от ветра много выше коллективных антенн на крышах соседних домов. Сквозь по-прежнему густую листву я увидел в доме напротив, на балконе четвёртого этажа, параболическую антенну двухметрового диаметра.  

Дверь, ведущая из кухни на лоджию, была открыта, и волны тепла с запахами травы и нагретого асфальта плыли в кухню.  

Агенты молчали. Я, наконец, оторвался от вида за окном, осмотрелся. Безликий кухонный стол и, в противоположность, самодельный табурет с облупившейся белой краской, который когда-то смастерил мой отец. С каким-то тяжёлым предчувствием я опустился на него и поднял глаза на агентов. Один из них снял с большого (чужого! ) холодильника чайный прибор и поставил передо мной.  

– Чай, кофе? – спросил он, делая шаг к газовой плите, на которой стоял красный чайник с широким носиком.  

– Вначале расскажите, что всё это значит!  

Прозвучало настолько спокойно и холодно, что я сам поразился своему тону.  

Мужчины переглянулись. Голубоглазый заложил руки за спину и сказал:  

– Видишь ли, Станислав, мы были вынуждены изъять тебя из привычной жизни, поскольку тебя хотели убить. – Он помедлил, видимо ожидая моей реакции, и также ровно продолжил: – Мы сами представляем правительственную организацию, которая относительно 1994-го года расположена в будущем, в 22-м веке. Люди, что хотят убить тебя, наши современники, экстремисты... Пока мы не сумели их нейтрализовать, тебе придётся провести здесь сутки. Ровно одни сутки. Потом твоя привычная жизнь возобновится, а ты даже помнить не будешь, что побывал в 2026-м году.  

Язвительные и саркастические мысли и слова, что возникли у меня в мозгу и на языке во время его короткого монолога, разом испарились, едва я встретился с агентом взглядом. С некоторых пор, когда моя дурная привычка во что бы то ни стало говорить правду начала обретать законченность черты характера, я очень чётко стал улавливать фальшь в лицах и словах других.  

Странный человек говорил правду. Мало того, он говорил её по долгу службы, и ему было наплевать, как я восприму его слова. Очевидно, в его власти было отвечать на любые мои вопросы и реагировать как угодно на мои поступки. В его взгляде была спокойная сила много повидавшего и пережившего человека, который реально оценил и взвесил меня на невидимых весах своего опыта.  

Я смешался. Бессмысленно пялился в пустую чашку, а агенты терпеливо ждали.  

– Зачем... зачем кому-то убивать меня?  

– Будучи математиком-любителем, ты высказал некоторые интересные мысли, которые, собственно, и привели в наше время к созданию устройства... делающего возможным перемещения во времени.  

– Но я никогда не занимался математикой! – вскричал я, подсознательно желая поскорее очутиться в нелёгкой, но привычной СВОЕЙ жизни, вне этих родных когда-то стен, которые теперь пугали меня.  

– Займёшься несколько позже.  

– Никогда не любил математику, – беспомощно сказал я и обхватил голову руками. Вдруг стало зябко. Странное оцепенение... Но мозг работал чётко, и до меня вдруг дошло: – Пробой пространства нелинейным высоковольтным разрядом терагерцовой частоты! Да?..  

Агенты вновь переглянулись.  

– В общем, да, – подтвердил кареглазый.  

– Вот что, – сказал второй. – Наверное, будет лучше, если ты побудешь один. Всё необходимое есть в холодильнике и в соседней комнате. Развлечений хватит до ночи.  

«Поем, – и сразу в город! » – мелькнула мысль.  

Словно угадав мои мысли, голубоглазый сказал:  

– На улицу лучше не ходи. Не то, чтобы тебе что-то грозит, в этом времени на улице не опаснее, чем в твоём... Но некоторые впечатления могут плохо повлиять на тебя.  

– Хорошо... Я понимаю.  

Мне и вправду вдруг захотелось, чтобы они ушли. И они ушли.  

