Свобода и долг 1 часть

СВОБОДА И ДОЛГ  

Первым делом что я сделал перед отъездом из учебки на дальнейшую службу в Полтаву, была просьба к маме выслать мне «гражданскую» одежду «до востребования» на главпочтампт и лишь потом я известил письмом своих друзей, что еду в город своей студенческой молодости.  

Я изголодался по нормальной гражданской жизни. Полгода учебки связи в Гостомеле, что под Киевом, прошли, конечно, быстро и даже отчасти весело, но ограничение свободы, подавление всех ее форм, вызывало у меня, да и не только у меня, тупое и сосредоточенное ожидание завершения службы. Но об этом приходилось лишь мечтать. В нашем институте не было военной кафедры, потому, хоть и с высшим образованием, но служить в армии пришлось, пусть, правда, не два, а полтора года. Папа, моя ему благодарность, поучаствовал в том, чтобы я не попал служить «к черту на рога», да и с родом войск мне повезло. Потому после полугода учебки, где мы назывались курсантами, мне предстоял еще год срочной службы в батальоне обеспечения учебного процесса Полтавского высшего военного училища связи.  

Я не сильно отличался от других ребят во взглядах на службу в армии. В СССР это был долг, закрепленный в Конституции. Не секрет что твоя карьера, рост, продвижение по работе и по партийной линии напрямую зависели от того служил ты или нет. Получалось, что не служив, не важно по каким причинам, ты позиционировался не совсем полноценным членом общества, возникала подозрительность и настороженность к таким людям. Чувство превосходства, порой переходящее в высокомерие к тем, кто не служил или еще не служил, были общепринятыми со стороны тех, кто уже отдал этот долг Родине, хотя и не доминирующим. Я сам с собой не осуждал эту тему, это был естественный эволюционный процесс, часть его, который просто надо было пройти.  

– Так… В субботу в увольнение идут: Сначев, Данилов, Пащенко, Михайлов. В воскресенье: Гужва, Фадеев, Симонов, Волченко. Приведите в порядок свою парадную форму, буду проверять… – неспешным, но не предполагающим никаких возражений, тоном обратился к роте наш старшина.  

Старший прапорщик Чайка, старшина роты, хорошо знал и исполнял свою службу. Ему было около 50 лет, немного усталый, неспешный, на первый взгляд, но уже очень опытный служака, знал все тонкости своего ремесла. Он был одновременно хозяйственником, финансистом, надзирателем, воспитателем, экзекутором, если надо. Чайка был представителем того огромного пласта старшин в Советской Армии, что успешно сочетали свои обязанности по службе с личной выгодой. Небольшие солдатские и сержантские денежные пособия он облагал невидимой данью. Он сам покупал нам на наши деньги для нашей личной гигиены зубные щетки, пасты, нитки, иголки для шитья, носовые платки. Никто не проверял и, конечно, не возражал – так было заведено им в нашей роте. Он никогда не кричал и редко повышал голос на нас, однако, попасть к нему в немилость было плохим знаком. Он замыкался, становился тихо-надменно-равнодушным и мстительным, ждал и дожидался момента для лучшего наказания, потому его побаивались и относились к нему недоверчиво…  

… Первый день в учебке, нас человек 40-50 сидели в проходе между двухъярусными кроватями в казарме и пришивали новые погоны к свои гимнастеркам. Мне показалось что один из курсантов, сидевший напротив и немного наискось, довольно грубо и громко беседовал или обсуждал что то с другим, подавляя и напирая на него психологически.  

– Слушай, может ты закроешь рот?! – не выдержал я.  

Тот повернул ко мне лицо, глаза, большие и карие, вмиг наполнились яростью, агрессией и злобой. Он был крепкого телосложения, большая овальная голова сидела на мощной шее. Только позже я узнал, что он был борцом, как и я.  

– Что ты сказал?!..  

– Плохо слышишь? Ты что, самый основной тут?..  

– А ты хочешь проверить?  

