Друг

Луна на исходе, но вокруг еще темно. На небе угадываются облака, за ними блещут звезды, словно дырки на черном покрывале. Фонари не горят; издали летят редкие звуки спящего города. Ночь дышит тайной, превращает любой шорох в иллюзию сомнамбулического движения незримых теней.  

Внизу, под мостом, вяло катит свои воды река. Иногда можно услышать урчание воронок, что образуются в ее утробе. Потом все сглаживается и исчезает, и вновь тишина покрывает мир.  

Парень, сидящий на скамейке у парапета, глубоко затягивается сигаретой. Словно хочет выкурить ее одной затяжкой, всосать в себя, до боли ощутить дым табака. Он сидит уже давно, не считая времени, и, видимо, делать ему больше нечего. Лениво, со скорбной надеждой смотрит по сторонам. На безлюдный тротуар, на мост, на трепетные огоньки городской мишуры. Шуршит ногами по песку. Выбрасывает окурок, вздыхает и достает новую сигарету.  

— Последняя, — говорит он себе, — Видать, сегодня опять облом. Скукота…  

Он собирается прикурить, но так и застывает с зажигалкой в руке. С обратной стороны моста слышны шаги. Легкие, быстрые, нервные.  

— Оп-па… Рыбка плывет, — поворачивая голову, шепчет парень.  

Он видит силуэт, еще не оформленный в темноте, похожий на кокон, сотканный из серых полутонов. Это девушка. Она идет уверенно, конвульсивно. Будто все уже решено, цель маршрута обозначена, и пути назад нет. На ней спортивный костюм и вязаная шапочка. По бокам пляшут белые кудри. Лицо парня растягивается в улыбке.  

— Плыви, малая…  

Он знает, что его не видно с ее стороны, и продолжает сидеть на месте. Наблюдает, как она идет, выбрасывая ноги вперед, словно заставляя их это делать. Видит, как она останавливается посередине моста, как подходит к парапету. Застывает, о чем-то глубоко задумывается. Достает из кармана какую-то вещицу и бросает вперед, в черную бездну. Затем неуклюже переваливается через бетонный барьер и исчезает вслед за ней.  

— Вот, блин! Почему так быстро? Помолилась бы хоть! — кричит парень, уже не сдерживая себя.  

Он вскакивает и стрелой летит к тому месту, где была девушка. Не притормаживая, а набирая скорость, прыгает вперед ласточкой. На лице его упрямая ухмылка.  

Рассекая воздух, он летит в темные воды реки.  

Тело сразу уходит на глубину, связь с миром потеряна, руки шарят в поисках девушки. Течение сильное, и ее уже могло унести дальше. Больше повинуясь интуиции, чем здравому смыслу, парень делает несколько гребков куда-то в сторону. Продолжает искать руками хоть что-то, за что можно ухватиться, вытолкнуть наверх, уберечь. Невероятная, текучая, скользкая тишина окружает его, давит своей массой, хочет прижать ко дну. Он пускает пузыри и смеется. Какое ему дело до этого? Пусть хоть засосет в песок, ему главное найти эту чудачку. И вот он лицом натыкается на обмякшее тело, которое в последний раз дергается в конвульсии и застывает, отдаваясь во власть течению и его рукам. Теперь можно на воздух, и потом дальше, к берегу.  

Он укладывает ее на темный песок, расстегивает на ней мастерку. Искусственное дыхание не делает. Вместо этого примеривается и коротко рубит кулаком в центр груди. Из горла девушки хлещет фонтан воды, она хрипит и судорожно хватает ртом воздух. Дело сделано. Парень садится рядом и смотрит, как она приходит в себя.  

— Что за… Ты кто? — первое, что произносит она, увидев его. Лицо мокрое, волосы прибились к песку, в глазах отблески утерянного мира.  

— Лёха я. Друг твой, надеюсь… — ухмыляется парень. Он достает мокрую пачку сигарет, смотрит на нее и выбрасывает.  

