А леди – тоже люди!

Стою на полустаночке  

В цветастом полушалочке,  

А мимо пролетают поезда…  

Забыла, как там дальше, но неважно. Марина и вправду, вполголоса напевая эти три строчки, стояла на полустаночке. Иванопольем называется. Оно же – пост «Шестой километр». Где-то между Констахой и Плещухой. То есть, между Константиновкой и Плещеевкой. Не бывали там? Ну и ладно. Опять-таки неважно. Ей – восемнадцать. Она – студентка Донецкого универа, будущая филологиня-украиноведка. Съездившая на выходные домой, к родителям, и заодно заскочившая на пару часиков сюда (в гости к кузинам).  

Неказистая очкастая блондиночка (кстати сказать, с возрастом она очки так и не сняла и «казистее» ничуть не стала). Кутается в дешёвую коротенькую куртку, поминутно натягивает на уши круглую вязаную шапчонку с помпончиком и пританцовывает от холода: на дворе – ноябрь-месяц, сырой, промозглый, вечно пасмурный, а ближе к вечеру – ещё и тёмный, да ещё и с морозцем. Водит тоскливым взглядом вокруг себя – по давно облетевшим деревьям и кустам, по серой кирпичной будке, заменяющей здесь вокзальное здание, – и тяжело вздыхает, не переставая едва слышно бормотать свой бесконечный напев…  

– Барышня, простите великодушно, если я… слишком бесцеремонно вторгаюсь в ход ваших мыслей… Не будете ли вы так любезны подсказать, когда должен подойти электропоезд на Донецк? – внезапно слышит она позади мелодичный женский голосок на чистейшем украинском.  

Девушка оборачивается с недоумённой ухмылкой. И встречается удивлённым взглядом с нарядной дамой в алом пальто на позолоченных застёжках и такого же цвета широкополой шляпе. Алые сапожки с золотистыми пряжками и шпильками, алые перчатки, алая сумочка с золотыми кнопками, висящая на изящно согнутом локотке… Нежно-розовое, как после спа-салона, личико с аккуратным макияжем лишь при пристальном взгляде выдаёт женщину за сорок… Ишь ты! И с каких же небес такая «звезда» свалилась на их захолустный полустаночек?..  

– Где-то около шести часов, если не опоздает, – ответила «аборигенка», неохотно сдвигая с губ тёплый шарфик и не переставая приплясывать. – А опаздывает он почти всегда.  

– Как это непунктуально! – вздыхает гостья. – И почему так происходит?  

– Видно, кто-то не умеет рассчитывать ни маршрут, ни время, ни пассажиропоток. Если удастся в вагон протиснуться, считайте, что крупно повезло. Иной раз приходится в переполненном тамбуре стоять аж до конечной остановки, – дерзкая девчонка нарочно решила попугать интеллигенточку-чистоплюйку, пряча под шарфом ехидную ухмылку.  

– Ужас… Ужас, – шепчет та, потрясённо качая головой и, к счастью, не замечая ехидства собеседницы… – А как же… люди ездят?  

– Адаптируемся понемногу. Человек – существо, ко всему привыкающее. В том числе и к забитым электричкам.  

– Неужели никому нет дела до такого кошмара?!  

Марина молча пожала плечами, посмеиваясь про себя: «Видно, совсем здешней реальной жизни не знает, малохольная! Ничего, скоро поймёт, что к чему! »...  

Вдали, в медленно наползающей вечерней полутьме показался мутно-зелёный локомотив долгожданной электрички, таща за собой семь вагончиков.  

– Ну, вот и дождались! – лукаво улыбнулась Маринка шокированной и удручённой собеседнице. – Теперь главное – суметь влезть вовнутрь. А это искусство не из простых!  

Дама в красном побледнела от тревожных предчувствий.  

– Ничего, прорвёмся! – подмигнула ей местная жительница. – Во время посадки держитесь за меня! И не отставайте!  