– Придется морду набить тебе!..  

– Давай, попробуй!...  

Я вскочил с табурета и двинулся в сторону противника…  

Армия очень необычное место. Здесь либо раскрывается и усиливается твоя мужская, мужественная природа, либо ты сжимаешься, защищаясь, превращаешься в жертву. Мог ли я подумать что сразу попав в круг себеподобных по призыву, с помощью неведомой силы, быстрого перерождения, как с помощью каких то неведанных катализаторов, похожих при изготовлении философского камня из ртути – я преображусь в самоуверенного забияку, смысл пребывания в армии которого сводится к противопоставлению себя другим, не дать себя в обиду, покровительствовать, если надо или если хочется, слабым, постоянно отстаивать своё право сильного, не уступать и в любое время мочь защитить себя и наказать обидчика.  

А может сама армия создает такую ауру? Входя в ее свет ты сразу меняешься. Эта аура, этот «армейский свет», влияет на тебя, находит и раскрывает тебя относительно новой реальности, ты как будто выпил какого то зелья, не зная как оно на тебя подействует. И, да, покидая армию, действие этой напряженной, экзальтированной энергии заканчивается. Она не работает за воротами воинских частей, и это хорошо.  

… Всё произошло мгновенно. Выкинув вперед руки, как в борьбе, я сильно толкнул ринувшегося на меня оппонента. Тот раскинув в стороны руки, спиной полетел на сидевших курсантов. Его взгляд – злой, ненавидящий и в то же время удивленный, успел запечатлиться в моей памяти. Раздался страшный грохот – мой визави не найдя за что ухватиться, рухнул на своих новых товарищей, которые как при эффекте домино, как кегли, валили дальше друг друга вместе с табуретками. Я приготовился защищаться дальше, наблюдая не без удовлетворения за тем что натворил. В следующую секунду мой противник, остановившись в своем падении и будучи уже на полу в куче с другими солдатами, желая продолжить поединок, попытался подняться из этого хаоса, весь его вид выражал несогласие с таким исходом, пылал яростью, которая уже превозмогла первичное недоумение.  

– А-а-а… Петухи!! Отставить!! – громом с небес раздался мощный командирский голос.  

Кто же мог тогда знать, что в конце казармы, в правом углу, находилась коптёрка старшины роты, старшего прапорщика Валуйко, где он на то время мирно вел записи хозяйственного характера.  

– Отставить! Что такое?! Неуставные взаимоотношения?! Ш-шас я вам покажу!..  

Огромны рыжий детина, обогнув кровати, что в конце помещения, быстро направлялся в центр передряги. Веснушчатое лицо, блеклые белесые глаза, злые и навыкате, рот, искривленный какой то дьявольской злобной ухмылкой, ручища с рыжей шерстью, которыми он, словно вёслами, помогал себе быстрее двигаться в проходе, размахивая ими, чуть ли не создавая ветер от их взмахов.  

– Ш-шас я всех вас быстро на орбиту запушшу, шоб аж по сюда мокро було!!.. – левая пухлая рука горизонтальным движением быстро показала уровень «мокроты» – до груди, выше его жирного живота.  

Это был мастер своего дела. Наставления, запугивания, наказания были, по-видимому, любимыми занятиями из длинного списка его должностных обязанностей. Он мгновенно налетал на провинившегося, подавлял его всем своим немыслимым арсеналом – резкими движениями, огромным, похожим на таран, телом, зычным голосом, похожим на гудок Магрефы и устрашающим выражением лица, что мгновенно могло перекоситься, налиться злобой, яростью, ненавистью, несшими неизбежное наказание. Мне кажется его командировали из Ада по договоренности с Министерством обороны, или он, может, стажировался здесь, на Земле, в армии – месте, где можно быстро и всесторонне обучиться ремеслу инквизитора. В любом случае за долгие годы службы многие могли бы подтвердить его соответствующую квалификацию для дальнейшего прохождения «службы» в Преисподней.  