— Теперь и не покурить. Хотя какой толк от этого курева. Гоняешь дым туда-сюда, а запаха не чувствуешь.  

Девушка какое-то время молча смотрит на него. Глубоко дышит. Видно, как постепенно она приходит в себя.  

— Это ты меня вытащил… друг?  

— А то кто же. Не сама же ты вытащилась. Спасибо не скажешь?  

— Да пошел ты!.. Зачем?.. Зачем ты это сделал?.. Зачем?.. Псих… — она начинает рыдать, глубоко, громко. Что-то кричит, плюет словами, ничего не разобрать. Лёха спокойно сидит рядом и смотрит на первые проблески утра. Когда девушка умолкает, тихо спрашивает:  

— Тебя как зовут?  

Она молчит.  

— Слышь, малая? — повторяет он.  

— Лерка, блин, меня зовут. И я не малая.  

Девушка садится на песке, поджимает к себе коленки, ёжится.  

— Просто скажи, зачем ты меня спас?  

Лёха пожимает плечами.  

— Ну а как же? Сижу, курю. Вижу, клёвая малая прыгает с моста. Вот и я туда же. Чисто на автомате. За красотой полетел. Которой в моей жизни не было. А ты мне тут на мозги капаешь.  

— Дурак ты, Лёха. Если человек решил уйти из жизни, никто не помешает ему это сделать.  

— Так ты вроде как и ушла, — он разводит руки и поднимает голову к небу, — Только я и сам это знаю. Без тебя.  

— Тебе не говорили, что ты странный? Стрёмный какой-то.  

— Вот-вот! — кивает Лёха, — Все говорили. А я не слушал. Поэтому сейчас здесь. С тобой.  

— Ну ваще! Я молчу.  

Она уходит в себя. Глаза опущены, лицо все больше мрачнеет. Сидит долго. Видно, ее одолевают нехорошие мысли. Лёха наблюдает за девушкой, внимательно, неотрывно. Похоже, она ему нравится. Красивая. Без башни, как и он. И решительная, раз сотворила с собою такое.  

— И что мне теперь делать? — выводит свои мысли наружу Лерка. — Утопиться еще раз или пойти домой? А ведь я уже и записку написала. И ее уже сто пудов, как прочитали. Вообще, писец какой-то!  

— Ничего не надо. Ты уже сделала, что хотела. Расслабься и посмотри вокруг. Сейчас рассвет. Красиво.  

— А дальше что?  

— Дальше будет так, как есть.  

Девушка фыркает, но все же смотрит на светлую полосу рассвета. Еще робкая, она уже освещает контуры верхних кварталов города и стелется бликами по темной реке. Отсвечивая, эти блики играют на песке, где они сидят.  

— Да, есть в этом что-то трогательное. Даже всплакнуть хочется. Это похоже на живую картину.  

— Или на новую жизнь, малая. Вот такие дела. Привыкай. Чего в воду-то бросилась, скажешь?  

— По личным соображениям, понятно? И потому что все достало.  

— Понятно. Из-за пацана значит. Несчастная любовь. Проезжали мы это.  

— И вот как дальше? — возвращается девушка к прежней теме, — Приду я домой, как бы с того света. Родаки уже прочли записку. Будут в отпаде. Подруги в шоке. А Толик…  

— А Толику будет все по барабану. Дело такое. Житейское.  

Лерка сжимает пальцы в кулачки и колотит себя по коленям.  

— Да кто ты такой, в самом деле? Все знаешь, блин, такой мудрый, да еще меня спас! Прямо герой!  

— Да я такой же, как ты, — улыбается Лёха. — Потерянный когда-то. Не знаю, как прожил эти тридцать лет. Если их можно назвать жизнью. Но по ходу, я тебя ждал. И там на мосту тоже, все эти годы. Не то чтобы девку искал, а друга. Сечёшь?  