Какое-то время я просто сидел, обхватив колени. Потом голод заставил меня позавтракать. Не помню, что я ел, но продуктовое изобилие в холодильнике запомнилось чётко. Красиво упакованной еды, не нуждающейся в особом приготовлении, там было на неделю, не меньше. И батарея бутылок с соками, лимонадами и всевозможным пивом. Они явно знали мои вкусы!  

Машинально я ополоснул чашку и переместился в большую комнату, одну из трёх в квартире.  

Старая обшарпанная «стенка» дико смотрелась в обновлённой пустой комнате. Раньше в ней стояли книги, пять полок книг, посуда, лежали мои аудиокассеты и бумаги. Теперь всё, кроме верхней левой полки, пустовало. То, что я поначалу принял за яркие книжные корешки оказалось суперобложками пластмассовых коробок с видеокассетами. А в углу, где когда-то стоял телевизор «Рубин» с кинескопом Samsung... Я ахнул! Подошёл вплотную и ахнул вторично! Прямо на полу стоял огромный плоский телевизор с диагональю экрана не менее 90 сантиметров. Рядом стояла плоская коробка видеомагнитофона с неизвестным мне бренднеймом.  

В 1994 году импортная бытовая техника не была такой уж диковиной. Но я был видеоманом в хорошем смысле этого слова. В фильме меня интересовало не только содержание, но и качество записи. К сожалению, имеющийся у нас с женой ВМ-27 разочаровал и меня, и её, а покупка более качественной техники упиралась в проблему отсутствия презренных дензнаков. Поэтому импортная техника привела меня в благоговейный восторг.  

– Вот так будущее!.. Вот тебе и будущее!.. – повторял я, перебирая кассеты. Мне хотелось увидеть всё сразу и, понимая, что за один день я никак не посмотрю 20 фильмов, я пытался хотя бы запомнить названия и прочую информацию.  

«Приход Дредда». В главной роли Сильвестр Сталлоне, 1995г.  

«Хищник-3». Кто в ролях, не запомнил. Никого известного, значит. 1996г.  

«Бэтмэн-3». Было и собственное название части, но я его забыл. 1995г.  

«Косильщик лужаек-2». Непонятная картинка; нет известных актёров. 1996г.  

«Терминатор-3». Хвалебный и маловразумительный анонс. Продолжительность около получаса (опечатка, что ли? ). 1997г.  

О, бальзам для моего сердца – «Звёздные войны». Первые три эпизода на трёх кассетах. Неизвестные актёры, 1997г. и более поздние.  

Ещё какие-то фильмы 97, 98, 2000 и даже 2002 года (тогда я не задумался, а почему нет более свежих фильмов). Но я уже прикипел к «Звёздным войнам», вынул первую кассету из коробки, быстро разобрался с совмещённым пультом дистанционного управления видеомагнитофоном и супертелевизором.  

Экран мягко засветился синим. Дальше... не то, чтобы провал... Я помню ощущения: обалденное качество картинки привело меня в детский восторг; я отсмотрел час фильма и был разочарован; ходил за пивом и в туалет; выглянул в окно, и меня потянуло на улицу.  

Пространственные ощущения исчезли. Помню, что шёл... Удивлялся или грустил, замечая изменения или их отсутствие в зданиях, машинах, качестве дорожного покрытия, количестве мусора. Странно, но я совершенно не обращал внимания на людей, будто их совсем не было.  

В общем, целостная картина восприятия действительности вернулась ко мне только в центре города, на площади, которую в моё время называли Октябрьской. Проспект, начинающийся от неё и уходящий в сторону междугороднего шоссе, был переименован. Я запомнил сам факт, но не новое название. Сама улица стала чище, зеленее, а оформлением напоминала виденные по телевизору улицы провинциальных городков зарубежья: много тонированных витрин, рекламы импортных производителей, мостовая вымощена фигурной брусчаткой, все первые этажи зданий заняты какими-то лавками, закусочными и ещё бог знает чем, на окнах – белые жалюзи, на обочинах – чистенькие импортные автомобили.  

