Йося Б, АААхматова и гнилое яйцо таланта

Это была капец какая смешная история.  

Причём донельзя дикая, до икоты абсурдная, и наверняка всякие мутные паразиты от литературы будут её отрицать.  

В тот мартовский день тысяча девятьсот шесдесят шестого года разрешалась от бремени полусумасшедшая, сально салонная поэтесса АААхматова. Она уже была старой, потрепаной жизнью поэтессой и своё тухлое яйцо; тухлое яйцо своего так называемого таланта, стремилась передать в нутро какого-нибудь молодого поэта. Подвернулся тогда некий Йося. Он уже отбыл ссылку в "совке" и слыл чем то вроде властителя дум. Ахматова подозвала Йосю к своей постели и передала ему в дрожащей ладони чёрное, вонючее, гнилое яйцо своего таланта.  

–Носи его внутри себя, как стресс. Носи его в себе, как сердце. Носи его, мой рыжий друг как душу, как начало, как конец. Носи, как память обо мне, как пламя в темноте, как в вечность дверцу, – сказала она.  

Йося зажмурился, открыл рот, поднес яйцо к открытому рту, и... и... проглотил яйцо.  

–Ох святые негры Конго! Святые жертвы Бельгийской оккупации. Он принял! Принял! Принял!! – крикнула Ахматова и испустила дух.  

Йося открыл глаза.  

Все присутствующие замерли в ожидании.  

Йося обвел их скучающим, презрительным взглядом.  

"Сумев отгородиться от людей,  

Я от себя хочу отгородиться.  

Не изгородь из тесаных жердей,  

а зеркало тут больше пригодиться.  

Я озираю хмурые черты,  

щетину, бугорки на подбородке.  

Трельяж, для разводящейся четы,  

пожалуй лучший вид перегородки.  

В него влезают сумерки в окне,  

край пахоты с огромными скворцами  

и озеро – как брешь в стене  

увенчанной еловыми зубцами. "  

Прочитал Йося.  

Присутствующие пооткрывали рты.  

Потом от экстаза захлопали в ладоши и в восхищении закричали:  

–Браво! Браво! Бис! Браво! Браво! Бис!  

Йося усмехнулся.  

Вонючее яйцо уютно плескалось в его нутре.  

Он поднял правую руку призывая присутствующих замолчать.  

Присутствующие, как собаки по команде дрессировщика замолкли.  

"Праздники кончились – я не дам  

соврать своим рифмам. Остатки влаги  

замерзают. Небо белей бумаги  

розовеет на западе, словно там  

складывают смятые флаги,  

разбирают лозунги по складам.  

Эти строчки, в твои персты  

попав (когда все в них уразумеешь  

ты), побелеют, поскольку ты  

на слово и на глаз не веришь.  

И ты настолько порозовеешь,  

насколько побелеют листы. "  

–Ах! Ох! Ух! Вах! Ах! Ох! Ух! Вах! – заголосили присутствующие.  

Йося блаженно улыбался.  

Яйцо таланта укоренилось в Йосе, как семя конопли в благодатной почве......  

–Какя мерзость, – прошипела сально салонная Ахматова.  

– Твой ученик, – ехидно пискнул Есенин.  

– Твоё яйцо, – отстраненно сказал Хлебников.  

– Твой дерьмостиль ептеть! – пробасил Маяковский.  

– Ах оставьте, оставьте её. Ей теперь не легко, словно бес влез в ребро. И запачкал чертяга бельё. Когда лез сквозь него... А талант у яйца, словно семя скопца, вроде есть, ну а вроде и нету, – пропела какая-то тётка с лицом в форме луны.  

–Какая мерзость, – прошептала сально салонная Ахматова.  

–Графомания кристальной чистоты, – хихикнул Есенин.  

–Мания графов? Это как так понимать? Или понимать так, как слова навязчиво произносимые графами? – недоумевал Хлебников.  

–Нет Витя. Это всего лишь я и намофарг. Ты как король времени должен был это понять сразу, – усмехнулся Маяковский.  

–Верно, – сказал Хлебников  

–Он рев, – сказал Маяковский.  

–Блядь, ну вот мы и приплыли, – сказала Ахматова и они действительно приплыли.