Дикий и свободный

Чавканье, рычание, довольное урчание. Лес шумит, колышется, холод пробирает до костей, но не холодно – на плечах мех, в сердце огонь. Огня я не чувствую, но Эрхан так говорит. Эрхан говорит, что мы дикие звери, что мы свободны, что мы как волки и нам костер не надо – нас греет дикий огонь в сердцах.  

Эрхан любит повторять – дикий.  

Лес – дикий, волк – дикий, ты – дикий.  

Дикий – свободный.  

Дикий – счастливый.  

Дикий со стаей вместе бежит, сердце дико стучит, кровь кипит, шум в ушах.  

Чавканье, чавканье. Волк оленя ест, сунул морду в потроха, хлебает. Молодежь смотрит, жадно, голодно. И я голоден, и запах сырого мяса, теплой крови будоражит. Руру поскуливает. Кусает кулаки, почти грызет. Руру сейчас человек, и я человек, хотя волком быть проще, есть проще, охотится. Но Эрхан говорит: истинным оборотням нельзя разделять сущность зверя и человека, нельзя отдавать предпочтения только одной половине себя в зависимости от ситуации и потребностей. Мы всегда единое целое. Руру всегда совсем как волк, даже когда человек. Я – еще не совсем. И человек не совсем. Эрхан говорит: я слабак, я глупец; а лес шумит, шорох, хруст, треск, стук. Что я отречься не могу, не могу позабыть запах кофе, вкус – горький, подружку-человека, духи – цветочные, что не могу стать кем есть – диким, истинным оборотнем.  

Эрхан говорит: мы – наполовину люди, наполовину – волки. Когда-то, тысячелетия назад, нас скрестили, слепили одно в попытках открыть новые грани жизни. Тысячелетиями заставляли считать просто людьми с генами зверя, но обе сущности в нас равны. Нас заставляли подстраиваться, сливаться с обществом, строить из себя проклятых людей, контролировать внутреннего зверя и жить по лживым законам общества арохе. Уничтожали нас.  

Кофе я любил, больше чем кровь. Еще совсем тёплую, стекает по морде, капает в сухие листья. Мясо свежее и сочное, сытость успокаивает. Руру уже не голодна, обратилась, легла довольно, положила морду на лапы. Смотрит на Эрхана, с любовью, с почтением. Только Эрхана сейчас нет, и она грустит. Волки довольны, расслабились, разбрелись, и лес затих. Только тук-тук – дятел. И птицы, и мыши. Вожак смотрит на волчат, с любовью, с неодобрением – шумят, пищат, резвятся. Мать на них рыкнула. Моя мать на меня не рычала, никогда голос не повышала. Исполнялавсе мои прихоти. Очень нежной и мягкой была, и шерсть ее была очень светлой, как и наш дом, большой особняк в столице – прощальный подарок отца.  

Эрхан нам всем как отец, наш вожак. Он говорит: мы рождены свободными. Нам навязали людскую мораль. В нас запихнули чужие ценности, и наша душа, на половину волчья, всегда томилась в тоске, желала иного, желала свободы и собственных правил.  

Говорит:так давайте же жить по этим правилам! Давайте создадим свой народ, свое общество. Покажем остальным, что значит быть настоящими оборотнями, но в первую очередь, покажем это самим себе. Отпустим на волю зверя, позволим обеим сущностям жить в гармонии.  

Руру завыла, ночь настала, тоскует по Эрхану, по братьям и сестрам. Листья не шуршат, стали влажными, отсырели. И запах все сильней, а вой у Руру все тоскливей. Волки тоже воют, и лес наполняется звуком. Хочется вместе с ними завыть, хочется уши заткнуть, голову в землю зарыть и исчезнуть, как Эрхан с братьями и сестрами – так давно их нет.  

Нет у меня братьев и сестер. Я жил с матерью один, ее сокровище, ее игрушка. Мать – человек, я полукровка, но Эрхан говорит, что кровь во мне сильна. А мать Эрхана невзлюбила сразу, ругала, проклинала, кофе не предлагала – вкусный, горький. Плакала, что я бегаю за ним как собачка, а я оборотень, я волк, и он мой вожак. Плакала, что я становлюсь совсем чужим, забываю все, что мне дорого, а я только понимать начал, что на самом деле мне дорого – Эрхан мне истину открыл. Плакала, что с ума схожу, глупею на глазах, а я наоборот, видел все больше и больше, и мир становился все шире и шире, становился другим – настоящим.  

Руру все выла и выла, и я тоже с ней выл, а лес вокруг жил – ветки, черные, скрученные, обнажённые; птицы ночные порхали, ухали; тени двигались, плясали, нападали и отступали от лунного света. Воздух – полон всего. Я обратился человеком, хотел поймать его руками и съесть, заполнить себя, утолить голод. Но я ведь сыт, а воздух не еда, законов – нет и я свободен. Делаю что хочу, делаю, как хочу, не знаю что.  

Братья и сестры, те, что с Эрханом ушли, они больше настоящие оборотни, чем я, чем Руру. Эрхан, отец наш, вожак, всегда их хвалил, всегда к ним особенно относился. Нам с Руру завидно, и мы так старались: бегали, впивались клыками, разрывали на части. А однажды, слышу, Эрхан говорит сам с собой: все не то, слишком сильно, перебор, нет равновесия между двумя "я". Я спрашиваю: что сильно? Почему не то? Мы дикие, мы свободные. Ты ведь так говорил. А он говорит: ах ты бедняга, парень, слабый, но ничего, если ты счастлив, то все хорошо. Я хотел сказать, что не счастлив, что хочу кофе, того, что мама заваривает – горького, вкусного. Хочу с женщинами по-другому быть – чтобы она сверху. Хочу музыку – искусственную, из инструментов. Хочу тишины, и побыть одному. И не слышать шум, треск, чавканье, урчанье; и не слышать запахи – много-много, разных-разных, забивают разум, путают мысли.  

Но заяц пробегал, я учуял, и бросился за ним, потому что был голодный, и Руру голодная. А когда вернулся – нет Эрхана и братьев и сестер, только я, Руру – растеряна, мечется туда-сюда, поскуливает – и волки, семья наша другая, вторая половина.  

В сердце горит дикий огонь. Он греет, мы ложимся с Руру рядом – волки, а не люди – лижем друг друга, засыпаем. Мы счастливы. Я счастлив. Я дикий и свободный.