– У меня в роте рукоприкладство?! Да я вас… Да вы у меня света белого не увидите, не вылезите из нарядов!..  

Всё вокруг затихло. Звенело только в ушах от громких речей. Интересно, думал я стоя и опустив глаза, сколько децибел нужно продуцировать своей глоткой, чтобы стать старшиной роты?  

– Кто.. Кто зачинщик всего этого бардака?! Отвечайте!..  

– Я, товарищ старший прапорщик!  

– Кто «я»? Отвечайте по Уставу!  

– Курсант Фадеев, товарищ старший прапорщик!  

Мы еще не знали Устава, не учили его, потому нам было невдомёк, что до присяги на верность Родине, наказывать дежурствами и нарядами было запрещено. Но для старого служаки список «добрых дел» всегда был полон вне зависимости от срока пребывания в армии.  

– И я, товарищ старший прапорщик, курсант Бойко!  

Я с некоторым удивлением и уважением посмотрел на своего недавнего соперника. Он стоял в двух метрах от меня, лицо его было взволновано, но от ярости и гнева не осталось и следа. Остальные стояли как истуканы опустив глаза и объятые страхом, желали чтобы их пронесло наказание, к которому они не имели никакого отношения.  

– Так, значится, вы начинаете службу?! Я вас запомню! Ты смотри, тут не «гражданка», я цацкаться не буду, превращу вашу жизнь в кромешное пекло!  

Я лихорадочно соображал – что такое он может сделать нам – пропустить сквозь строй с розгами под барабанную дробь, как во времена царской империи, заставить бегать, отжиматься до вечера, читать ему на ночь главы из Устава вооруженных сил… Ну не расстреляют же?  

– Так, вы двое, у вас один час – вылизать весь туалет, все Очки, шоб всё сияло, приду – проверю! Взять у дежурного по роте трапки, шотки, мыло… Выполнять! Остальные – всё убрать и продолжать подшивание!  

Взяв всё необходимое для уборки, мы зашли в солдатский туалет. Слева при входе находились три писсуара, а направо, на всю длину помещения, восемь кабинок, которые не предусматривали унитазов как таковых, так что всё что нужно приходилось делать на корточках.  

– Как же мы будем это делать?.. – высказал я мысли вслух после открытия первой кабинки.  

Увиденное меня убило, потрясло и лишило всяких жизненных сил. Мгновенная усталость вызвала жалость и сострадание к себе. Моё высшее образование, знание истории КПСС, философии, атеизма – вот где, оказывается, всё это может пригодиться. Да, тут точно станешь философом.  

– Я не собираюсь здесь долго корячиться, сделаем всё поверхностно и по-быстрому, без напряга… Пусть сам всё вылизывает, если хочет… – сказал мой новый товарищ.  

Снова с удивлением взглянул на него. Он стоял около писсуаров, нервно теребил в руках тряпку, но выглядел уверенным, хотя и недовольным одновременно. Я почувствовал что уступаю ему, моя растерянность пришла на смену задиристости, в отличие от него –тот выглядел собранным, деловитым, хоть и безрадостным.  

– Саша – представился я, подойдя к нему, – глупо как то всё получилось…,  

– Володя… Ничего, сейчас быстро разберемся… – ответил он, пожимая мне руку.  

Здесь, в туалете, мы стали товарищами, больше не возвращаясь к событиям, вызвавшим это сближение и не проявляя более агрессии друг к другу.  

