День благодати

На зеркало брызнули мелкие капли мутной светлой жижицы, и Тимур бесшумно выругался. Уже которое утро его планы рушились. Он мечтал позвать в кино Юльку Звонареву из параллельного класса, но треклятая россыпь прыщей на подбородке и лбу своим настойчивым существованием упорно отговаривали его от этой затеи. Он, запершись в ванной комнате, нещадно истреблял их по всему своему лицу, упорно работая кончиками ногтей, от чего на месте их выдавливания расплывались красные пятна раздражения кожи. Периодически протирая зеркало полотенцем, Тимур старался не обращать внимания, как за дверью снаружи канючила сестра.  

– Я сейчас описаюсь, Тим! Ну, впусти-и-и-и! Я никому не расскажу, что ты там делал. Мне Танька рассказывала, что её брат тоже вот так запирался всегда, а однажды забыл, и она там тако-о-ое увидела. Все мальчишки, говорит она, когда подрастают, начинают…  

– Да входи уже, – угрюмо бросил Тимур, резко раскрыв дверь. Его лицо было местами красное, как наливное яблоко, а на глазах выступали слезинки. Он шмыгнул носом и прошел мимо удивленной Насти, бросив полотенце в корзину с грязным бельем.  

– Я – не все мальчишки.  

Девятилетняя сестра неопределенно пожала плечами и, удовлетворённая победой, прикрыла за собой дверь.  

В комнате Тимура висели плакаты и постеры с изображением планет, галактик и неизведанных мест Земли. Тут были и северные сюрреалистичные безлюдные острова, и непролазные джунгли Амазонии, и желтые барханы пустынь, и кратерные поверхности безатмосферных космических гигантов. На каждой фотографии или иллюстрации расположилось спокойствие и отчужденность, но что более всего приходилось по душе Тимуру, на них нигде не было изображено каких-либо людей. В свои не полные тринадцать лет, он понял, что люди – существа озлобленные и хищные. За его увлечения и некрасивый вид в классе и на школьной площадке над ним посмеивались, а те, что постарше задирали и откровенно дразнили. А когда его лучший друг Толик не смог сдержать смеха от новости, что Тимур хочет сводить в кинотеатр Юльку на модный триллер, то его нелюбовь к людям лишь окрепла окончательно. Меж тем, он не мог бороться с постоянными фантазиями, где они с Юлей сидят на заднем ряду в специальных очках и их руки встречаются в большом картонном ведре с попкорном. Или где он провожает ее до дома, и она его целует на прощание прямо в губы. Или где они высаживаются на неизвестной планете в скафандрах жизнеобеспечения и весело обнимаются, обнаружив, что там можно дышать.  

К несчастью, все пока ограничивалось только фантазиями от того, что он так ни разу к ней и не подошел, опасаясь, что его засмеют, начнут тыкать пальцами в сконфуженные плечи. А еще эти чертовы прыщи, что резво повыскакивали в этом месяце и сделали его физиономию похожей на кожуру авокадо. Папа говорит, что и у него так происходило в его подростковом возрасте, и что нужно только ждать когда все пройдет само собой. Сколько можно ждать? Уже третья неделя пошла, а они всё прут и прут. Оставалось лишь украдкой любоваться Юлей на переменах в школьном коридоре и вздыхать.  

Этим утром Тимур оседлал велосипед и направил переднее колесо вверх по улице. За спиной барахталась альпинистская сумка с алюминиевым каркасом, в которой лежал сложенный телескоп, тренога и монтировка. По бокам мальчишки висели тряпичные сумки, лямки которых были закинуты крест-накрест по плечам. В них ждали своего часа фотоаппарат, камера, линзы и окуляры. На голове уже был закреплён налобный фонарь. В эту ночь ожидалось лунное затмение, а путь, до самого высокого холма за городком, предстоял не близкий. Такое событие пропустить Тимур не мог, поэтому еще вчера он собрал необходимое для предстоящего зрелища и пренебрёг уроками. В своей комнате он оставил записку, чтобы родители не беспокоились. В ней говорилось, что он вовсе не пропал и сегодня ночью будет уже дома. В свое оправдание, он пообещал им одни из самых крутых фотографий, что кто-либо и когда-либо делал в их городе, который, к слову, сам черт соорудил на куличиках. На багажнике велосипеда был закреплен пакет с крекерами, бутылкой негазированной воды и упаковкой ряженки, поэтому голодную смерть в записке Тимур учтиво исключил.  

С главной дороги Тимур решил свернуть, избегая вопросительных взглядов взрослых. Велосипедные покрышки зашуршали по гравию. В его школе училось не так много учеников, их отсутствие на занятиях быстро обнаруживалось. Оттого, что город маленький, причины не нахождения на занятиях не выяснялись, потому что слухи и россказни и без того быстро добирались до ушей учителей. В очень скором времени вся школа могла знать, кто заболел, кто уехал на соревнования по волейболу, а кто, самым преступным образом, прогулял. Последние, стоит обозначить, обычно не менялись. Это были одни и те же подростки, что облюбовали заброшенный лакокрасочный завод на выезде, в котором устраивались дневные шатания и покуривания, а ночью праздное распитие и девичий смех. Учителя, что никак не могли повлиять на детей из неблагополучных семей, пускали происходящее на самотек, а местный участковый изредка всё же наведывался в эти края на своем «бобике», но больше, конечно же, для острастки.  