— Ох, ну ты доставала! Ничего не понимаю, — девушка откидывается на песок и закрывает глаза. Вокруг уже светло. Рядом тихо шуршат тополя, потревоженные легким ветром. От верхних кварталов к нижним летят вороны, переругиваясь между собой. На мосту, что невдалеке, видны первые прохожие.  

— Я отойду на пару минут, — встает Лёха, — у меня тут нычка рядом. Там сигареты. Никуда не уходи.  

— Куда ж я пойду вся мокрая? Надо просохнуть немного. У тебя там перекусить не найдется? А то что-то пробило. От нервов, наверное.  

— Это мы позже организуем. Тут рядом, в нижних кварталах, бар. У меня там холуй, угощает бесплатно.  

— Холуй, блин. Что за слова?..  

Когда Лёха возвращается, девушка уже успевает привести себя в порядок. Одежда очищена от песка, волосы уложены за спиной, кроссовки сохнут на кусте. Она сидит в позе лотоса, глядя на Верхний город.  

Все дома, что за мостом, похожие с этого места на игрушки, сияют в лучах грядущего дня. Тысячи окон преломляют солнечный свет, играя всеми цветами радуги. Высотки как удивительные калейдоскопы, вспыхнувшие у самого неба. Длинные нити пятиэтажек — праздничные гирлянды, обрамляющие границы районов и дворов. Сверху нежно льется лазурь, подчеркивая бурные переливы красок, бликов, изломанного и отраженного света.  

В противоположность им дома Нижнего города, вековые, приземистые, тонут в сумраке. Окутанные мрачноватым флёром, они походят на ветхую картину средневековья, заброшенную на чердак. От них тянет холодом и безысходностью. Парень, стоящий на берегу, наблюдает этот контраст, но девушке он недоступен. Ее взгляд прикован к тому, что она видит за рекой.  

— Красота какая, — шепчет восхищенно.  

— Слышь, ты на это забей, — Лёха закуривает и отряхивает с одежды песок. — Красота обманчива. Так же, как и жизнь. Вот ты тащишься от этого города, а что он тебе дал? По большому счету? Только то, что ты слетела с катушек и нырнула в реку. Вот и вся история.  

— Ну, дурак! Зачем обломал? Ты какой-то чёрный философ. Или моральный садист. — Она переводит взгляд на него и смотрит в упор:  

— Кто ты на самом деле? Признавайся!  

Парень мнется, продолжает сметать с подсохших штанов песок. Затем делает решительный жест, выпрямляется, так же смотрит ей в глаза.  

— Рэкетом занимался. В банде был. Делиться заставлял. Такое дело… — он о чем-то думает, а затем добавляет: — Нормальных мужиков не трогал. Только барыг и тех, кто крал у людей, кто наживался на этом. Не в оправдание говорю, а так, чтоб знала. Поэтому никакой я не чёрный, понятно?  

Девушка смеется.  

— Типа Робин Гуд нашего времени? Может, и награбленное людям раздавал? — она достает из кармана резинку и стягивает на затылке волосы. — Между прочим, рэкет был очень давно. В девяностых. Когда рынок еще не организовался и когда деньги легко зарабатывались. А тебе от силы двадцать пять. Не сходится что-то. Просто если не хочешь говорить, так и скажи. Нечего мне сказки лепить. Ты что, хочешь передо мной выглядеть крутым? Да?  

— Да ни фига, блин! Я обычный, были и покруче! — Лёха нервничает, хочет что-то выкрикнуть, но сдерживается, отворачивается. — Думай, как хочешь, малая.  

Возникает неловкая пауза. Девушка опять смотрит на сияющий город, парень на мрачные дома, что внизу.  

— Ну ладно, проехали, — говорит наконец Лерка. — Только скажи, зачем тебе друг? У тебя их что, вообще нет?  

— Сейчас нет. А раньше хватало. С головой.  

— И где они?  