Приезжая вздрогнула и растерянно повела взглядом вокруг – дескать, люди добрые, да что ж это у вас тут творится?  

Электричка, тяжело пыхтя, будто дряхлая старушка с одышкой, подползла к платформе и остановилась. Марина намётанным глазом оценила обстановку: первые три вагона переполнены. А вон там ещё можно протиснуться! Хотя бы в тамбур!  

– За мной! – скомандовала она поражённой гостье. Закинула сумку на плечо и крепко уцепилась за поручень. – Шляпку только снимите! Удобнее будет!.. А ну, поберегись-расступись!  

– Ну куда ты ото щѝмисся?! Ну едрёна шишка! Тут и так стать негде! – заворчали из тамбура.  

– Где полсотни стоят, там и ещё две примостятся! Не будьте жмотами, мужики! Помогите нам лучше!  

– Ладно вже... Девушка, давайте руку! – кто-то из стоявших наверху помог взобраться туда Маринкиной спутнице. Обе «новеньких» втиснулись в угол, зажатые с трёх сторон толпой пассажиров. За вошедшими со скрипом и натугой закрылась деревянная дверь.  

– Хр-хр... ще... ще... у, – прохрипел репродуктор.  

– Шо он хочет?  

– Говорит, шо следующая – Плещеевка.  

– Ага, а то мы и так не знаем!..  

Электричка ещё раз чихнула, слегка вздрогнула и медленно поползла к следующей станции. Марина весело взглянула на свою всё ещё бледную от растерянности подопечную и подбадривающе улыбнулась. Мол, не переживайте, доедем! Усе буде гаразд!  

Но та, как видно, не поверила молчаливому обнадёживанию. Бледная и растерянная, она всё сильнее вжималась в стену, будто опасаясь, что её вот-вот раздавят. Уже даже не стояла, а словно висела в воздухе, ни за что не держась, затиснутая с трёх сторон толпой пассажиров. Должно быть, давно выронила из рук и свою щегольскую шляпку, и модный ридикюль. И теперь мысленно желала лишь одного – остаться живой после такого... нетривиального вояжа!    

– Дамочка, вы сюда пройдите. Тут места чуть побольше, – внезапно зарокотал чей-то бас.  

Но "красная шляпка", потерявшая шляпку, мужественно улыбнулась в ответ, превозмогая дискомфорт и брезгливость:  

– Благодарю... Мне и здесь удобно...  

– Ну-ну, не отказывайтесь! Видно же, в первый раз на нашей "черепахе" едете. Пройдите-пройдите сюда. Расступитесь, мужики!  Негоже такой нежной леди страдать зазря...  

– Ничего... Не беспокойтесь... Леди – тоже люди... Как говорится, что громаде, то и бабе... В такой ситуации привередничать просто глупо...  

– Хр-хр... Ще-е... А-а...  – захрипел динамик. Электричка чихнула и начала постепенно сбавлять и без того неспешный ход, приближаясь к очередной станции.  

– У Плещухе выхóдэ хто чи не?  – спросил тот же бас.  – Не? Знач стоим, как стояли... Какой ещё там, бля... нехороший человек до нас у двери ломится?! Не пускайте никого больше! Слышь ты там! Пойди об рельсы рогами постукай, дятел бамбуковый!  

Но скрипучая дверь уже приоткрылась – насколько позволял переполненный тамбур. И сквозь неё каким-то чудом протиснулся небольшой вертлявый мужичок в затёртой тёмно-рыжей кожанке и круглой вязаной шапчонке, неся на вытянутых руках над головой объёмистый картонный короб.  

– Прошу прощения, господа! Тысяча извинений, господа!  – бойко затараторил он сиплым тенорком.  – Посторонитесь, господа!    

Опешивший от необычного обращения тамбур пару мгновений молчал. А затем взорвался хохотом:  

– Дядя, у нас господа закончились в семнадцатом году!  

– Остались токо пани и панове!  

– Откуда взялся такой вежливый?  

– Наверно, крупье из казино!  