Понимая это, Тимур прекрасно осознавал, что его ожидает завтрашним днем. Вероятнее всего, его не поймут. Не поймут родители, не поймут учителя, а одноклассники покрутят у виска пальцем. Как, в прочем, и всегда. Поэтому решение Тимуром на сегодняшнее полнолуние было принято без каких-либо угрызений совести. Да и по его скромным подсчетам, в четвертой четверти его ожидает всего две четверки по незначимым предметам. Ему довольно сложно давались турники и забеги, а мировая история была просто не интересна. И если в первом случае, его подводило откровенно хлипкое тело, то во втором случае он и так всё понимал. Был такой-то правитель, такие-то завоевал территории или не завоевал. Был такой-то правитель, в его стране случилась гражданская война на фоне диктатуры. Был такой-то правитель, был отравлен братом. Мировая история – это история войн. Люди – солдатики, земля – поле боя. Меняются даты и лица, исходы меняются в масштабах жертв.  

По правую руку замаячили белесые руины некогда огромного завода, и Тимуру пришлось привстать над сидушкой, чтобы напористее нажимать на педали велосипеда. Он благополучно просвистел мимо курящегося дымка над кустами ссохшегося прошлогоднего лопуха и лишь уловил ленивый окрик. Самый опасный участок на его пути был преодолён, и можно было свободно выдохнуть, но тут за спиной он услышал мотоциклетный гул. Он вновь привстал, налегая на педали, и хотел было свернуть на обочину в заросли терновника, но мотоцикл так стремительно его нагонял, что от идеи пришлось отказаться. Тем более, свернув с дороги, было куда больше шансов повредить аппаратуру. Дорогу преградил легкий мотоцикл чехословацкого производства, подняв вихрь пыли намешанную с выхлопными газами. На вишневом красавце горделиво и нагло восседал Косой, в школьном журнале увековеченный как Заюшкин Борис. Прозвище он свое получил не совсем в счет фамилии, а из-за случая, когда на летней отработке, на которую его чудом загнали под угрозой отчисления, он ворвался в медицинский пункт, держась за подбородок. Его сопровождал одноклассник с выпученными глазами, что славился смешливым характером и румянцем, но в этот час сохранял бледность и молчаливость. Промеж пальцев сочилась кровь, заливая рукава льняной рубашки и шею Бориса. Растерявшееся дежурная медсестра решила задать два вопроса подряд. «- Чем это ты так?! Как твоя фамилия?!», на что Борис ответил « – Косой», и мешком брякнулся на пол. Тут-то его одноклассник просиял лицом и расхохотался. Всякий раз, рассказывая эту историю, он еле сдерживал смех на кульминации, за что и был многократно отлуплен, уже устоявшимся, Косым.  

– Куда летишь, ботаник? – почесывая щербатый подбородок, который уже тронула редкая подростковая щетина рыжего цвета, Косой отработанным жестом поставил мотоцикл на ножку. Его прищур не сулил ничего хорошего.  

– Эм-м.. Да никуда, просто катаюсь, – со сбивчивым дыханием наврал Тимур.  

– Да-да. Прямо как я, – ощерился Косой, – а что в сумках?  

– Это? А это так, везу вещи бабушке.  

– За город?  

– За город.  

Косой слез с мотоцикла и вальяжно зашел за спину, по-хозяйски запустив пятерню в сумку, он выудил торец телескопа.  

– А это скалка для бабушки? На вид, дорогая штука. Сымай давай…  

Косой угрожающе хрустнул пальцами и уверенно отошел наблюдать за повиновением.  

– Нет! Я не могу, меня отец прибьет.  

– Лучше он потом, чем я ща, – многозначительно заметил Косой.  

– Подожди. Тебе же нравится Оксана Светикова?  

Оксана была из старших классов, и, возможно даже, училась с самим Борисом, но Тимур не был в этом уверен. За ней ухлестывали все «старшаки» и Тимур решил извертеться. Косой немного стушевавшись, дернул головой:  

– А кому она не нравится?  

– Наверное, многим нравится. Ты на их фоне сможешь стать очень заметным. Я случайно подслушал на перемене, как она рассказывала, что любит астрономию. Ну, звезды там, планеты, понимаешь?  

Борис как-то неуверенно кивнул и даже наклонил голову в бок, как увлеченный щенок.  

– Так вот, – продолжал Тимур, – на самом деле я еду снимать небо сегодняшней ночью. Наутро у меня будут красивые снимки лунного затмения. … Это когда Земля, Луна и Солнце становятся в одну линию, понимаешь?  

– По ранжиру! – применив слово с уроков физкультуры, просиял Косой и победно ступил на крупный камень протертой подошвой кеды.  

– Не совсем, – терпеливо сказал Тимур. – Ранжир – это когда по росту. А, не важно. Да, по ранжиру. В общем, я обещаю тебе, если отпустишь меня, рассказать, что эти фотографии мы с тобой сделали вместе, и Ксанка обязательно этому восхитится. А? Как тебе? Ты произведешь на неё прямо-таки впечатление.  

– Впечатление. Это да, это я умею, – Борис снова потер шрам на подбородке, – ладно. Ехай к своим звездам, уговор.  

Тимур облегченно выдохнул и поправил лямки. Дрогнув цепью на звездочке, велосипед начал движение, но широкая хулиганская ладонь упала на руль.  

– Не, прыщавый. Не мы, – Косой капризно поднял нижнюю губу, – А я. Я сделал фотки лунного затемнения, понял? Типа, для нее заморочился. А у тебя вот это всё попросил погонять, – он указал грязным, в моторном масле, пальцем на сумки.  

– Затмения. Да, их «сделаешь» ты, только отпусти.  