Глядя в бездонную пропасть отверстия в солдатском туалете, обрамленного белым эмалированным железом, я спрашивал эту черную зияющую пустоту – как это могло произойти, как я мог оказаться в этой грязной дыре, а если бы узнал мой отец? – он, ветеран Великой отечественной войны, участник Парада Победы на Красной площади, гордился мною, отправляя служить в армию, а его сын с первого дня устроил драку, какой позор и непотребство! Но тут рокот и шум воды как бы смыл с меня эту ненужную вину, появилась уверенность, веселость и чувство собственного достоинства, что вернули меня сильным и окрепшим в нынешнюю реальность…  

… – Не забываем вести себя прилично, вежливо, высоко неся звание военнослужащего Советской армии, отдавать честь всем встречающимся в увольнении офицерам, прапорщикам и другим военнослужащим высшего звания…  

Старшина роты вещал как пономарь заученные фразы – так было заведено перед увольнением. Я же, наблюдая за тем как он важно расхаживал взад-вперед перед строем солдат, одетых в парадную форму, чисто выбритых, надушенных, в блестящих ботинках, думал о том, как скорее бы снять эту самую форму, перестать хоть на время быть представителем серой, безликой массы людей в камуфляже, одев который ты сразу как-будто теряешь большую часть себя, или, вернее, он, камуфляж, забирает ее себе, подчиняет и делает если не зомби, то какой то механической куклой, живущей только по Уставу.  

Дежурная машина выехала из батальона строго по расписанию. В покрытом брезентом кузове «Газона» кроме солдат, получивших увольнение, как всегда были дежурные по столовой, едущие в училище за едой, несколько офицеров и прапорщиков, направляющихся в Полтаву, домой после службы. Мы проехали КПП и помчались по пустой ровной дороге, что шла вдоль Ворсклы, по той самой дороге, где мы каждое утро бегали на зарядку.  

Два братца, что учились в мединституте, снимали флигель в районе Южного вокзала. Мы жили втроем до моего призыва в армию. Теперь, по прошествии года, старший – Витёк, заканчивал пятый курс, а младший – Олег, третий. Поскольку они жили в 50 километрах от Полтавы и на выходные практически всегда уезжали домой, я, зная где находится ключ от дома, был предоставлен сам себе.  

Анюта, моя подружка с третьего курса товароведного факультета, была, как мне казалось, рада каждой нашей встрече. Её неброская на первый взгляд красота, привлекла меня на последнем курсе института. Не длинные и не короткие светлые волосы, серые большие глаза, свежие припухлые губки, точеная фигурка, а также озорной характер, скрывающийся для незнающих за спокойным взглядом и достаточно скромным и мягким поведением – открыла для меня океан радости и страсти. Это было чудесное увлечение молодости, не первое и не последнее, которое при воспоминании сразу наводит радостную улыбку на уста, а глаза заволакиваются картинами неги, нежности и удовольствия, что мы давали друг другу.  

– Как идет тебе эта форма… – сказала Анюта, с лукавством рассматривая меня при встрече во флигеле.  

– Давай я дам тебе ее поносить…  

Всё, что касалось армии, меня немного угнетало, так как я скучал по гражданской жизни, по всем ее радостям, приключениям и бесшабашности. Анюта была мостиком, вожделенным и нежным между двумя разными жизнями. Поэтому мы смеялись и дурачились, иронизируя над самой злободневной для меня темой.  

– … а ты моё платье…  

– Если тебя это больше возбудит… А вот ты – только в фуражке, галстуке и сапогах… ну еще ремень – очень сексуально сможешь защитить всю Родину…  

Мы чудесно провели время, даря друг другу любовь и ласку. И позже, через час, решили прогуляться по городу.  

Был чудесный майский вечер. Уже появилась новая молодая листва, повсюду стоял аромат цветущих деревьев и кустов. Мы не спеша прогуливались по Корпусному саду, вспоминая всевозможные наши радости до и во время армии. В такие минуты я напрочь забывал о службе, становился прежним озорным, веселым и беззаботным студентом, под стать моей подружке.  