– Гляди, коробку свою нам на бошки не урони! Господин-сковородин!..  

"Крупье", не обращая внимания на ехидные реплики, протиснулся сквозь плотную толпу, как острый буравчик сквозь грунт. Мало того, умудрился пролезть в вагон, поминутно извиняясь и беспрестанно упрашивая окружающих "господ" ещё чуть-чуть потесниться. Здоровенный короб медленно плыл над головами пассажиров. И вдруг... Резко качнулся, едва не выпав из цепких рук своего владельца-ловкача!  И слух окружающих снова прорезал сиплый тенорок, теперь уже резкий и грубый:  

– Господа! Ну едрить вашу налево, в бога-прахриста, в могилу, в гробовую доску!!! Я ж вежливо прошу: подвиньтесь хоть трошки, в японского городового душу мать!!!  

"Господа" ответили возмущённым зловещим гулом, и "вежливый" новичок счёл благоразумным сразу же умолкнуть. Пристроился со своей ношей где-то возле скамеечки для инвалидов (кстати сказать, это было едва ли не самое удобное место в битком набитом вагоне, даром, что там вместо двух человек уже сидело трое или четверо) и умолк. Во всяком случае, больше голоса не подавал...  

Марина ещё раз подмигнула своей подопечной,  устало закрыла глаза и задремала, уже почти не слыша гомона окружающих. В голове тихо бурлила какая-то каша из увиденного и услышанного: "Барышня... Ужас... Дамочка... А леди – тоже люди... А люди – тоже леди... Господа... Панове.. Крупье... А люди – тоже дяди... А дяди – тоже леди... А леди – тоже бля... дяди"...  

Поезд медленно тронулся и покатил к Клебан Быку – маленькому полустанку, где на этот раз пассажиров и вовсе не оказалось – ко всеобщей радости уже ехавших в вагонах и тамбурах "счастливчиков". Здесь можно было и не останавливаться, но электричка-"черепаха" привыкла кланяться каждому придорожному столбу... Новых "постояльцев" тамбур уже не ждал. Как вдруг в плотно закрытую и подпёртую изнутри многочисленными живыми телесами дверь снова постучали снаружи, вызвав возмущённый ропот:  

– Шо надо, мужик?! А ну дёргай с отседова!  

– Шо "дёргай"? Кого за шо дёргать! Мне ваще-то тоже ехать хочется!  

– Ха-ха-ха! Постоишь тут – перехочется!  

– У меня даже билет есть!  

– Та ты шо?! Так, може, тебе ещё СВ-люкс подогнать?  

– Ну, брат... Ну...  

– Дядя, тут местов больше нема! Ни стоячих, ни висячих! Иди домой! Иди спать!..  

Пассажир-неудачник, чертыхаясь, неуклюже спрыгнул на платформу и поковылял пытать счастья в других вагонах. Неизвестно, успел ли... Потому что полминуты спустя электричка чихнула, слегка вздрогнула и медленно, с пыхтением и скрежетом поползла к следующей станции.  

– Какая-какая следущая? Кривой... Хто?... Донецк?  

– Донецк – ровный. Местами. Иногда. А Торец – Кривой!  

– Га-га-га-га!  

– А-а... Так бы сразу и...  

"Кривой Донецк!.. Ха! Смешно!.. Местов нема... Господа... Леди... Люди... Лошади", – весело дурачились в утомлённой полусонной Маринкиной головёнке выходящие из-под контроля обрывки глупых мыслей.  

Эшелон из семи стареньких мутно-зелёных вагончиков упорно продолжал ползти заданным курсом – к Кривому Торцу (а не к Кривому Донецку, как послышалось кому-то незнакомому со здешними местами! ). Да, забавно началась эта тяжёлая поездочка!..  

