Стенгазета

СТЕНГАЗЕТА  

Мои творческие успехи в изобразительном искусстве очень скромны и непритязательны. Вся моя семья в прошлом и настоящем так или иначе имеет отношение к рисованию. Мама, наряду с русской филологией, преподавала в школе также и рисование. Папа, будучи участником Великой отечественной войны, в виде хобби, а может быть и больше, изучая множество толстых документальных книг о войне, днем, вечером, ночью рисовал какие то свои карты с таинственными знаками, используя ручки с красной, синей и зеленой пастами. Венцом совместного художественного творения родителей стала моя сестра, Валерия. Она профессионально занимается и является ведущим художником рисуя шали и платки. Ее работы хорошо известны в странах бывшего СССР и далеком Зарубежье, что всегда и без лишней скромности вызывало заслуженную гордость у всех нас. Я же рисовал как все дети, ну может чуть лучше, интереснее и ярче.  

Когда после окончания средней школы я поступил в Полтавский кооперативный институт – это было началом другого, нового, веселого, более взрослого мира. Как это водилось во всех советских институтах, на первом курсе в каждой группе выбирались определенные должности. Таковыми были: староста группы, профорг, комсорг и редактор стенгазеты. Я только закончил школу и особо раньше не выпячивался в организационно-общественной работе, которая при СССР очень ценилась и могла быть хорошим трамплином для дальнейшего карьерного или партийного роста. Первые три важных назначения, как правило, получали студенты после училищ, техникумов, ребята после армии, которые, возможно, уже проявили себя организаторами. Не знаю и не очень помню почему, может присутствовало желание «засветиться», обозначиться, но я предложил себя в качестве редактора стенгазеты, благо я имел представление о карандашах, гуаши, ватмане, резинках и минимальное художественное воображение.  

– У нас всеинститутский конкурс, – сказала мне Валя Одерий, наш комсорг, на одной из перемен.  

Я внутри поморщился – опять придется рисовать! Обычно газеты много времени не занимали, но лучше было бы без них, лень и отсутствие желания были главными противниками моего доморощенного таланта и творчества.  

– Какую тему нам предлагают? – лениво поинтересовался я.  

– Империализм, его образ и борьба с ним, – важно ответила Валя.  

Конечно, борьба с империализмом, его «звериное» лицо»! Кто жил в СССР, тот знал о наших идеологических врагах почти всё. Огромная тяжеловесная машина советской идеологии работала без устали и днем и ночью. Враг был известен и определен – империализм, капитализм, обычно «загнивающий», колониализм, шовинизм. Десять – пятнадцать слов, фраз, как у Эллочки Людоедки и остальное уже обрастало ужасными картинами, которые с детства взращивались в наших гражданах коммунистическими идеологами и соответствующей пропагандой. Кто видел это «загнивание», кто знал его зловонный запах? Мы должны были это ЗНАТЬ. Но внутри все, практически без исключения, иронически посмеивались, так как живя за железным занавесом в социалистическом лагере, все таки были знакомы в разной степени с лучшими образцами западной рок-музыки, одежды парфюмерии, фильмов, автопрома, которые все же попадали в страну. Однако выбора не было, присутствовала только одна идеология, других просто не могло быть и мы жили, как правило, не особо обременяя себя враждой с пресловутым «Западом», получая при этом все блага и удовольствия, которые мог дать тот строй.  