– Так вот как вы, Фадеев, проводите время в увольнении…  

Болтая, смеясь и делая разные ужимки, я чуть не врезался в большой живот, обтянутый офицерской рубашкой. Я оторопело стоял, широко открыв глаза от удивления и отчасти от страха. Передо мной, в форме, с непреклонным и жестким выражением лица, стоял наш начальник штаба – майор Деркач. Огромный, обрюзгший уже верзила, шумный, порывистый с своеобразным армейским чувством юмора, он вызывал в личном составе что то среднее между трепетом, уважением и боязнью. Он не был жестким воякой, но казалось что в любую минуту мог бы им стать, а оттого вызывал почтительный страх у подчиненных. Рядом с ним, взяв под руку была, по-видимому, его жена. Внешне она была удивительно похожа на него – крупное, большое тело, такие же руки, лицо и шея. На мужа она смотрела полным восхищения и подобострастия взглядом, на меня, когда переводила взгляд – появлялась одновременно материнская любовь и подспудное желание защитить меня.  

– Я, товарищ майор… запачкал форму… мороженым и попросил постирать ее у родственницы… Я ведь, согласно Уставу, должен выглядеть опрятным и чистым…  

– Вы, наверное, забыли что служите в армии, товарищ младший сержант, и что на время службы вы обязаны быть одеты по форме!  

– Так точно, товарищ майор!  

При этом начштаба больше не сказав ни слова, гордо подняв голову, двинулся дальше вместе со своей супругой, оставляя меня в совершенной растерянности.  

– Кто эти люди? – спросила Аня, подходя ко мне.  

– Мои возможные палачи…  

Я не мог сдвинуться с места, стоял как вкопанный, сраженный неожиданной и неприятной встречей. Взглянув на удаляющуюся пару, я в два прыжка снова оказался перед ними.  

– Товарищ майор, разрешите обратиться!  

– Обращайтесь… – торжественным тоном позволил Деркач.  

– Я виноват, конечно… и обещаю что впредь такого не повториться…  

Майор как-будто задумался на секунду. Его супруга с молчаливой мольбой повернула к нему лицо.  

– Я хотел просить вас… не докладывать в части о моём проступке…  

Его молчание и кратковременное замешательство придало мне сил, я пытался исправить положение, в какое попал, не то чтобы я боялся наказаний – нарядов вне очереди, осуждения офицеров и старшины, мне казалось правильным постараться сразу на корню убрать все возможные отрицательные последствия, не плодить и не усугублять их деструктивные последствия.  

– Гм-м… Во сколько вам надлежит вернуться в расположение части?  

– В 22. 00, товарищ майор.  

– Тогда не опаздывайте… – тон его речи стал мягче, почти отцовским, хоть и назидательным и покровительственным.  

– Слушаюсь! Так точно, товарищ майор! – звонко и радостно ответил я и почему то машинально и быстро отдал честь, поймав себя через мгновение на мысли – какой же я идиот, отдал честь, будучи в гражданской одежде. Это меня рассмешило и немного сняло напряжение…  

Я принял его последнюю фразу как согласие не рассказывать в части об инциденте. Наверное мы так смогли договориться. Думаю, я отчасти признателен его жене, которая своим присутствием смягчила его, «предложила» поступить неординарно, не по Уставу. Полагаю это была наша небольшая игра, в которой каждый из трех участников сделал всё от него возможное, чтобы ситуация не стала жесткой и болезненной, где все мы раскрыли в себе лучшие качества – кто просителя, кто снисходительного судьи, а кто доброго посредника.  

Начальник штаба с той же гордо поднятой головой и довольный собой, последовал дальше, держа под руку свою супругу. В ее взгляде на мужа, за секунду, я успел рассмотреть одновременно гордость, преданность, радость и согласие.  

Надо отдать должное, Деркач меня не «сдал». Я несколько дней находился в напряженном ожидании, что за мной вот-вот «придут», но нет, всё обошлось. И я снова перестал быть осмотрительным и бдительным…  

В середине лета, когда в школах были каникулы, а у мамы, как у преподавателя, отпуск – она решила проведать меня.  