Косой тяжело похлопал по выпирающему мальчишескому позвоночнику:  

– Давай-давай, астролог, ехай с миром.  

Когда двухколёсный транспорт изумрудного цвета пал в высокую траву на холме, наручные часы на тонкой руке показывали четверть пятого по полудню. Несмотря на это, времени еще было полно, так что Тимур решил отдышаться и осмотреться. Аккуратно сложив инвентарь, Тимур отметил, что находится на самой вершине Парного Холма, что назвали в честь любовных парочек, которые любили сюда забраться ради уединения и ради красивого распростертого вида. Отсюда был виден весь родной городишко, широкий лазурный лист спокойного озера, зеленеющие чащи и бескрайний горизонт с лоскутами засаженных полей. К холму вела наезженная песчаная колея от бесчисленных посещений автомобилями. Вокруг валялось изрядное количество мусора. То тут, то там были видны целлофановые пакеты разного калибра, что, спасаясь от ветра, вцепились в высокие сухие травинки и трепетали, издавая шелестящие тревожные звуки. Алюминиевые банки, осколки виных и пивных бутылок, бесчисленные окурки и странные изделия, похожие на отрезанные пальцы медицинских перчаток заполонили вытоптанную площадку на вершине холма. Смотреть вдаль было явно приятнее, чем под ноги.  

Тимур сошел в сторону, на некую природную достаточно ровную площадку, которую в голове он обозначил как «плато». Плато идеально подходило для установки телескопа, и на нем почти не было мусора. Прежде, чем приступить к облагораживанию и установке, Тимур решил перекусить. Заприметив в кустах подходящее, невесть как здесь оказавшееся, бревно, Тимур, кряхтя и тужась, подтащил его на плато и закрепил, подтолкнув под него кирпичные осколки с костровища неподалеку. Взяв с багажника съестные запасы и устроившись поудобнее, Тимур принялся за еду.  

Небо сегодня было чистым и приветливым простором для птиц. Солнце ласкало лицо и сулило жаркое грядущее лето. Всего через несколько часов сумерки обволокут пространство и одно светило заменится другим. Само затмение случится в половину одиннадцатого, и, судя по прогнозу погоды, туч наблюдаться не должно, а значит, ничто не помешает сделать снимки без малого легендарными. Что же делать с Косым? Он явно захочет забрать все труды. Может, стоит пустить обстоятельства самотеком и будь что будет? Пока решено просто насладиться редким явлением и кропотливым процессом.  

Покончив с трапезой, Тимур установил треногу выровняв по встроенному уровню. Его рефрактор ожидал хозяина в сумке и благородно блестел на свету округлой поверхностью. Оптическую трубу стоит установить сразу объективом на восток, где и ожидается появление ночной красавицы. Увлекшись разбором и установкой Тимур не сразу заметил птицу, что зависла на одном месте и не шевелилась, словно прилипла к небосводу. Когда точка, что периферийным зрением была принята за птицу стала крупнее, телескоп уже был готов к использованию. Тимур задумчиво уставился на точку, что обретала очертания вовсе не похожие на линии пернатых.  

Точка сдвинулась с места, плавно направляясь в сторону города. За ней тянулся бордовый еле различимый след, как хвост у кометы. У Тимура сперло дыхание, и выступил пот. Зачарованный он направил объектив на незнакомый небесный объект и прильнул к окуляру расширенным зрачком, но тут же отпрянул. Справа появилась еще одна точка, за ней другая. Они разлетались в разные стороны и тянули за собой бордовые невесомые хвосты. Всюду, куда не взгляни, появлялись крапинки, что приближаясь, разлетались в стороны, и их было уже не сосчитать. Сглотнув вязкую слюну, Тимур лихорадочно вернулся взглядом к окуляру. Случайно выбрав наблюдаемый объект, он рассмотрел что-то, похожее на огромную фасолину, у которой с торца бил густой бордовый свет. По бокам фасолины виднелись малые турбины, как у военных истребителей, при этом, не было слышно их работы. Совершенно беззвучно неведомые летающие фасолины разлетались во всех вообразимых направлениях и их тени накрывали все вокруг. Один из кораблей приблизился достаточно, чтобы рассмотреть в носовой части иллюминатор, в матовом стекле которого угадывались гуманоидные существа.  

Тимур еле дышал. Хотя и прошло не больше минуты, он почувствовал головокружение. Только сейчас до него дошло, что неподалеку в сумке покоится фотоаппарат, который, наверное, и был придуман для подобного момента в истории. Собравшись духом, он, насколько мог быстро, пристроил объектив фотоаппарата к окуляру бинокля и, остервенело, стал делать снимки, вертя оборудованием, как артиллерийский наводчик во время атаки. Щелчки затвора сухо разлетались над Парным Холмом, а горизонт все наполнялся далекими горошинами.  

«Вторжение. Это инопланетное вторжение».  

Образ взрывающегося родного дома выскочил в сознании так реалистично, что Тимур невольно вскрикнул и повалился на спину, как от ударной волны. Не промедлив и секунды, парень вскочил и бросился к велосипеду, чтобы спустить его на плато. Уже без любви к работе он судорожно и как попало собирал по сумкам астрономический инвентарь, а в ушах словно гремело эхо взрыва.  

Тимур никогда в жизни не крутил педали с таким напором и скоростью. Свистел ветер, во рту все ссохлось, глаза резало, а в груди жгло. Когда за спиной остался заброшенный завод предательски стал колоть правый бок. Смотря исключительно чуть вперед рулевого колеса, Тимур с ужасом наблюдал, как тени беззвучных кораблей расходятся в стороны, обгоняют его, становятся больше. На улице в светлый солнечный день стало темно почти так же, как перед закатом.  