Марина не видела, да и не могла сейчас, в сумерках, видеть пейзажей за окном. Хотя чего там на них смотреть? Она и так их знала – эти бесконечные, покрытые увядшим ковылём и высохшей полынью степи и холмы, тянущиеся от полустанка до полустанка, от Щербиновского до Обзорной, от Обзорной до Химикатного… Не первый год уже она мотается из Донецка в Краматорск и обратно – сначала школьницей, затем студенткой… И даже сейчас, сквозь дрёму, без труда сориентируется и определит, через какие места ползёт их мутно-зелёная "черепаха"…  

Внезапно в нос ударил резкий смешанный «аромат» горючего, газа, смазок, масел, каких-то химикатов. Все здешние остановки и станции узнаются по названиям и строениям, а Фенольная – по запаху!.. Тамбур почти опустел – лишь двое курильщиков наперебой пыхтели сигаретами у дверей напротив.  

– Девушка, вы б у вагон зашли, абошо! – ухмыльнулся один из них. Тот самый басовитый. – Там уже и сидячие места есть. Шо ж вы от это мучаетесь?  

Она благодарно кивнула в ответ, тяжело поднялась с корточек, всё ещё не в силах стряхнуть с себя дремоту, и дёрнула деревянную раздвижную створку. Проковыляла к первому попавшемуся свободному месту на скамье-сиденье и опустилась на него, намереваясь вернуться в сладостные объятья Морфея. Да не тут-то было!..  

– Шикалад, мармалад, леденцы, карамель, жувачка! – заставил её вздрогнуть резко-звонкий женский возглас. – Всё свежее, всё вкусное! Забираем!  

– Даром? – ухмыльнулся кто-то из пассажиров.  

– Даром – за амбаром, по сраке скипидаром! – дерзко огрызнулась бродячая бизнес-вумен. – Шикалад, мармалад…  

Минуту спустя крикливую торговку сменил унылый неряшливый пожилой субъект.  

– Товарищи! – взмолился он к едущим. – Много лет назад я потерял все средства к существованию по вине этой преступной власти, этого злодейского государства. Но воровать не могу и не хочу, потому что полжизни проработал учителем. Послушайте пожалуйста песню моего собственного сочинения и вознаградите меня за неё – по мере сил, кто сколько сможет!  

И донельзя противным дискантом «запел» что-то без начала, конца и содержания – о том, как «все мы стали рабами, потому что ничтожные ющенки стали царями». Не получив ни от кого и копейки желанного вознаграждения, проковылял, сгорбившись, от двери до двери и скрылся в тамбуре.  

– Шо он ото набуровил? – один из сидевших повёл недоумённым взглядом по соседям. – Пры чём тут Ющенко? Вже три года, как Янукович – президент!  

– Та его, видно, ещё при Ющенко обидели…  

– Бедный мужичок!  

– Та! У дурку таких бедных!.. Лучче б работать шёл куда-нибудь!  

– Добрий вечір вам, шановні добродії! – зазвенел весёлый юношеский голос. Двое парней – с аккордеоном, бубном и задорной песенкой:  

–... Ой піду-піду садити у городі сливу!  

Як же мені не любити мою чорнобриву?!  

– прошли между рядами сидений. К этим певунам публика отнеслась с большей щедростью, вознаградив их несколькими пригоршнями мелочи, одногривневых и двугривневых купюр. Заслужили, голосистые!..  

Рассеянно волоча полусонный взгляд по салону, Марина внезапно заметила и свою недавнюю подопечную. Дама в красном, как оказалось, не потеряла ни шляпу, ни сумочку. И сейчас, как ни в чём не бывало, сидела в углу у окна и сосредоточенно «листала» маленький планшет. Встретилась взглядом с «аборигенкой», кивнула, улыбнулась. И снова углубилась в чтение. Но было видно, что она внимательно слушает всех говоривших и наблюдает за ними. Изучает, что ли? Ишь ты, людоедка! То есть людоведка! Кто она, эта загадочная леди в красном? Журналистка? Исследовательница? Писательница? Или и то, и другое, и третье?..  