Я медленно брёл по левой стороне проспекта, глазел на изобилие товаров, отметил, что детский парк на другой стороне обзавёлся новыми аттракционами и красивой высокой решёткой. Много стало цветов и красиво постриженных декоративных кустарников. Здание послевоенной постройки в дальнем углу парка исчезло, теперь там отблёскивало стёклами приземистое строение, напоминающее летнюю закусочную или кафе.  

И вот тут, пресытившись пространством, я обратил пристальное внимание на людей.  

Первое впечатление, что я за границей, подтверждалось обилием футболок с рисунками и надписями по-английски и по-немецки, яркой расцветкой женских одеяний и причёсок молодёжи. Много было побрякушек на шеях, руках, в ушах и в носу. И девушки и юноши хвастались татуировками. Признаюсь, меня это ошеломило. Я бледной тенью медленно скользил вдоль стен, стараясь не встречаться ни с кем глазами. Теперь я понял, что имел в виду агент, когда предупреждал меня насчёт впечатлений. Будь я за границей, увиденное так не повлияло бы на меня. Но полу знакомый город вокруг, который был моим 22 года, был более чужим, чем какой-нибудь Нью-Йорк. И второе впечатление, производимое людьми, подчёркивало это. Оно заключалось в том, что молодые и среднего возраста люди вокруг меня, спешашие по делам или неторопливо прогуливающиеся, пьющие пиво из банок и бутылок или поедающие мороженое, были ДОВОЛЬНЫ СОБОЙ. Этот контраст с настроениями 94 года выбил меня из колеи. Я перешёл улицу, вошёл в парк и уселся на скамейку за кустами жасмина, на которой сидела девушка, поедающая большой бутерброд. Рядом стояла початая бутылочка «Фанты». Другие скамейки, насколько я видел, были заняты более плотно: молодёжные стайки, мамаши с детьми, несколько пенсионеров. Я отвернулся от незнакомки и стал смотреть на детей. Не на внешний вид, а на их поведение, которое, по-моему, не меняется столетиями.  

Я почти успокоился, но вдруг вспомнил о любимой жене и дочке. И так потянуло домой, что я даже зашипел от досады. Два километра не значили ничего. А 32 года во времени?!. «Интересно, мы всё также живём на Красноармейской набережной? Мне сейчас... м-м... 54! У нашей Машки свои дети уже... наверное... ». Мысль посмотреть на себя самого неожиданно не понравилась мне. «Агенты ничего не сказали по поводу встреч с самим собой. Значит, можно всё... Но я сам боюсь этого».  

Девушка о чём-то меня спросила.  

– Что, простите?  

– Время... Время не подскажете? – повторила она и для верности постучала указательным пальцем по запястью левой руки.  

За мгновение, что я открывал рот для ответа, мозг успел оценить красивые кисти её рук, форму губ, лица, носа и серые глаза. Она была не более, чем симпатична. Такой эстетичный тип лица, подробности которого забываешь через пять минут. Но в глазах было что-то такое спокойное и в то же время живое, изменчивое, что хотелось смотреть и смотреть в них, как в звёздное небо.  

– У меня нет часов.  

И далее снова... Не провал в памяти, а словно убыстренная перемотка, из которой запоминаются лишь отдельные кадры: я совершенно точно знал, что девушка приезжая, из Москвы, хотя родом отсюда; часы у неё украли в поезде; я знал её имя (правда, потом забыл, поэтому пока буду называть её Аней); мы немного поболтали и теперь шли в кафе; я почему-то назвался именем Сергей.  

Мне с ней было как-то просто... как с сестрой, что ли. Не легко, отнюдь, поскольку она задавала непростые вопросы.  

– Ты тоже теперь чужой здесь, я смотрю, – полувопросительно сказала она.  