Он всё ждал, когда грянут взрывы и крики, когда заполонит пространство дым и жар, образ коих ему подкидывало воображение, что основывалось на кино про пришельцев. Взрывов не было слышно, не пахло гарью. Тени разлетались и ничего больше не происходило.  

Когда велосипед влетел на улицы города, Тимур заметил, как люди разных возрастов вышли на улицы и таращились в небо, по неведомой команде задравши головы вверх. «Идиоты», – думал он, – «Под землю! Под землю надо! В подвалы вам, в убежища, в норы! Идиоты». Даже мысли его звучали с одышкой.  

Когда он ворвался в гостиную, на него со слезами и объятиями напала мать. Она одновременно и бранила Тимура, и жарко прижимала к себе, и утирала рукавом слезы на бледном лице. Отец хмуро смотрел на экран телевизора, где корреспондент с синим микрофоном, сбиваясь и волнуясь, рьяно докладывал обстановку. По тротуарам и домам за его спиной ползли тихие тени. Младшая сестра сидела рядом на диване, прижимая огромного плюшевого медведя к себе, словно силясь защитить игрушку, какие бы опасности не грянули в эту минуту.  

«… силы ПВО всей страны обращены в небо и направлены на появляющиеся объекты. Тремя минутами ранее, президент объявил военное положение. Всех граждан страны убедительно просят спрятаться в искусственных и природных убежищах под землей. Жителей столиц в срочном порядке заводят в метро, на улицах активно появляются военные и сотрудники МВД. Каждого, кто смотрит экстренный выпуск новостей, мы настоятельно просим…»  

– Папа, это конец? – спрашивает сестра с искусственной бравадой в голосе.  

Отец, осоловело отпивая бурого напитка из хрусталя, медленно отвлекся от телевизора и глянул в окно, где меж теней образовалось будто бы больше просветов, чем было. Он не отвечал.  

– Папа, почему мы не прячемся? – уже капризно и почти плача сестра сильнее сжала мишку.  

– Рома, ну ответь уже дочери! Что нам делать? – не сдерживаясь в слезах, мать толкнула мужчину в плечо сзади.  

– Ира, нам некуда прятаться. У нас нет метро, нет убежищ. Наш город, Ира, – ничто. На такие случаи здесь предусмотрен только спирт. Если что-то начнется, мы не сможем сделать ничего, чтобы закончилось хорошо, – сиплым и чужим голосом, наблюдая за тенями, ответил Роман. Не спрашивая, он крайне медленно достал пачку сигарет из нагрудного кармана и закурил.  

– Садитесь рядом. Нам приходится только смотреть, – обреченно он указал на свободное место подле себя.  

– Роман Юрьевич! Если вы сейчас же не встанете, – мама не думая отпихнула Тимура и выскочила разъярённо между телевизором и отцом, – то я заберу детей и уеду из города! Дай мне ключи! Сейчас же!  

– Ир, ну при детях дурой себя не выставляй, – совершенно уставшим голосом одернул жену Роман, – если всё, что мы видим за окном и по телевизору вдруг решит сделать удар, мы обречены. В городе или нет. Посмотри. Нет, ты посмотри! Взгляни на улицу! Видишь? Это всё, Ира, может быть вооруженными кораблями! Убрать истерику! – командно и по-армейски закончил он. Это подействовало. Ира подошла к сыну, взяла за плечи и направила к дивану, тихо шмыгая носом.  

– Мам.  

– Что сынок? Что Тимурчик?  

– Они остановились.  

Тени за окном стали значительно реже, улица прояснилась светом.  

«…наблюдается остановка движения. Корабли замерли над городами страны. Секундочку. … Да, мне только что сообщили, что данная картина наблюдается над всеми городами мира. Сейчас мы выведем картинку из Токио, Бангладеша, Рима и Торонто. Как вы видите, в небе замерло пока не поддающееся подсчету количество…. Так, внимание! В центре столицы, прямо позади нашего оператора у инопланетного корабля откинулась боковая часть. Напоминаю, что объявлено военное положение и в любой момент наши вооруженные силы готовы открыть огонь».  

Кадр сменился, и на экране появилась фасолина схожая с той, что Тимур видел в объектив фотоаппарата. Корабль отливал серебристым светом, выглядел монолитным, нигде не наблюдалось стыков или металлических швов деталей. Бок корабля был опоясан красными лампами, что испускали тусклый свет, заметный даже днем. Над лампами чернела квадратная дыра с загнутыми краями. Корабль начал плавный спуск и в этот момент яростно просвистела ракета ПВО.  

Тимур зажал ладонями уши, будто мог услышать взрыв за многие тысячи километров. Но грохот, который ограничивался силой динамиков телевизора, не произошел. Ракету корабль поглотил нутром, на мгновение став эластичным и мягким. За этим наступил шум, схожий с шумом помех радио и через мгновение раздался еле уловимый писк. В теле Тимура накатила истома, всё вмиг стало приятным и блаженным. Он не слышал больше ничего, кроме писка, который разливал тепло от мозга по всем конечностям, по каждому члену тела. Весь трепет, вся тревожность и чувство опасности спали. Он осмотрел свою семью, как рыбы смотрят сквозь стекла аквариума. Он видел улыбки. Он улыбался сам.  