А сумерки за окнами сгущались всё сильнее. Проплыл вдалеке перламутровый купол колокольни, осталась позади Скотоватая, и потянулись один за другим километры-остановки – тридцать восьмой, сорок первый… Электричка медленно, будто нехотя подползала к Ясиноватой-Западной… Негромкий гомон в вагоне, словно в предвкушении желанного окончания этой нелёгкой поездки, стал оживлённее…  

– Народ, а вы знаете, с откудова такое название – Ясиноватая?  

– Ну и откуда?  

– Та не, это ж я в вас спрашую: може, хто знает…  

– Ой, бо!.. Та хто ж не знает? Оно ж само за себя говорит: «Я сын овата».  

– Сын чего?  

– «Чего! » Овата! Это немцев-помещиков так называли в нас. Ну, тех, шо ещё при Катьке тут селились и заводы строили. И города кругом тех заводов!  

– Тю! Шо ты гонишь, Вася?  

– Я не Вася, я – Вова!  

– Та не, брат, ты – Вася. Потому шо чушь городишь. Де ты такое вычитал?  

– Шо за вопрос тупой? Дядя, ты, наверно, за усю жисть токо две книжки прочитал – букварь и кодекс строителя коммунизма? И ни там, ни там про это не писали, да?  

– Слышь ты, племянничек! А ты шо, знаешь сильно до хрена?! Може, выйдем?!  

– Куда с тобой выходить, дедушка? Ты ж уже от ветра падаешь! Сиди ото та молча слушай, шо умные люди тебе скажут!  

– А ну скажи, умник!  

– Там просто кто-то когда-то буквы перепутал. Она поначалу называлась Синеватая. Ну синяя, в смысле…  

– Ага-ага! То в тебя шнобель синий, як огурец, после бухла! Понавыдумлял же ж такого, шо й на голову не натянешь!.. Девушка, а вы шо ото влыбаетесь там? Ерунду мы тут мелем, да? Може, вы нам шо-то про это расскажете?..  

Чёрт! Не смогла сдержать ехидную усмешку, слушая эту «высоконаучную дискуссию». И, ловя на себе многочисленные любопытные взоры, заговорила – пространно, красочно (сама от себя не ожидала такого всплеска риторики). В названии станции и впрямь была когда-то допущена ошибка, да так и не исправлена. На здании вокзала Ясиноватой-Пассажирской, на торцевой его стороне, и сейчас можно прочесть на украинском «Ясенувата». От слова «ясень» (из-за тамошних ясеневых перелесков и рощ). И история у неё более давняя, чем принято считать. Ещё задолго до промышленного бума на Донбассе облюбовали это место запорожцы из Кальмиусской паланки, строя там поселения-слободы. С разгромом и вырождением украинского казачества жизнь казалось бы остановилась. Но ненадолго. В середине позапрошлого века заброшенную дотоле местность сочли удобной для строительства узловой железнодорожной станции. Причём без всяких немцев, силами одного лишь местного и пришлого из соседних губерний населения. И вокзал, где они сейчас стоят (кажется, простоят ещё минут пятнадцать в ожидании отправки), проектировал не немец, а украинец. Александр Поль. Не слышали про такого?.. Казалось бы, росту промышленности можно было лишь радоваться. Да только радость эта – сквозь слёзы. Труд бывших крестьян, оставшихся без земли и подавшихся сюда в поисках заработка, оценивался копейками, а жить им приходилось в душных и тесных бараках. Из тех-то корней и выросла новая ЯсИноватая, напрочь забывшая свою казацкую предысторию, опролетаризованная, бурлацкая, безродная, не помнящая и не желающая помнить о собственном прошлом и не обращающая внимания на ошибку в своём нынешнем имени…  

Маринку слушали, разинув рты и не роняя ни звука. А незнакомка в красном, отложив планшет, не сводила глаз с недавней подруги по несчастью. Казалось она вот-вот подскочит и зааплодирует… И даже, когда «лекторша» умолкла, в вагоне ещё долго стояла тишина, нарушаемая лишь постукиванием и скрипом колёс тронувшейся электрички…  

– А щас какая станция будет? – нарушил тишь тот же бас.  