— Все под Большой суд пошли, — с непонятным для девушки почтением произносит Лёха и даже смотрит куда-то вверх, в небо.  

— Сидят, что ли?  

— Ну типа того. А может лежат. Или бегают. Кто их знает. Может, пьют шампанское и закусывают бананами. Класс, да?  

— Полная безвкусица.  

Вдруг мимо очень низко пролетает ворона. Смотрит на девушку и громко каркает.  

— Ох! Что это она? Напугала!  

— Приветствует тебя. Здоровается так. А может, тоже в друзья набивается.  

Но Лерка уже опять в смутных мыслях. Щурясь, она смотрит на далекие дома города.  

— Боже, как не хочется домой! Как же все надоело! Эта дурацкая учеба, девки глупые, сдвинутые пацаны. Все будут ржать надо мной конечно. Не в лицо, а за глаза. Гладить по головке, сочувствовать, сюсюкать. А потом между собой обсуждать… Но хуже всего — это родаки! Между прочим, могут и в дурку отправить, они такие. Им главное, чтобы все спокойно было, без нервов. Тихо-гладко. Чтобы не тревожили их быт и все такое. Я как об этом подумаю — так хреново становится!.. Но ведь идти-то домой надо. Вот и шмотки уже просохли… — она ощупывает одежду с сожалением, словно досадуя на нее. Оборачивается к парню: — А ты… странный такой… Интересный, что ли. Вытащил меня. Успокоил, после такого. Спасибо, конечно. Знаешь... ты как не из этого мира. Не подумай конечно…  

Лёха широко улыбается. Встает, отряхивается так, как это делает собака. Пританцовывает на месте.  

— Сама все сказала. А я понял. Назад тебе дорога заказана. Я к тому, что возврата нет. Не подумай конечно!.. — пародирует он ее. И Лерка смеется.  

— Давай лапу! Хавать пойдем, малая. К лакею.  

— Манеры у тебя… — она протягивает руку и дает себя поднять. Он влечет ее за собой. Девушка делает шаг и впервые оборачивается к Нижнему городу.  

— Ой, что это? — останавливается; замирает.  

Странные, темные, призрачные дома раскинулись перед ней, как на ладони. Тусклые ряды жилых построек, без формы и архитектурной мысли. Шпили храмов, причастных к неизвестным богам. Пустые торговые ряды, застывшие в сумраке. Мрачный, четко выдающийся ландшафт, пробитый чёрными нитями улиц и переулков, как иссохший осенний лист. Утренние лучи солнца не проникают вовнутрь, растекаются по невидимой поверхности, создавая мерцающий, подрагивающий, слегка пульсирующий нимб.  

— Я этого раньше не видела. Страшненько. Это глюк или что? — шепотом спрашивает девушка. Рука ее вздрагивает.  

— Да нет. Это в натуре. Тот же город, что наверху, но как бы его отражение. Не знаю, как объяснить… — вздыхает Лёха. — Я тоже поначалу дёргался, потом привык. А тебе что? Ведь ты же со мной, с другом. Пошли, что ли?  

— Знаешь, что-то мне расхотелось, — Лерка завороженно смотрит в низину, не может отвести взгляда. Зрачки ее расширены. Кажется, в них постепенно появляется осознание чего-то, ранее ей недоступного. Какая-то догадка, дикая, безумная, за гранью понимания. Парень видит это, хочет что-то сказать, но молчит. Так они и стоят, держась за руки, каждый думая о своем. Мимо медленно катит темные воды река.  

— Если хочешь, можешь вернуться назад, — все же говорит Лёха. — Начнешь все заново. Те же глупые подруги, повёрнутые пацаны и родители мудаки… И твой трубочист. Как там его… Толик?.. — добавляет он.  

Девушка издает нервный смешок, вырывает руку, садится на корточки и обхватывает голову руками. Надолго задумывается. Утренний ветер треплет белесые завитки у висков. Лёха подходит к реке и смотрит на свое отражение. Оно колеблется, течет, и кажется, вот-вот исчезнет, распавшись на множество мутных пятен.  