«…это Боги! Я вижу! Я точно вижу Богов! Взгляните на них, они чудесны…», умиротворенно и блаженно проговаривал корреспондент за кадром, а на экране из зияющей черной дыры корабля, что спустился над землей в сотне метров, выдвинулся помост, который заканчивался круглой площадкой. Из корабля ступила нога. Следом вторая.  

Ноги были парными и похожи на человеческие конечности. Ступни отличалась трехпалостью и четко видимой бугристой мускулатурой икряных мышц, колени были направлены в обратную сторону, нежели у людей. Мощные, бидонообразные бедра проглядывались сквозь черную материю подобия обтягивающих длинных бриджей. Узкая, почти пчелиная талия переходила в жилистый обнаженный бюст, не имеющий сосков. На их месте в стороны от центра груди тянулись защитные пластины, видимо, природного характера, сродним хитину. На плечи было накинуто подобие античной туники, что ниспадало за плечи коротким плащом с замысловатым узором неведомых золотистых рун. Одна пара узловатых рук была заведена за спину на ректорский манер, а вторая пара примирительно разведена в стороны и не опускалась, пока пришелец не встал в середину округлого подиума. Голова по форме была абсолютно идентична человеческой, уши были длинны кверху и заходили за затылок. Волосы, на вид жесткие, как стальные прутья, были собраны в алый стоячий хвост, над головой лучилось ореолом белесое марево. Нос был прямой, выпирающий, с симметричными крыльями ноздрей, рот виднелся безгубым и небольшим. Глаз был всего один, но широкий, от виска к виску, черный и не отражал солнечного света. Кожа глубокого синего цвета явственно выделяла контур пришельца на фоне светлого корабля.  

– Население Земли, – неожиданно громко и по-русски сказало существо, – мы рады посетить вашу планету в необходимом для Ускорения составе. Мы призываем вас, после того как отключится Излучатель Неги, не тратить на наши корабли боеприпасы. Вы не причините нам вреда. Стоит понять, что наша Цивилизация обгоняет вашу ступень прогресса, как Альционей обходит Млечный Путь по масштабам. Потому мы здесь….  

Инопланетянин развел все четыре руки в стороны и борта всех кораблей раззявили свои непроглядные дыры, из которых выдвигались помосты один за другим. Из них выходили на дневной свет абсолютно одинаковые пришельцы и подобно первому разводили руки в стороны. Это повторялось и на мини картинках из Токио, Бангладеша и, вероятно, всех городов. Тимур смотрел в телевизор и не мог налюбоваться великолепием и величием этих апостолов с белесым маревом над головами. Ничего чудеснее и красивее в своей жизни он не видел.  

– Мы – Наби, – инопланетянин указал на себя, и вместе с ним то же проделали все его сородичи, – и мы были подле вас долгими веками. Мы направляли вас, учили вас, спасали вас, даровали прототипы первородных разработок, были наставниками выдающихся ученых. Наби не могли не заметить, что в вашем разуме огромный потенциал, в ваших сердцах полно благородных намерений и стремлений. На протяжении долгих земных лет вы доказывали право на существование, от пещер до небоскребов, от абака до смартфона, от неразборчивого рычания до мелодичных песнопений. Ваш мир – это колыбель интеллекта крошечной обочины Вселенной под обрамлением Млечного Пути.  

Голос разносился ровный, почти без интонаций. Он был отчетливый и мягкий, отеческий. Когда говорил один, рты раскрывались у всех, но не создавалось впечатление хора. Это был Единый Голос. Вся планета слушала с благоговением, мир внимательно замер.  

– Мы действительно верим в Вас. Но мы видим и другую сторону ваших жизней, ваших помыслов. Алчность. Эгоизм. Жадность. Убийства. Истребления. Вашему виду не чужды низменные позывы, которые сильный интеллект преломляет в изощренность и маниакальность. На Саммите Трилока был составлен ультиматум, который Наби должны вынести человечеству.  

Писк прекратился и тупая блажь отступила. Никто все же не шелохнулся, и ни одна ракета на экране не была выпущена. Решалась судьба.  

– К великому сокрушению Наби, Исфендиар и Дэв, Саммит Трилока постановил отпустить на развитие человечества жалких три сотни земных лет. Эти триста лет должны стать прорывными для гуманоидной расы планеты Земля и настоящим прогрессивным скачком. Поскольку Дэв прославлены справедливым нравом, было принято решение, наделить каждого человека выдающимися свойствами в рамках вашего планетарного представления, не свойственных нынешнему пониманию человеческого вида. Через этот инструмент земляне откроют новые свойства Мира и Вселенной и, наконец, поймут все тонкости строения мироздания. Грядут открытия и свершения. Наби жаль, но на этот Путь вам дано три века.  

Нижняя пара рук свелась в подобии молитвенного сложения, а вторая вознеслась вверх. Из тонких, почти детских ладоней заискрился алый свет.  

– Это не все, что Наби обязаны Вам донести и даровать. Для большего Ускорения по воле Дэв, и под кураторством Исфендиар, Наби наделяют всё население единым языком, коим владеем мы сами. Это подношение Наби вручает на Скорые годы, – пришелец возвел вторую пару рук к небу, и их ладони загорелись изумрудным свечением.  

В висках что-то щелкнуло, отпустило и у Тимура защекотало нёбо. Он обратил внимание на сестрёнку, которая, не стесняясь, полезла в рот пальцем. В лицах родителей поселилось недоумение, они кратко переглянулись.  

– Помните: Истинное знание — знание причин. Одна способность. Один Язык. Три сотни лет. Мы вернемся вновь, наши корабли заполонят небесный купол, как случилось ныне. Мы прилетим, но прилетим последний раз, – впервые оратор моргнул, его толстые скользкие веки наискось встретились и тут же разомкнулись.  