– Донецк Северный.  

– Северный?  

– Ну да.  

– А-а-а… Я понял!..  

– Шо ты понял?  

– Ну… это… От это значит Северный, а потом будет такой… простой… ну… нормальный Донецк? Правильно? – и почему-то остановил вопросительный взгляд на Марине.  

– Ага, нормальный! Будет. Потом. Когда-нибудь, – послышался в ответ чей-то полузлобный смешок – будто кто-то сердился на нарушителя блаженной тишины и плавного переваривания прослушанной «лекции»…  

«Нормальный» Донецк встретил приезжих ярким светом фонарей и почти не затихающим даже в сумерках шумом города-миллионника. Марина с привычной ловкостью выскочила на перрон, обвела взглядом огромную толпу, высыпавшую из трёх или четырёх электричек и смекнула: ни в троллейбус, ни в маршрутку, ни в трамвай она сейчас не влезет. Придётся ждать полчаса-час, пока эти толпы хоть слегка поредеют. Или, как всегда, «ехать пешкарусом» до места назначения – до Калиновки, где она снимала комнату у материной знакомой. А чего? И потопает! Для неё три-четыре версты не крюк! Доберётся до «Белого лебедя», а за ним и срезать можно будет – наискось через центральный рынок, по мосту через Кальмиус, мимо бывшего дворца пионеров, мимо медицинских общаг… Выйдет к «Грузии», а оттуда уже, через «Девятку», прямо к дому!..  

– Барышня! Погодите минутку! – послышался позади всё тот же женский голосок. Марину догнала знакомая незнакомка в красном. – Позвольте поблагодарить вас за вашу чрезвычайно интересную лекцию!  

– Ну… Не стоит… – замялась недавняя ораторша. – Я ещё многого не знаю. И даже не скажу наверняка, сколько в моей лекции было проверенной информации и сколько домыслов…  

– Стоит-стоит! В вашем рассказе звучала такая искренняя любовь к своему краю, что… Вы студентка? Не из Донецкого национального?  

– Да, из него… Из филфака…  

– Тем более приятно, коллега! – заулыбалась красная шляпка, пожимая девичью руку. – Я ведь одна из ваших будущих преподавательниц. Командирована сюда из Киево-Могилянской академии. Так сказать, по обмену педагогическим опытом… И очень рада, что среди моих новых подопечных есть такие эрудитки и патриотки!.. Будьте любезны до конца и подскажите, как мне добраться до проспекта Гурова…  

– Проще всего троллейбусом-двойкой. Но на общественном транспорте сейчас вряд ли доберётесь. Придётся подождать час-другой. А ещё лучше такси возьмите.  

– А вы?  

– А я – своим ходом. Мне недалеко, – не моргнув глазом, приврала аборигенка.  

Поправила на плече ремешок увесистой сумки и бодро зашагала по улице Артёма, прокручивая в памяти всё увиденное и услышанное – и гомон битком набитой электрички, и свою лекцию, и образ будущей наставницы. Да, нелегко наверно будет этой нежной леди адаптироваться к работе с местными студентками. А впрочем... Боевое крещение – знакомство с тутошним населением – у неё уже состоялось. И потом... Леди – тоже люди! И может быть, она лишь на первый взгляд такая нежная, непрактичная, робкая...  

Марина шла привычными дорогами по известному ей до мелочей «нормальному» Донецку – шумному, разноголосому, разноязычному, весёлому. Тогда ещё даже не представляя, каким он станет всего через пару лет.  

Сочинит новые мифы о своём прошлом, настоящем и будущем. Гонимый надуманными страхами и растерявший всю свою былую "нормальность" (искренность, толерантность, дружелюбие), двинется прочь от Украины, не разбирая дороги, скрипя и дребезжа старыми, заезженными и заржавленными идеологическими колёсами. Похожий на локомотив старенькой электрички, потерявшей управление и следующей в никуда под грохот войны.