– Ну... я давно здесь не был. За десять лет так всё изменилось.  

– А живёшь где?  

– Да, тут родители у меня. На Запсковье, – осторожно пояснил я.  

– А я на Новом Завеличье жила. Теперь-то у меня здесь никого.  

– А где твои... родители?  

– Они умерли давно, – ровно сказала Аня.  

– Извини!.. Не знал.  

– Да, – она махнула рукой. – Они алкашами были. С ними всё равно не жизнь. Я поначалу всё бегала от них, тусовалась по разным... местам. В общем, ничего хорошего. А потом познакомилась с хорошим человеком... Ну, вот и пришли.  

Мы остановились у кафе «Пушкинское». Раньше здесь был комиссионный магазин, в котором три с половиной года назад я покупал кварцевые часы. В здании-близнеце на другой стороне улицы так и находилась аптека. А сама улица, обсаженная липами, вела к драматическому театру им. А. С. Пушкина.  

– Слушай, Ань, неудобно получается, но у меня денег совсем нет. Я не рассчитывал заходить куда-то.  

– Ничего! – Девушка улыбнулась и стала ещё симпатичнее. – Я угощаю. А ты мне потом компанию составишь... в одной грустной поездке. Хорошо?  

Что я мог сказать?  

И вот мы сидим за столиком. Всё вокруг несколько стилизовано под 19 век, но так... дёшево и попсово. Правда, мороженое вкусное, а вот кофе – растворимая гадость, хотя и сладкий.  

В ходе дальнейшей беседы выясняется, что Аня приезжает в Псков всего раз в году, на сутки только для того, чтобы посетить могилу человека, который почти четыре года был для неё семьёй: и отцом, и мужем, и братом, и другом. Он создал для неё новую жизнь: содержал, развлекал, учил в университете за свои деньги. Когда они познакомились, ей едва исполнилось девятнадцать, но она уже хлебнула грязи на дне жизни. Аня не говорила о своих чувствах к нему, но говорили её глаза...  

Она рассказывала спокойно, даже несколько отстранённо. В кафе было тихо: толстые стёкла со специальным покрытием почти полностью отсекали уличный шум. Поэтому она придвинулась ко мне и говорила вполголоса. Нас разделял какой-нибудь полуметр.  

– Да-а... но почему ты доверяешь мне всё это? – наконец не выдержал я. – Я хочу сказать, почему ты так откровенна с незнакомым человеком?  

– Ну-у, – она усмехнулась и отодвинула чашку на край столика, – во-первых, я повидала людей и знаю, кому и что можно доверять. А во-вторых... Знаешь, ты так выглядел там, в парке... ну, точь в точь как мой друг. Та же поза, тот же взгляд... И лицо в профиль очень похоже. Такая вот сентиментальность!  

Я положил свою ладонь на её и сказал, глядя в глаза:  

– Спасибо за доверие и за... угощение.  

– Да не за что! – Она рассмеялась. – Теперь мне пора ехать. Ты со мной?  

– Да... – Я хотел сказать «конечно», но вдруг понял, что в столь необычный, но прекрасный день кладбище – последнее место, где я хотел бы побывать. Тем не менее, Аня мне понравилась, и я готов был следовать за ней. – Надо отрабатывать угощение!  

Тогда мы рассмеялись вместе.  

Очередная ускоренная перемотка – и мы уже сидим в автобусе, который движется по ровному шоссе. Слева и справа сплошной стеной стоят сосны, изредка промелькивают сквозь них красивые одно- и двухэтажные особнячки. Я знаю, что мы едем на городское кладбище «Орлецы-3». Аня успела рассказать несколько смешных историй из своей студенческой жизни. Я держу её за руку и мне так хорошо, что абсолютно всё равно, о чём она говорит, правда это или выдумки.  