Он слышит, как она встает, снимает с куста кроссовки и одевает их. Начинает что-то насвистывать, чтобы не слышать, как она будет уходить. Посылает своему отражению прощальный жест рукой. И чувствует, как она касается его плеча. Оборачивается и видит ее лицо: спокойное, красивое, с большими карими глазами. С полными губами, открытыми в улыбке. С сетью веснушек, которых раньше не замечал.  

— Кто-то обещал меня накормить, между прочим. Или это была шутка?  

— Насчет жратвы и сигарет никогда не шучу, — улыбается он в ответ и как-то само собой, по человечески, обнимает ее. Девушка не противится.  

— Можно спросить? — Лёха касается щекой ее волос. Ему непривычно и приятно.  

— Спроси.  

— А что ты выкинула перед тем, как прыгнула в воду?  

— А, фигня. Флешку с фотками. Личное, понял? Больше не скажу.  

— А что такое флешка?  

— Хорош, приколист. Мы идем или нет?  

До границы света и тени недалеко. Они идут, оживленно болтая. Девушка возбуждена, по мере приближения все более заметно, как она нервничает. Ее походка похожа на ту, что была на ночном мосту — импульсивная, неровная, будто ее кто-то подталкивает сзади. Наконец она сама берет за руку парня. Пальцы ее холодные, как ледышки. Кажется, хочет обернуться назад, но не делает этого. Решение принято.  

Вместе они вступают в зону сумрака. Лерка умолкает. Впереди длинные, неровные улицы, залитые в черный асфальт. Их обрамляют хмурые дома с изломанной перспективой. Кое-где из них выступают невозможные фигуры: кирпичные лестницы, уходящие в себя, или торчащие наружу комнаты, странно зависшие у крыш. Сдавленная, потекшая лепнина, похожая на шлепки грязи. И сверху тусклый, неживой свет, создающий желтоватый, медовый сгусток, оседающий до самой земли.  

— А где все? Почему никого нет? — глухо спрашивает девушка. Она подавлена атмосферой, которая их окружает. Робко и вопросительно смотрит на парня. Замечает, как изменился его облик. Черты лица огрубели, и теперь не скажешь наверняка, сколько ему лет. Кожа отдает бронзой, жесты растянуты, словно время здесь имеет другой ритм.  

Парень начинает говорить, и она облегченно вздыхает. Он такой же, как прежде. Просто Лёха.  

— Да шкеряются все по домам. Рано еще. Но вообще-то выходят редко. Вспоминают грешки, молятся, рыдают, бьются башкой об стенку. Как будто это что-то изменит. Все на полном серьёзе. Никто не смеется. Это я один такой. Потому что каждую ночь сваливал на мост и тебя ждал. Ну вот. Теперь будем ржать вместе.  

— А почему не выходят? Чего ждут?  

— Ясно чего, — говорит он, ничего более не добавляя.  

— Понятно, блин.  

Он резко поворачивается и обнимает ее за плечи.  

— Дружище! Время у нас есть. Хоть отбавляй. Как я и говорил раньше — просто расслабься. Мне было тяжелей. Я сам до всего допёр.  

Она не знает, что ответить, и молча идет дальше. Шаги их уныло звучат по мостовой. Мимо тянутся невзрачные жилые дома, пустые конторы и магазинчики. Иногда появляется что-то, похожее на увеселительное заведение. На витринах поблекшие плакаты и засохшие цветы.  

— Бывает, что гуляют, — говорит Лёха. — От нечего делать. Или от тоски. Ходят по магазинам, на работу типа, в кино, рестораны. Даже в аптеки, блин, прикинь? Отпад просто. Я тоже раньше ходил. В кач-клуб. В подвале есть. Потом надоело, забросил.  

