Внезапный разговор

Если чего-то очень хотеть, спать и видеть желаемое во сне, работать и в перерыве между страницами деловых бумаг мельком заглядывать в лучшее будущее, то это обязательно сбудется. Вроде силой мысли зовётся. Однако как опасны порой бывают желания и неосторожны мысли.  

Я всегда мечтала путешествовать, переезжать из дома в дом, из страны в страну. В моих мечтах всё было так красиво, богато, любимый человек рядом, обожаемая работа онлайн и уют в сердце. Но я продумала не все мелочи, не каждую деталь и теперь упиваюсь в слезах ночами. Человек всегда так: сначала просит высшие силы помочь, не говоря ничего конкретного, а потом жалуется на обделёность судьбой. Я такая. Ты, друг мой, тоже? Есть ли ещё кто-то со схожей проблемой, кто-то в состоянии понять мои слова и чувства? Теперь я скитаюсь по миру в поисках своего места, потому что моего дома больше нет, езжу с любимым человеком.... только он там, внутри, глубоко в сердце, в само́й ду́ше, а тело его где-то вместе с тысячью других разлагается и поедается червями. Я питаюсь надеждами, что всё это всего лишь сон и я вот-вот проснусь, всего лишь многолетний сон, который превратился в кошмар по чистой случайности.  

Размышляя над своими ошибками, я не заметила как прибыла на вокзальную станцию, откуда с электрички должна пересесть на поезд дальнего следования из Ростова-на-Дону в Санкт-Петербург. Время уже близилось к полуночи, небо затянуто черными тучами, грозно нависающими над городом. Ветер срывает листья с деревьев, якобы угрожая, предупреждая, что мне здесь не место. Но он не в курсе, что опасность стала моей рутиной, а гнев – единственное, что испытывают ко мне люди. Назревает гроза.  

Спустя пол часа объявили посадку. Вещей у меня не так много, всего лишь портфель с документами и сумка с парочкой вещей. Я прошла на своё место и успела расположиться до того, как поезд тронулся с места. Когда же объявили об отправке я удивилась, что поеду одна. В каждом купе было как минимум по два человека. Даже здесь, где никто сразу и не подумает откуда я родом, на подсознательном уровне видят во мне отшельника? Всегда ли так будет?  

Но рано я начала расстраиваться. Через десять минут зашёл пожилой мужчина. На вид ему было лет шестьдесят, седые волосы, густые брови и невероятно добрые глаза. Не скажу, что превосходно чувствую людей, наоборот – отношусь ко всем с опаской, но от этого дедушки мне стало чуть уютнее. Одет он в клетчатую синюю рубашку и строгие чёрные брюки, а на ногах старые стоптанные ботинки.  

– Ох, добрый вечер, – глазами мужчина прошёлся по всему купе и бегло осмотрел меня, – как хорошо, что буду ехать не один.  

– Я не самый приятный собеседник, – я улыбнулась, чтобы не показаться слишком грубой или высокомерной, на что в ответ получила не менее лучезарную улыбку.  

– Меня судьба никогда не сводит с плохими людьми. Я Анатолий, – мужчина слегка поклонился, – еду к внучке на день рождение.  

– Кира, – в ответ я тоже кивнула головой, не зная что делать, обычно пожимают руку, но поклон встречаю впервые, – я еду из До....просто еду в гости.  

Мне ехать с этим человеком несколько часов и сразу испортить новое знакомство нельзя. Если он узнает откуда я, то как и все презрительно фыркнет, бросит пару фраз вроде "Понаприезжали высасывать жизнь из нас", а затем потребует другое купе. Пока Анатолий располагался, я окунулась в тот день. День, когда жизни тысяч людей кардинально изменилась.  

Я была ещё совсем ребёнком, бегала у бабушки на кухне и помогала жарить блины, но почему-то именно этот момент крепко врезался мне в память, именно та новость транслируемая по ТВ: "16-17 февраля Всеукраинское объединение «Майдан» и «Правый сектор» объявили о подготовке «мирного наступления» на Верховную раду. 18 февраля произошло резкое обострение ситуации, сопровождавшееся массовым кровопролитием". Все эти непонятные слова сопровождались ужасными кадрами, где люди громили, крушили улицы и здания, кидали камни, горящие бутылки(как позже я узнала, это были коктейли Молотова), дымовые шашки, полицейские в форме и с щитами держали оборону, стреляли, повсюду кровь и крики. Мне казалось это так далеко, где-то ни здесь, ни в этой жизни, ни на этой планете, ни в этой вселенной и уж точно меня не затронет. Откуда же мне было знать, что станет с моим Донбассом. Никто даже не предполагал, что будут столь серьёзные последствия, что затянется это не на месяц или два... восемь лет. Восемь лет моей жизни пропали в никуда. Мы – кусок мяса, который пытаются поделить две псины, по сути никто, измазаная плоть в грязи.  

Придаваясь воспоминаниям я отказываюсь будто под водой, уши закладывает и ничего не слышно. Но вот уже несколько минут на заднем фоне какой-то шум, безумно раздражающий.  