– Когда на ваши просторы упадет тень наших Зан, и случится Суд, ваш род будет вознесен. А то и низвергнут.  

Наби одновременно низко поклонились и развернулись, чтобы вернуться в свои Зан. Корабли по обыкновению бесшумно и плавно начали взлет, оставляя за собой бурый туман, что растягивался в хвост. Через десять минут небо было чистым и лазурным, коим помнилось таким далеким утром.  

На следующий день глаза раскрылись сами задолго до будильника. На вечернем семейном собрании накануне отцом было принято решение не придавать значения случившемуся. «- Пусть государство решает, как с этим быть. Откровенно понято ничего не было. Три сотни лет, Путь и прочая галиматья, что говорил одноглазый… слишком большой срок… свойства там какие-то… Саммит. Чушь. Срок в три века, это срок который мы не сможем прочувствовать. Три поколения. Кто-то помнит восемнадцатый век? То-то же». Папа постоянно почесывал глаза, они откровенно слезились и были налиты розовым оттенком. Перед тем, как они с матерью ушли в свою комнату он жаловался, что видит не понятные виды, какие-то взрывы и, словно, бьющую вулканическую лаву, что вскакивает перед глазами из кратера. У всей семьи случилась в эту ночь мигрень, сон долго не шел. Тимур, упав на подушку, чувствовал пульсацию крови в своих висках, груди, запястьях. Тяжело и беспокойно провалившись в дрему, он вскочил от странных ощущений и звуков. Прислушиваясь, он взглянул на кровать сестры напротив. Сначала он подумал, что это Настёнка методично бьет чем-то глухо в стену. Сестра лежала спокойно, и в серости ночи невозможно разобрать, шевелится она или нет.  

– Насть?  

Она не пошевелилась. Глаза привыкли к сумраку, он вгляделся в комок одеяла на соседней кровати, что было мочи. Не сразу накрыло понимание, что он слышит её сердцебиение. Очень отчетливо. Вдруг, стало не по себе. Прикроватные часы на тумбочке показывали электронным зеленым светом 5:44. Тимур откинулся на спину, зажмурил глаза. Он чувствовал сердцебиение сестры, и ярко ощущал свое. Сосредоточившись, он разобрал перебивчатый стук сердца матери, ровный такт пульса отца. Стен не существовало, не было границ из гипсокартона, обоев, картин, дверей, тканей и кожи. Кровь пульсировала осязаемо, словно ощутимый ветер, которому подставлено лицо. К этому шуму добавлялись другие сердца. Соседний дом напротив, справа и слева по улице. Улица. Они смешивались, бранились в тактах, перебивали стройный ритм, выбивались, превращались в невообразимый кардан беспокойного барабанщика. А затем затихли. Оглушительно пропали, как наважденье. Тимур благодарно и расслабленно провалился в сон, его словно затянул сам Морфей.  

Проснулся он от оглушительного девичьего писка из ванной комнаты.  

– Ма-мааааааа!!!! Маааа!! – сестра совершенно истерично звала к себе. Раздался звон битого стекла. Послышался спешный топот. Тимур тоже вскочил и побежал на шум. Он наткнулся на спины родителей в дверном проеме. Отец и мать не спешили заходить к визжащей дочери, и подросток любопытно заглянул за их плечи в домашних халатах.  

Перед разбитым зеркалом стояло существо, похожее на хомяка. Ростом оно было с сестру, угадывался ее разрез глаз, сквозь рыжую шерсть мимика, насколько возможно, выражала растерянность и испуг.  

– Мама? Что со мной? Кто это? Почему у меня хвостик, мама? – отчаянно спрашивало существо.  

Мать завалилась на спину в обмороке. Отец ринулся ее поднимать, легонько хлестая по бледным ввалившимся щекам.  

– Насть, это ты?  

– Я не знаю, Тим. Не знаю, блин! Я! Я, конечно! – хомяк истерично трясся.  

Тимур, не задумываясь, подскочил и обнял сестру, прижав, что было сил в руках. Его ладони пропали в густой шерсти.  

– Настёна, я с тобой, не бойся. Не бойся, сестричка! Я с тобой. С тобой, – перейдя на шепот, всё тараторил Тимур. Сестру бил озноб, она с силой вырвалась из объятий. Споткнувшись о борт ванны, Настя упала внутрь чугунного ковша, и сорвала за собой полиэтиленовую ширму. Раздался звон металлической трубки о пол, которая ее удерживала.  

Тонкий писк упавшей сестры изменился в тональности, под ширмой, барахтаясь, она стала издавать булькающие звуки, брызнула яркая кровь на стену. Мокрая, перепуганная, всклокоченная и совершенно нагая она выглянула в том обличии, в котором еще ложилась спать. Животные растопыренные усы словно втягиваясь, исчезали прямо на глазах семьи. В этот момент усилия отца принесли эффект и мама раскрыла глаза.  

-Дочка, Настя, Слава Богу…  

Отец и Тимур сконфуженно обменялись взглядами. Настя была в том возрасте, когда (как она сама заявила неделю назад) на её голый вид мальчишкам уже было нельзя смотреть. За маленьким круглым окном разливалось лучами первое утро со дня прилета инопланетян.  

После немого завтрака было принято решение забыть произошедшее. Сестра, понуро ковыряясь в каше, шмыгнула носом и кивнула. Тимуру очень хотелось рассказать о прошедшей ночи, о том, что он слышал и чувствовал, но решил, что время всё-таки не подходящее. Гнетущая тишина провожала их в спины.  