Я держу ладонь девушки и вспоминаю, как летом 94-го, три месяца назад по моим ощущениям, до того, как жена родила, мы с ней точно также ехали в автобусе сквозь лес, было солнечно и тепло и казалось, что впереди нас ждёт только хорошее...  

– Четыре остановки осталось, – сказала Аня, сморщила нос и вдруг чихнула.  

– И то правда! Будь здорова!  

– Спасибо! – Она улыбнулась. – Это из-за пыли.  

Мы успели поговорить о здоровье вообще, и автобус остановился на конечной остановке.  

Напротив дверей был безликий вход на кладбище с будкой охранника и самим охранником в камуфляже. Налево и направо, насколько хватало глаз, тянулась двухметровой высоты бетонная ограда. Тут же десятка полтора пожилых мужчин и женщин торговали живыми и искусственными цветами, какими-то ленточками, серебрянкой и прочей загробной атрибутикой.  

В Орлецах я был только раз в жизни, году в 90-м, по-моему. Ни вторых, ни третьих Орлецов тогда ещё и в проекте не было. Теперь же лес был расчищен. Изнутри кладбище напоминало странный парк с молодой растительностью, широкими асфальтовыми дорожками и щитами указателей. Вокруг многих могил не было оград, другие, наоборот, были огорожены цепями или художественной ковки оградками, имели гранитные, мраморные или металлические памятники или статуи ангелов. Кое-где виднелись даже новенькие склепы!  

Аня уверенно вела меня вперёд. Как-то само собой вышло, что мы молчали. Я нёс коробочку с бархатцами, которые девушка купила у входа.  

Мы не торопились, но я вдруг поймал себя на том, что мне хочется замедлить шаг. Странно... Я пытался проанализировать своё состояние. Кладбища никогда не угнетали меня. Вот уже четыре года, как в пьяной драке убили тестя, мы с женой регулярно ездили на его могилу, подновляли оградку, убирали, сажали цветы. Это было необходимо делать, и я делал совершенно спокойно. Может быть, я подсознательно тянул время, чтобы подольше побыть с Анной? Я глянул на спокойное, сосредоточенное лицо девушки, вызвал в памяти образ жены и понял, что люблю мать своего ребёнка больше всего на свете. При других обстоятельствах, в другом времени, я позволил бы себе помечтать о чём-то таком... Но не сейчас. «Анне сейчас 25, она старше меня, но в 94-м она просто не существовала! » Я впервые подумал об этом так, и мысль ошеломила меня. Опять действительность напомнила неправдоподобный сон, как при утреннем появлении двух агентов. «Ничего... Мы тут быстро всё сделаем, и я поеду домой. А там уж и вечер... Они вернут меня назад к жене и дочке». Дом... Да, я назвал квартиру родителей домом, хотя ни я, ни они не жили по тому адресу уже давно. Подумалось неожиданно, а где же мои родители? Квартира была выкуплена агентами, но почему нынешний я не живу там? Что, в 2026 году их уже нет в живых? Но в любом случае три комнаты в доме постройки 1979 года лучше двух комнат в доме постройки 1968 года, где я ютился с женой, дочкой, тёщей и собакой. И тут мне стало холодно, словно я шёл в рубашке не солнечным июльским днём, а пасмурным ноябрьским вечером. Вдруг пришло понимание того, что спустя годы моя жизнь изменится... и не в лучшую сторону. Это понимание было таким чистым, незамутнённым неопределённостью, что я вздрогнул, будто от электрического разряда и чуть не выронил цветы.  

– Ты что? – спросила Аня и остановилась.  

– Ничего... Нерв дёргает. – Я демонстративно потряс рукой.  

Девушка внимательно посмотрела на меня, по-моему, хотела что-то сказать, но я поспешно произнёс:  

– Всё нормально. Пойдём!  

Мы свернули с асфальтовой дорожки на тропинку, обсаженную молодой акацией.  

– Давно твой друг умер? – спросил я только для того, чтобы отвлечься от самоанализа и от своего неожиданного страха.  