– Кира! Вы меня слышите? Вы в порядке?  

– А? Да-да, я просто вспомнила кое-что.  

– Я с вами говорил минут пять, а вы даже носом не повели. Что же вы такое вспоминали?  

– Я же говорила, что не самый достойный собеседник. Почитайте газету вон, это куда полезнее, – в ответ Анатолий цокнул, покачал головой, но всё равно продолжил говорить.  

– Грубая вы девушка, Кира. Откуда родом?  

Сердце панически застучало в разы быстрее, кажется даже по вискам скатились капли пота. Не тот вопрос. Не эта тема. Зачем он интересуется этим?  

– Это неважно, – я начинаю копаться в сумках, складываю документы, которые разложила на столике, что бы проверить всё ли на месте, а потом просто делаю вид, будто что-то ищу.  

– Донецкая область, – обыденным тоном говорит Анатолий, а звучит как вой стаи голодных волков.  

Это не вопрос, а утверждение. Оставляю глупые поиски спокойствия в сумке. Противно от того, что этот человек произнёс слово, которое для меня значит больше, чем собственная жизнь, тошно от того, что он знает об этом удивительном, но разрушенном месте, хочется выйти уже быстрее, доехать и отдышаться. Простоять где-то в безлюдном месте, вдыхая чужой воздух и ощущая другой климат каждой клеточкой тела, а потом отругать себя за глупость. Ведь Донбасс не моя собственность, я не могу спрятать его ото всех и дать доступ лишь землякам, не могу, но очень хочется. Как мать уберегает ребёнка от пытливых глаз и опасных рук, так и я хочу спрятать это место.  

– Ваш паспорт лежал на столе и я прочёл обложку.  

Вдох – выдох.  

– Я...  

– Украли паспорт?  

Можно ли назвать это неожиданным вопросом или лучше сказать, что я была в неприличном шоке?  

– Что?  

– Да вы так испугались, когда я спросил откуда вы, что любой бы заподозрил неладное, – Анатолий посмеивался, будто бы рад моему беспокойству.  

– Так, ладно. Что дальше? Давайте разойдёмся на этой ноте. Вы, Анатолий, должно быть хороший человек, так что давайте без стериотипных комментариев и т. д. Мне уйти или сами?  

– С чего вдруг я должен что-то комментировать и уж тем более уходить, милочка? – мужчина все ещё смотрит по отцовски заботливо на меня и улыбается, – сколько должен человек услышать плохого, чтобы начать всех одинаково оценивать?  

– Достаточно много.  

Мы молчали где-то с минуту, пожилой мужчина будто бы давал мне время собраться с мыслями и высказаться, а я боролась с сомнением и страхом. Зачем ему мои проблемы и переживания? Нельзя нагнетать и портить человеку поездку. А с другой стороны – он ведь сам допрос устроил и выглядит совсем не угнетённым. В конце концов это всего лишь одна встреча, ничего ведь не случится, если я пооткровеничаю, да? Я начала говорить чуть ли не с шёпота и, заметив интерес в глазах напротив, перешла на спокойный и обыденный тон.  

– Да, я с Донбасса. Мы – люди, научившиеся жить в месте, где жизни давно нет, где надежду убивали, людей колечили, души пытали. Начав всё заново, после нескольких лет бомбёжек, наши люди потихоньку учились дышать, затем встали с колен и пробовали ходить, вспоминали как говорить без страха и смотреть без ужаса, жить без опасений. За несколько лет пандемии слух стал не таким острым, внимание не таким настороженным, даже улыбки посещали чаще слёз, – я говорила и иногда поглядывала на лицо слушателя, чтобы убедиться, что говорю не сама с собой, но остальное время я была не в силах смотреть на него, только на капли дождя, стекающие по окну и иногда мерцающие молнии в далеке, – Так вот мы начали выходить из своих норок, но жизнь не бывает такой благосклонной. Всё вернулось к прежнему..... нет, я бы сказала стало ещё хуже, чем в прошлые года. 24 февраля убило во мне любую надежду на будущее, образование, работу, убило мечту и....какую-то частичку меня. Что-то перегорело, безвозвратно.  

– Ужасы 2022 года действительно невероятные для нашего века, но хорошо, что есть люди, готовые прийти на помощь. Не так ли?  

– Вы про русских что ли? Вы считаете нас обузой. Как думаете, почему я хотела скрыть откуда я родом? Потому что вы люди жестокие и лицемерные. Оно и ясно. Вроде бы и отмахнуться от нас нельзя, но и жить с нами тяжело. Мы действительно еще очень долго будем серьезной проблемой. Так вы обычно говорите, когда мы хотим снять у вас квартиру. Вам не хочется сдавать нам жилье. Вы не очень рады давать нам работу, и некоторые резюме даже перестаёте читать после строки «место проживания» или «опыт работы».  

– Не могу согласиться.  