Велосипеды брата и сестры валялись у тропы к дому. С рюкзаками полными школьных принадлежностей и учебников, они, как не в чем ни бывало, направлялись к зданию школы, стараясь, не говорить друг с другом. Не то, что бы отец настоял на избегание темы (не без этого), просто не было особого желания. Оба ребенка ощущали внутри постороннее, новое и непонятное присутствие неких новых, абсолютно неизведанных сил. С такими переживаниями важно сначала ознакомиться самому, принять и перемолоть внутри себя самих. Неведомо как, это принималось на подкорке даже у совсем еще юных землян. Погружённые в мысли, во внутренние диалоги, дети не слышали, что город зазвучал как-то по-новому.  

Возгласы удивления, свист одиночного полета, очеловеченный лай, хлопки воздуха и мокрый кашель. Восторженный смех, непроизвольное извержение завтрака, хруст костей и шелест чешуи. Истомные вздохи, клацанье, разбитая посуда и откровенный хохот. Город, что раньше славился сонливостью и нерасторопным темпом быта, внезапно оживился, задышал каждым двором, каждой квартирой.  

– Тимур, смотри! – держась одной рукой за руль, Настя указывала в небо.  

На мгновение показалось, будто приближался одиночный корабль пришельцев, но очень скоро стало ясно, что это человек, а точнее – Петя Каштанов. Будучи пухлым мальчишкой из восьмого «В» класса Петя был сейчас похож на дирижабль. Он неторопливо пронесся над головой, хохотал и подмигивал.  

– Хэй! Мелюзга! Кто вперед? – разразившись смехом он, словно туча, проплыл в направлении школы. Его огромный портфель свисал под не уступающим округлостью пузом, которое выбилось из-под жилетки школьной формы.  

– Прибавим! – крикнул Тимур сестре и активно заработал ногами. Настя тут же его обогнала, раззадоренная любопытством. Со стороны светлого пятиэтажного здания школы разносилась какофония не поддающихся пониманию звуков.  

Как только завиднелся школьный шлагбаум, Тимуру на виски упала пульсация невыносимой громкости. Вскрикнув, он не справился с управлением и, коряво вывернув руль, свалился в кювет, содрав коленку. Настя уже была довольно далеко и слишком увлечена, чтобы увидеть, что произошло с братом.  

Это уже не было ночным наваждением. Тимур не слышал сердцебиений кого-то на земле, но слышал под ней. Словно сама планета была испещрена венами, аортами и капиллярами. Тимур, шатаясь и мыча, встал в иссыхающей луже. Перепачканный и ошарашенный он не видел ничего вокруг. Ворвался звук заглохшего мотора. Жмурясь от навалившегося ощущения, он расслышал подле себя:  

– Прыщавый, слышь. Ты чего делаешь? А?  

«Его еще не хватало» – раздосадовано подумал Тимур, а в виски хлопнуло с новой силой. У пульса Земли появился цвет, он вспыхнул в голове, как фонарь. Оранжево-красный. Затем, цвет оброс осязаемостью, он стал жидким и текучим.  

– Прыщавый, дурака не валяй, – Косой важной походкой спустился в кювет. Выцепив из грязи рюкзак с оторванной лямкой он принялся там по-хозяйски шарить. Тем временем цвет приобрёл температуру. Он был нестерпимо жарким, горячим, как Солнце. У Тимура выступил пот, но Косой принял это за капли из лужи, настолько они были крупными.  

– Фотки где, прыщавый? Ты что, надурить меня решил? – с подозрением протянул «старшак». – Ты мне вчера что обещал?  

– Борь, я это…- мысли не вязались, всё заполонил глухой и низкий стук, – я дома. Борь, я…  

Косой взял Тимура за шиворот и бросил в грязь носом. Брызнула лужа и угадила Косому в глаз. С нарастающим гневом он подскочил к Тимуру и, что было сил, всадил ногой в живот.  

– Ты что, сучонок, надурить меня решил? А? Надурить?! – приговаривал он, пиная уже с меньшей силой то в плечо, то в зад.  

Странная, совершенно ясная волна нового шума и новых картин достигла мозга Тимура. Он чувствовал всю Землю сейчас. Зеленеющие пологие сопки на Камчатке, широкие плечи Фудзиямы с перхотью из снежных склонов, бойкий нрав гавайского Мауна-Лоа, задремавший и статный Котопахи, распыленный слепой яростью Везувий и жаждущий новых свершений Кракатау. Он слышал их всех. И сотни, тысячи других, которым не дали имена. Тысячи, что ждали своего часа на дне морей и океанов, сотней, что под верхними слоями литосферы стремились наружу, ждали своего часа. Смещение плит, метеоритов, катаклизмов, ошибок человека. Они стонали о помощи и маленький человечек их слышал. Они слышали его.  

– Ты оглох там? – злобно прикрикнул Косой.  

«Дай нам шанс. Дай».  

Один, совершенно небольшой. Под ногами. Здесь и сейчас. Метров двести пятьдесят вниз. Его не замечали, в этой области страны не было интересно бурение. Он молчал, ждал долгие века, когда что-то сместится, деформируется, его толкнут наружу, и он покажет свое величие и мощь. Тимур слышал биение вулкана прямо под этой холодной и мерзкой лужей. Достаточно глубоко, чтобы его не видели остальные, но достаточно близко, чтобы попросить и помочь.  

– Придурок, ты чего затих? Ты думаешь, мы закончили? Я тебе такой урок поднесу, что в школу ходить не придется, – пыхтел устающий и распылённый Косой, у которого летела со рта слюна.  