Как и все мамы, моя была добра и заботлива. Потому я, конечно, был рад ее приезду. Но еще и потому что когда приезжали родители, то в увольнение отпускали на два дня – с субботы по утро понедельника. Она привезла всяких домашних вкусностей, мы долго и много беседовали о моей службе и домашних делах. Отъевшись и наобщавшись я, с некоторой долей неловкости, обратился к маме с просьбой покинуть меня раньше, чтобы вечер и и ночь провести с Анютой. Она с пониманием отнеслась к моему пожеланию и после обеда в воскресенье уехала в Черкассы.  

Зайдя во флигель Анюта увидела что я провожу инвентаризацию двух больших пакетов с домашней выпечкой, вареньями и сгущенным молоком.  

– Ты собрался заняться благотворительностью? Кто сможет съесть столько сладкого? – по-хозяйски осматривая банки спросила Аня.  

– Тебе будет трудно, наверное, представить но всё это будет уничтожено за мгновение прожорливым и ненасытным солдатским желудком.  

– Вы что там голодаете?  

– Можно и так сказать… Ты знаешь что такое «Дробь 16»? Вряд ли… Это отвратительная перловая каша, заправленная «чудесным» соусом из комбижира вместе с аппетитными кусками вареного сала с микропрослойками мяса… После года службы есть это становится невозможным, на фоне постоянной изжоги появляется устойчивое отвращение к солдатской пище. К концу службы солдаты воистину сидят на белом хлебе, масле и чае… и чаще ходят в «чипок»…  

– «Чипок»?  

– Это магазины на территории воинских частей, там за деньги, как и на «гражданке» можно купить что то вкусное, если они есть, эти деньги и если есть возможность попасть туда… Иногда, вот, спасают передачи, посылки…  

– На сколько же хватает одной посылки, это, наверное, мизер?  

– Ты удивишься… Здесь я передачи не получаю, так как хожу в увольнения. А в учебке мы сидели безвылазно, без увольнений и магазинов, потому туда присылали из дому посылки. О, это целые драмы, иногда легкие трагедии и фарсы… Получив на почте посылку, сначала она достается в нетронутом виде отцам-сержантам. Видела бы ты это действо… Двое сержантов в моем присутствии величаво и серьезно открывают ящик… Это как перерезать ленточку сданного объекта… Потом всё содержимое аккуратно и бережно выкладывается на стол. В торжественной и деловой обстановке происходит внешний осмотр присланных яств. Посмотрела бы ты в их глаза тогда… Они ведь сержанты, разве могут они проявлять дикие и неумеренные эмоции в присутствии подчиненных?.. На продукты смотрят трезвые, холодные, расчетливые, оценивающие, но сдержанные две пары глаз. Наверное так ведут себя тюремщики, осматривающие камеры… Мои, как и глаза других солдат, принесших на заклание посылки, совсем другие. Это дикая смесь из недовольства, протеста, что у тебя бессовестно, хоть и мирно, отнимают еду, мольба, кричащая о желании сохранить больше пищи для нас, оставить лучшее… и слюна, которой ты начинаешь давиться, видя перед собой такие близкие, привлекательные и вожделенные вкусности… Они «честно» отбирают себе треть и молча, без признательности, хотя иногда, впрочем редко и стыдливо благодарят, чувствуя, видно, что оббирают, быстро опустив глаза, исчезают со своей долей, милостиво оставив две трети поруганной посылки на 40 человек…  

– Хорошо, должно быть сержантам в армии. У них ничего не трескается от радости?  

– Они всегда выглядели очень респектабельно, с чувством собственного достоинства и довольные собою. Но, к чести сказать, это эволюционный процесс – приходит время и ты сам становишься «довольным собою» сержантом или старослужащим и уже и сам можешь стать успешным вскрывателем посылок…  

– Я прямо попала в другой мир… Да, но какова судьба оставшейся части посылки? Разве ее можно честно поделить на всех? Если, конечно, ты не лиса Алиса, делящая с котом Базилио пять золотых…  

– Это самая интересная и фантастическая часть эпопеи… После «справедливого» отбора части еды сержантским составом, следующая ее часть достается самым близким из моего окружения, то есть новым друзьям и товарищам, которые на радостях молниеносно распихивают по карманам доставшиеся сокровища. Здесь можно услышать слова благодарности, естественные и искренние. А вот дальше…  

– …Дальше? Разве там не крохи остаются?..  