– А я и не прошу, говорю лишь на основании своего опыта взаимодействия с русским народом. Не примите мои слова за статус "жертвы", но мы лишены самого ценного, что у нас было, и оттого мы с трудом признаем в своем отражении себя самих. У нас нет дома! Больше нет дома! Когда мы осознали это, в нас что-то подломилось, и оттого мы теперь часто бываем похожи на ходячие недоразумения. Где-то недослышали, где-то недопоняли, свернули не туда, нужной улицы не нашли. Мы часто болеем и осаждаем ваши больницы со своими жалобами. Да, вы нас лечите, а мы не лечимся, нас не берут лекарства, у нас медленно срастаются переломы, и все никак не проходит кашель. С нами трудно, но мы и сами не знаем, что нам теперь делать.  

– Как же нет дома? Разве дом это четыре стены и крыша?  

– Нет, дом – уют, мир, безопасность. Ничего из этого не осталось, есть только клочки подорванной земли, к которой мы всё ещё испытываем непредельную любовь, называемую патриотизмом. Я часто слышала, что наш народ зовут причудливым. Мы странные, потому что потерянные. В истории уже было потерянное поколение, но мы – не оно. Нет, у многих из нас уже есть новые дома, у многих сохранилось имущество…Вы себе не представляете, что это значит – слышать аромат прошлого в вещах, воспоминаниях, в старых привычках, аромат которого больше нет. Даже у тех, у кого все сложилось на новом месте, нет главного – основы. Нас вырвали с корнем из старой земли, а пересадить забыли. Мы, как цветы на продажу – выкопанные стебли с корешками, на которые налипли комья земли. Их обычно кладут в пакетик с водой и так и оставляют в ожидании нового владельца. Мы благодарны вам за гостеприимство и заботу, которую получаем от некоторых людей. Но остатки нашей прежней земли, налипшие на наши души, не дают нам возможности стать счастливыми на новом месте, потому что как-то так вышло, что мы не совместимы ни с чем, кроме Донбасса.  

Чувствую как ком в горле поднимается всё выше и выше, стараясь выдавить слёзы, которые еле держатся.  

– Вам тяжело понять, что мы испытываем и это хорошо, что вы не можете оказаться на нашем месте. Вам кажется, что мы глупим и капризничаем. Но нет. Мы действительно не можем преодолеть себя. И мы бы вроде тоже могли махнуть рукой – нас-то там уже нет. А не можем, потому что там наши старики, там наши дома, в которых все так же тикают оставленные нами часы, там наши цветы, которые поливают соседи, если они еще живы. И мы хотим туда вернуться так сильно, что болеем и никак не можем вылечиться. Нас съедает не непривычный климат и не недостаток теплых вещей. Нас съедает тоска, и пока мы не можем купить билет до дома, полноценно нам не жить. А многие не смогут купить этот билет никогда. Потому что у кого-то дома разрушены до основания, а у кого-то – ограблены до последней мелочи. И вернуться туда – означает просто себя убить.  

– А почему вы говорите "мы"? Кого ещё имеете ввиду?  

– Я говорю от имени каждого пострадавшего. Говорю о народе, отдельном от всего мира, о дончанах. Мы – это все люди, объеденные одними проблемами и желаниями, создавшие жизнь на одной земле, где её и потеряли. Кто-то расстался со своей жизнью, а кто-то..... потерял самых дорогих людей.  

Я замолчала. На меня всё ещё смотрят карие глаза. Нет жалости, только.... понимание? Мужчина положил свою тёплую руку на мою, после чего я почувствовала на сколько ледяные у меня пальцы.  

– Спасибо, что рассказали мне всё это, наверняка это было очень сложно. К сожалению, мы подъезжаем к моей станции. Не хотелось бы оставлять вас, но мне пора.  

«Почему он переходит то на "ты", то на "вы"? Чудной старик».  

Анатолий повесил на плечо огромную сумку и остановился перед самым выходом. Развернувшись, он подошёл ко мне, положил руку на плечо, сжав его немного и поджал свои губы в тонкую линию, теперь его лицо выражало самую настоящую жалость.  

– Дитя, не сердись на людей, они того не стоят. И не варись в собственном горе, хотя бы ради того, чтобы доказать силу духа, которая живёт в каждом из вас. Милочка, когда ты рассказывала, то с таким интересом глядела на небо, будто там что-то было удивительное, что-то необузданно новое. Относись так и ко всей жизни: как бы сильно она не стягивала петлю, восхищайся её могуществом. Удачи!  

Мужчина вышел, я посмотрела в окно, где между прочим уже начало светать, а тучи рассеялись. Не знаю как так вышло, но слезы сами собой скатились одна за другой и я разрыдалась как младенец, порой даже воздуха не хватало на столько, что пришлось открыть окно. То неприятное чувство, весь тот пепел, который заполнял каждый уголок тела осел на дно, куда-то глубоко вниз. Боль не исчезла, но она покорно села около сердца, она больше не сжимала его своими когтистыми лапами, больше не перекрывала доступ к кислороду. Кажется....она покорилась.