Вылетел передний зуб. Тимур не сдержался и заплакал. На него давили зовом все вулканы мира, просили его дать сил. Он ощущал их жар, перетекающую магму, далекую медлительную лаву. Совершенно потерянный в пространстве, избиваемый малолетним подонком Тимур зашелся в плаче. Все вулканы звали его. Сквозь сопливый и беззубый плач он понял, что может им ответить.  

– Иди к мамке, прыщавый! Вас всех только мамки и спасают! Пусть мамочка тебе зуб приделает. Дурить меня решил, га***н….  

Тимур собрался духом и резко встал.  

– Просни-и-и-ись!! – во всё горло он закричал, облитый грязью и слезами. – Просни-и-ись!  

Тимур, задравши голову вверх, горланил, что было мочи.  

– Ты еще и дебил? – удивленно заметил опешивший Косой.  

Под ногами дрогнуло.  

Снизу словно кто-то огромный навалился плечом и оба подростка сбились с ног.  

– Ты чего сделал? – уже с опаской, Косой попятился к мотоциклу. Новый толчок опрокинул его транспорт, птицы взмыли вверх. Тимур сам не до конца понимал. Наполненный праведным и слепым гневом он вновь поднялся на ноги, и с леденящей интонацией произнес:  

– Все просыпайтесь.  

После этих слов разверзлась земля, разделив подростков широкой трещиной. Вниз сорвались земляные валуны, а навстречу им поднималась раскаленная красная лава, поглощая всё на своем пути.  

***  

– Как, говоришь, назвали? – спросил Матиас Хорс своего коллегу летчика-космонавта Станислава Колчина. Чуть более шестнадцати часов назад оба космонавта поняли, что разговаривают на общем языке. Прибывая в невесомости, Станислав хмыкнул в микрофон, зачарованно глядя в иллюминатор. Земля отсвечивала родным голубым полукругом.  

– День Благодати.  

– Еще один красный день в календаре, – шутливо заметил Матиас. – Смотри, что могу.  

Этнический пуэрториканец достал бутыль воды и театрально, несколько игриво зафиксировал в руке. Матиас показушно зажмурился и встряхнул бутылку. Прозрачная жидкость медленно перекатилась от дна к горлышку. Вода стала быстро розоветь, а после и вовсе стала красной. Он толкнул бутылку к товарищу по службе. Она неторопливо двинулась по воздуху в руки Станислава.  

– Пробуй. Недавно обнаружил, представь себе.  

Станислав открутил пластиковую крышку и выдавил красный шар наружу. Округлая капля стала подниматься к фюзеляжу, российский космонавт перехватил ее ртом, и удивленно округлил глаза.  

– Это еще что такое?  

– Не уверен, но, похоже – каберне, – расплылся в совершенно счастливой и ослепительной улыбке пуэрториканец.  

– Хах! Ну, теперь-то заживем!  

Поглотив еще один алый шарик, Станислав толкнул бутылку обратно и, пока она плыла, коллега поинтересовался:  

– А ты что теперь умеешь? Не выяснил еще?  

– Да шут знает, пока не заметил. Как там эти Наби говорили? «Каждого человека», кажется. … Вот только какими свойствами, это еще самому выяснить придется. День Благодати. Метко-метко…  

– Интересно, как они там, на Земле. Какие же ждут перемены! Может, и верно, новый виток развития. Вообразить сложно. Погоди-ка. …, – Матиас уставился в иллюминатор и указывал в него пальцем, – Смотри!  

Станислав еще ни разу не видел таким бледным смуглого Матиаса за всю их долгую дружбу, берущую начало со знакомства в Стэндфордском университете десять лет тому назад. Перебирая руками за стыки станции, российский космонавт занял место рядом с товарищем и устремил взор на Землю. То тут, то там вспыхивали огненные точки, словно весь мир разом решил запустить доселе неведомые по силе и пышности салюты.  

– Видишь? Тоже видишь? Ты понимаешь, что происходит?  

– Секунду… Кажется…. Видишь Африку, так?  

Над континентом статно и неторопливо расцвел огромный бутон оранжевого цвета с черной каймой. Его сопровождали всполохи сеток из молний.  

– Вижу.  

– Это Килиманджаро, я уверен. А вон там Гавайи. Муана-Лоу. Понимаешь теперь?  

Пуэрториканец нервно сглотнул. Он все понял, но не хотел верить.  

– Все разом?  

– Не знаю.  

Аппарат радиосвязи раздраженно зашипел помехами и прерывисто выдавал слова:  

–…. шшшшш…. вулканическая лава…. не ожидали... шшшшш…. пепел и пожары…шшшшш…. Не поддаваться панике…. шшшшш…. при первой возможности…. шшшшш…. вам хватит на два месяца…шшшшш…. Сложности в связи…. шшшшш…. возможно…. шшшш…. крупнейший катаклизм…шшшшш…. Держитесь, товарищи!  

Летчики-космонавты не попытались выйти на связь в ответ. Не имело смысла. Растерянные и глубоко непонимающие, они смотрели на обугленные бока планеты, на алые точки, на темные растянутые облака пепла.  

– Это конец?  

– Очень на это похоже. Что-то подобное видели динозавры, представляешь? Только снизу, – заколдованно прошептал Станислав.  

– Закат нужно наблюдать с вином, – отчужденно заметил командир полезной нагрузки Матиас Хорс, – Каберне?  

– Каберне, – эхом ответил командующий объединенными операциями российского происхождения Станислав Колчин.