Страх был абстрактным. Мне казалось, что в конце нашего пути я увижу нечто такое, что будет очень неприятным и что я никогда не смогу забыть.  

– Два года назад. От инфаркта. – И девушка, словно извиняясь, добавила: – Я и сама тут всего в третий раз. После похорон сразу продала его квартиру и уехала в Москву. Работа там хорошая и жить веселее... А тут, кроме него, у меня и не было никого.  

– Да я понимаю. А у него... были родственники?  

– Были, но не здесь. Он тоже был очень одинок, пока мы не познакомились. И его тоже никто не любил. Может, именно это и сблизило нас поначалу... Ну, вот и пришли.  

Я и сам чувствовал, что конец пути близок. Чувствовал по тому, что мой страх достиг пика. Мне хотелось бросить коробку с цветами и молча бежать отсюда... куда угодно. Это было весьма странно. Ещё ни разу в жизни я не испытывал ничего подобного, тем более, что отсутствовали объективные причины для такого страха.  

Аня тем временем отперла калиточку незатейливой низкой ограды, покрашенной алюминиевой краской. Могилы было две. Обе неухоженные, просто оформленные. Над дальней стоял металлический крашеный крест, над ближней – массивный каменный. Я стоял так, что не мог прочитать надписи на них. И в тот же миг понял, – бог знает, как! – что причина моего страха – надпись на ближайшем кресте.  

Девушка тем временем надела на левую руку резиновую перчатку, извлечённую из сумочки, жестом фокусника достала откуда-то ржавую тяпку и сказала:  

– Сергей, там дальше по проезду есть колонка. Найди какую-нибудь посудину и принеси воды, пожалуйста.  

– Хорошо... Сейчас, – ответил я, не отрывая глаз от креста. У меня осталось несколько секунд, чтобы принять решение. Если я сейчас уйду, то уже ничто и никто не заставит меня вернуться. Я даже прикинул, что двух часов вполне хватит, чтобы добраться отсюда до Запсковья.  

Решение было принято. Сердце билось учащённо, а внутри всё заледенело. Я несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул и, войдя внутрь оградки, обратил взор на белый каменный крест. Чёрной эмалью на простой полированной пластинке из нержавеющей стали было выведено: «Иванов Станислав Евгеньевич». Ниже стояла дата моего рождения и дата смерти, но последнюю я не прочёл. Горло сжало спазмом, в глазах всё потемнело, я начал падать, взмахнул рукой и... проснулся.  

Никогда я ещё так не радовался пробуждению! Мокрый от пота, с бешено и болезненно колотящимся сердцем, я радостно осматривал знакомую обстановку нашей комнаты. В двух метрах от меня, на раздвижном диване спокойно сопела жена.  

– Это сон! – прошептал я. – Слава Богу!!!  

Жене я потом рассказал свой сон. Не стал передавать некоторые подробности, ну, мысли, например. Она отнеслась к этому серьёзно, но не так, как я. Мы много говорили о снах вообще, и о её снах в частности. Решили, что чувства и эмоции – сильная штука, но в снах они значат нечто иное, нежели в жизни.  

Впечатление, однако, было настолько сильным, что я пересказал сон ещё трижды: другу, своей матери и одной знакомой – умной зрелой женщине, с которой моя жена вместе работала. Именно многократный пересказ в течении короткого времени позволил мне запомнить мелочи. И хотя с тех пор прошло почти восемь лет, я помню всё так, будто сон приснился мне пару дней назад.  

С тех пор многое изменилось. Тёща умерла. Родители мои стареют, и я вижу, что им остались считанные годы жизни. У меня больше нет своей семьи; женщина, которую я любил больше всего на свете, мать моего ребёнка, давно разлюбила меня. Промучившись несколько лет, мы серьёзно поругались, и бывшая супруга указала мне на дверь. Наш ребёнок растёт без семейного присмотра и – увы! – без должного воспитания. С горечью я думаю о том, что она вырастет и даже не вспомнит обо мне.  