– Только в армии можно узнать цену этих крох, да и весело всё это, как выяснилось… Заношу я, скажем, ящик в казарму… Еще на подходе, из разных углов, щелей как упыри и вурдалаки в гоголевском «Вие», на запах что ли, или на проявленный почтовый ящик, слетаются, сбегаются, спускаются десятки возбужденных защитников Родины… Не пройдя и двух метров, к черту летят приличия и условности, в людей вселяются бесы… Тысячи рук устремляются в посылку. Это очень сложно сделать физически, но если ты еще держишь посылку в руках, то в следующую секунду ты видишь перед собой невообразимое количество переплетенных рук, они как змеи шевелятся, отталкивают другие, а в конце – пальцы с первобытной жадностью и быстротой, включая хватательные рефлексы, схватывают всё что возможно в глубине ящика. Невероятно видеть всех этих людей, которые еще минуту назад были уравновешенными и спокойными, теперь – как в последний раз, сумасшедшие и неуправляемые с пылающими глазами, дьявольским хохотом и гиканьем – превратились в диких неандертальцев… Невозможно всем присутствующим окружить посылку, поэтому, кто может – повернут к ней боком – так длиннее руки, через плечо ты видишь таких же, остальных, толкающих и отталкивающих слабых, все сгрудились вокруг эпицентра, как лепестки вокруг тычинки… Тогда ты становишься лишним, мешающим, отпускаешь коробку в «свободное плавание» и вырываешься из этого дикого круга, который тотчас же смыкается. Казалось бы посылка должна была бы упасть без поддержки моих рук но, о, чудо! она не падает, не может. В ней те же тысячи рук, одни ухватив добычу исчезают, другие дождавшись «пробела», быстро его заполняют. Коробке не нужна поддержка, она делая в воздухе немыслимые виражи и зигзаги, не может упасть пока в ней еще что то есть… Потом в этот хаос вносится изменение… Может из такого же хаоса появилась наша Вселенная?.. Кто то наиболее юркий выхватывает посылку и неожиданно бежит с ней между наших двухъярусных кроватей к дальней стене казармы. Короткий переполох, заминка и все устремляются за беглецом по узкому коридору, сшибая табуретки и отталкивая друг друга. Но это очень узкое место, здесь много не поместятся, потому в погоню включаются другие участники – они с невероятной быстротой перепрыгивая через кровати, как в беге с препятствиями и, не уступая в скорости тем, кто бежит за ящиком в центре казармы, успевают с диким хохотом «мониторить», оценивать свои возможности и контролировать процесс сафари, бросая полоумные взгляды на предмет охоты. В казарме стоит невообразимый грохот от падающих табуреток, тел, кто то сдвигает головой кровати второго яруса, пытаясь не отстать от остальных, а еще хохот, смех, ржание…  

– Ты рассмешил меня… Такое возможно вообще? Прямо какая то неуправляемая орда… Но чем это всё заканчивается?  

– Заканчивается это всё у стены, когда бежать больше некуда. Тот, кто нёсся с посылкой, пока бежал смог по максимуму ее очистить и распихать всё по карманам. Этому нигде не учат, это армия, детка… Коробка на последнем издыхании остается в руках самых слабых и нерешительных – им тоже хотелось вкусного, но это природный отбор… Финал таков: сержант все таки появляется в казарме, застает невероятный бардак, мусор, крошки, конфетные обвертки, разбросанную мебель, помятые кровати и грозно спрашивает кто в этом виноват? Те же тысячи рук, что недавно были заняты добычей, но уже довольные результатом, одновременно показывают на пару-тройку неудачников, которым, увы, никогда и ничего не достается, но так своевременно оставшихся около разбитой и изнасилованной коробки… Следует обвинительная речь, наказания, уборка… для неудовлетворенных и голодных. Остальные, еще под воздействием адреналина, в пылу невероятной недавней забавы и развлечения, смеясь запускают руки в набитые карманы, лакомятся отвоеванными сладостями…  

– Ты тоже участвовал в таких забегах? Обделенным не оставался?  