— Слушай, мне что-то расхотелось есть, — останавливается девушка. Из окна дома, что рядом, слышны стенания, переходящие в хрип. Затем по улице льется какой-то речитатив, похожий на заученную молитву. И все стихает.  

— Понятно, что расхотелось, — многозначительно говорит Лёха. — Но мы уже почти пришли. И к тому же — надо замочить знакомство. Это по любому. Так что вперед.  

Они поднимаются в гору по улице, поворачивают и выходят на небольшую площадь. С одной стороны стоят полусгнившие торговые ряды. Рядом ратуша в несколько этажей. Штукатурка во многих местах отвалилась, обнажив желтые зубы кирпичей. В центре медная статуя, изгаженная воронами. С другой стороны — несколько баров с линялыми вывесками. Прочитать на них ничего невозможно.  

— Пришли, — Лёха тянет девушку в одну из забегаловок.  

В помещении с десяток пустых столиков. У пыльного окна три статуи Венеры без рук. За стойкой бармен с прилизанными волосами и редкой щеткой усов. Меланхоличным, заученным жестом он протирает бокалы. Замечает людей и лебезит с мышиной улыбкой:  

— О! Какие персоны! Рады, рады вас видеть! Проходите, проходите, садитесь за любой столик. Один момент! Сейчас будет менью.  

— Смешной какой, — шепчет Лерка, — Слова коверкает. И видок еще тот. Что это за заведение?  

Девушка расслабилась, ей легче. Она садится за столик, перебирает пальцами бахрому скатерти. Смотрит на статуи римской богини, улыбается. По волосам бегут янтарные блики света. Похоже, она пересилила себя, смирилась с чем-то, чего не могла принять. На лице ее проявляется что-то блаженное, не от мира сего.  

— Козырное место, — говорит Лёха, усаживаясь рядом. — Мы тут с братвой часто тусовались. В свое время. Эх, когда это было…  

Он умолкает, бежит за своими мыслями. Скулы напрягаются, глаза темнеют. Тело застывает, как каменное изваяние. Текут минуты. Бармен за стойкой позвякивает посудой. Берет салфетку и как-то по бабьи, наотмашь сметает с дальнего закутка паутину. Кривляется сам себе, перемежая скучное выражение с фальшивой улыбкой. Затем какое-то время украдкой наблюдает за парочкой, сидящей за столиком. Девушка с парнем тихо сидят, словно вернулись с большой дороги, — потрепанные, расслабленные, умиротворенные. Он дергается к ним, чтобы принести меню, но корчит гримасу и возвращается. Не хочет тревожить. Зевает и ждет, что будет дальше.  

Бармен видит, как парень двигается, проводит рукой по волосам, словно сметая недавнюю блажь. Повернув ухо вперед и косясь на столик, бармен прислушивается. Парень кладет руку на руку девушки, смотрит ей прямо в глаза. Собирается что-то сказать. Что-то важное. Человек за стойкой скручивает губы в трубочку, напрягается, капля пота течет по его виску. Очень осторожно он ее вытирает.  

— Понимаешь, малая… — говорит парень, и голос его срывается, он еле слышен: — Прости меня, если что. Я ведь тоже… того… на том месте утонул. Братки скинули. Тридцатник уже прошел… Все бегал туда, каждую ночь. Как на духу говорю. Ждал, дурак, друга себе. Гад я паршивый, наверное. Про себя думал… А ты, такая хорошая… не думай плохого…  

Человек видит, как парень сжимает руку девушки, глубоко вздыхает, словно все кончено, и резко поворачивается к нему. Вздрогнув, бармен быстро отводит взгляд. Вскидывает голову, ерошит рукой волосы.  

— Эй, прощелыга! Шампанского и бананов моей подруге!.. И быстро!  

Человек суетится, затем вытягивается в струнку, набирает в легкие воздуха и широко распахивает глаза.  

— Так точно! — орет он, и бряцает в такт бокалами.  

… Из глубины зала слышно как тихо, а затем все громче смеется девушка.