Некоторые фильмы, о которых я упомянул («Терминатор-3» и «Звёздные войны. Эпизод I»), вышли в 1999 году, а не в 1997-м. Другие – именно в те годы, как я запомнил во сне. Появились плазменные телевизоры такого размера и качества, как я видел в далёком 94-м.  

Центральные улицы нашего городка в последние пару лет всё более начинают походить на то, что я запомнил... И сердце моё несколько раз давало сбои.  

Правда, меня по-прежнему совершенно не занимает математика. И ещё я очень рад, что не помню имени и лица девушки из сна.  

Июнь 2002г.  

#2... Чёрная масса наваливается на меня и душит. Я хриплю, задыхаюсь, пот катит градом. Наконец мне удаётся вывернуться, и я заскакиваю в какое-то помещение. Хлопаю дверью и дрожащими руками накладываю засов. Немного успокаиваюсь, оглядываюсь кругом. Оказывается, я попал в небольшую комнатку без окон с тусклой лампочкой под высоким потолком. Стены оклеены обоями, на полу – линолеум. Мебели никакой, только стол посреди комнаты. Я, пошатываясь, подхожу к нему. Стол отполирован и покрыт лаком. Посреди стола стоят песочные часы, и лежит клочок бумаги. Я удивлён. В верхнем отделении полно песка, но он почему-то не сыпется вниз. В нижнем отделении – ни песчинки. Я любопытствую и стукаю ногтем по колбочке. Песок срывается и тонкой струйкой начинает течь вниз. Я удовлетворён: теперь всё, как надо! Но тут же недоумеваю. На чистом недавно клочке бумаги проявляются несколько строк. Я хватаю листок в руки. На нём написано:  

«Человек, ты собственноручно запустил машину смерти. Как только последняя песчинка упадёт в СОСЕДНЮЮ КОЛБУ, произойдёт взрыв. МИР ПЕРЕСТАНЕТ СУЩЕСТВОВАТЬ! »  

Руки у меня трясутся, и я роняю листок на пол. Он тут же вспыхивает и превращается в пепел. Я мечусь по комнате, пока в голову не приходит нужная мысль: «Нужно просто перевернуть часы! ». Моментально я подскакиваю к столу и переворачиваю часы вверх нижней колбой. Но песок продолжает высыпаться, теперь уже снизу вверх. В глазах у меня темнеет, я хватаю часы и изо всех сил бросаю их в стену. Они разлетаются на мелкие-мелкие осколки. Я не могу больше оставаться в этой комнате и, сняв засов с двери, выхожу. Но что это?! Словно зеркально отразившись, комната снова оказывается передо мной. И снова посреди комнаты стоит стол, а посреди стола – песочные часы. И песок неумолимо сыпется в СОСЕДНЮЮ КОЛБУ. Словно безумный я мечусь из комнаты в комнату, бью часы, но снова и снова они стоят на столах, и песок сыпется и сыпется...  

Опустошённый, я сижу на полу и, не мигая, смотрю на часы. Медленно текут секунды. И вот последняя песчинка медленно падает вниз. В тот же миг я вижу, как в пустой колбе вспухает ни из чего ослепительное пламя. Оно заполняет всё. Сердце моё куда-то проваливается, и крик застревает в горле.... Я дёргаюсь и просыпаюсь. Болит голова, спина вся мокрая от холодного пота, и сердце прыгает как у зайца. «Приснится же такое! ». Я мотаю головой и медленно встаю. Еле передвигая ноги, иду на кухню. Орошаю горло холодной водой. Потом ставлю кувшин на место и поворачиваюсь, чтобы уйти. Но тут... Я вздрагиваю. На кухонном столе стоит то, чего у меня никогда не было, и сейчас быть не могло. Песочные часы, а рядом с ними чистый клочок бумаги...  

1989 г.