– Я такой же как все, не хуже и не лучше других… Но, правда, никогда не оставался у стены с пустой коробкой, с виноватым и недовольным лицом…  

– Тогда я спокойна…  

– Да, ты, к счастью, не знаешь еще что такое есть шоколад в туалете, запершись с ним один на один в кабинке или есть его глухой ночью под одеялом, когда все спят… И всё оттого чтобы ни с кем не делиться… Сейчас смешно, конечно…  

Насмеявшись вдоволь и по другому теперь посмотрев на банки с вареньем, мы отправились в «Театральное» кафе, что в центре города. Взяв по коктейлю мы сели за столик. Снова веселая и непринужденная обстановка окружив успокоила и расслабила меня. Я вспомнил все свои прежние похождения в бары, на дискотеки, танцы, знакомства…  

– Не могу до конца понять, как ты можешь так меняться, приспосабливаться к новым обстоятельствам, это наверное не…  

Я не дослушал Анюту, в следующее мгновение резко свалился в правую сторону и оказавшись под столом, на корточках, пробравшись вдоль стойки бара, выскочил вон из кафе. Через пару минут у выхода появилась моя подружка и растерянно оглядываясь, смотрела по сторонам, ища меня. Выйдя из-за дерева я поманил ее к себе. Подойдя она, по-видимому, увидела на моем лице волнение и беспокойство.  

– Что случилось, у тебя всё в порядке?  

– Да, наверное…  

– Ты напугал меня… Вдруг глаза твои округлились от ужаса, в следующую секунду ты упал и исчез под столом, потом как каракатица ретировался из кафе… Что тебя так испугало?  

– Мне показалось… да, нет, мне не показалось… я увидел в кафе вошел наш командир роты…  

– И что? Может надо было пригласить его к нам, угостить? Ты же в увольнении…  

– Да… он наверное бы не отказался… – тревожно посмотрев на Анюту рассеянно сказал я.  

Подходя на следующий день к расположению роты, я гадал увидел меня или нет наш капитан. Капитан Степанов, наш командир роты, несколько отличался от других вояк. Будучи отличным профессионалом в связи и администратором, он отличался интеллигентностью и воспитанностью от многих служак и солдафонов, берущих криком и использующих короткую и отрывистую речь на службе. Некоторые офицеры из-за этого немного сторонились его, предполагая что уступают ему интеллектуально, а старшие – подначивали его, думая что так смогут нивелировать разницу между ними. Его это не обижало, он прекрасно знал и исполнял свои обязанности, ему прочили хороший карьерный рост.  

– Товарищ капитан, младший сержант Фадеев из увольнения прибыл! За время увольнения никаких происшествий не произошло, – войдя к нему в кабинет, отдав честь, отрапортовал я.  

Меня должен был смутить и я должен был заметить немного лукавый и недоверчивый взгляд командира. Но я не подал вида что меня что то беспокоит и стоял в полной тишине ожидая дальнейших указаний.  

– Вы больше в увольнение не пойдете, до конца службы, – сказал капитан медленно вставая, – вам ведь не нужно объяснять с чем это связано? Устав есть Устав и я не позволю его нарушать. Всё понятно?  

– Так точно, товарищ капитан!  

– Вопросы есть? Переодевайтесь, поступаете в дальнейшее распоряжение старшины роты.  

– Есть, товарищ капитан!  

– Свободны.  

Отдав честь, я вышел из кабинета. Машинально переодеваясь в гимнастерку, чувствовал себя потерянным и озадаченным. Год не ходить в увольнения? Это же катастрофа, я сойду с ума… Ничего, успокоится как то, попритихнет, найду как к нему подкатить… Но судьба распорядилась немного иначе…