Бесконечным источником вдохновения для всех стенгазет, которые рисовались в советское время были комиксы, в том числе и западные, таких авторов как Херлуф Бидструп, удобно вписывающийся в наши советские понятия, газеты, в том числе и юмористические, наподобие «Крокодила» и «Перца», журналы, особенно «Агитатор», где с обложек всегда смотрели на тебя наши неутомимые рабочие, работницы, колхозники в фартуках, робах, комбинезонах; доярки в белых халатах – все красивые, статные, мускулистые, с уверенным, спокойным и сильным выражением лиц. Тут же, если надо, наши исконные враги и их олицетворение – синие, мерзкие, тонкие, небритые, безобразные пьяницы, тунеядцы, прогульщики, лодыри, бюрократы, несуны, расхитители, позорящие наше социалистическое общество. Отдельная и светлая тема посвящалась счастливой жизни в нашей стране, преимущества и радости, которые она дает в изобилии каждому из нас. Здесь много цветов, солнца, семьи с красивыми улыбающимися детками; наши достижения в экономике, здравоохранении, демократии, политике; это бескрайние поля с комбайнами, металлурги, плавящие сталь, строители в касках, возводящие для нас дома. Незаслуженно всегда были забыты работники умственного труда – учителя, врачи, чиновники, инженеры, торговые работники, им и так жилось лучше чем работягам и по зарплате и по престижности, они не нуждались в рекламе, и, по-видимому, не обижались. Международная жизнь также широко была здесь представлена. Здесь были и карикатуры на капиталистическое общество и возвеличивание нашего социалистического лагеря. Здесь – всемирный пролетариат, который «должен объединиться» и постоянно борется с жадными капиталистами – толстыми, одетыми, почему то всегда, по моде 19 века – во фраках, штиблетах, цилиндрах, с тростями, бородами и бакенбардами. Здесь – американская «военщина», создающая новые военные базы, увеличивающая гонку вооружения, охватывающая своими щупальцами страны Варшавского договора, подавляющая революционные и демократические движения на Кубе, Вьетнаме, Анголе, Зимбабве.  

Валя, наш комсорг, нервничала, торопила меня. Это и понятно, она была сильной, властной натурой и, по-видимому, не привыкла и не хотела проигрывать и отступать, всегда получала своё.  

– Как движутся наши дела? Осталась неделя, ты ведь не подведешь группу?  

Прозвучало как «Не подведу ли я её? »  

– Я сделаю всё вовремя. Я даже купил для этого новые краски…  

– Ты, верно, шутишь? Ты еще ничего не делал, никаких идей, набросков?  

– Я жду прихода вдохновения, это творческий процесс и он не может быть машинальным, так не создаются возвышенные произведения – по заказу, хлопку в ладоши, когда выскакивают «двое из ларца, одинаковы с лица», готовые в миг за меня всё сделать. Моё воображение, отпущенное на свободу, сильное, но лёгкое, разлетелось свежим бризом в разные стороны для поиска. Когда и с чем оно вернется я не знаю, знаю только что связь с ним, с воображением, я не теряю, мы перекидываемся мыслями, соображениями на заданную профессиональную тему, знаю что оно работает без устали когда я сплю, учусь, тренируюсь, разговариваю с тобой… Оно вернется в срок, когда нужно, зная нашу с тобой совместную озабоченность, радостной улыбкой озарит меня и мягкими мазками кисти ляжет на холст, рассказывая, крича всему миру о рождении шедевра…  

– Что ты несёшь? На кого расчитан этот бред? Меня такой ответ не устраивает! Теперь каждый день будешь отчитываться мне о проделанной работе!  

Что мне сказать? Валя хоть и была девушкой, но больше была комсоргом. Заговорить её, конечно, можно было бы, но не надолго и не часто и я её понимаю и не осуждаю. Надо браться за дело.  

Институтская библиотека – сокровищница и источник знаний для студентов. Первые три из четырех-пяти лет учебы мы все были обязательными её посетителями, даже больше – прихожанами. Наша библиотеке ничем не отличалась от других; большие залы с длинными столами и множеством стульев, мягкий свет, неторопливо-беззвучное передвижение между высоких полок с книгами, почти не касаясь пола, приглушенные и тихие голоса – как в доме с привидениями. Никто никому не мешает и все самозабвенно заняты учебой. Мы, изучая диковинные для сегодняшнего дня предметы – Историю КПСС, Политэкономию социализма, Научный атеизм, непременно конспектировали труды классиков марксизма-ленинизма, должны были знать почти наизусть чем были известны, основные тезисы, основания для написания и выводы огромного количества опусов Ленина, Маркса и Энгельса по заданным темам. Изучали также бесконечные съезды и пленумы сначала РКП(б), затем КПСС. В помощь от предыдущих поколений студентов в книгах, текстах, которые конспектировались, уже были выделены и подчеркнуты основные положения, что быстро, порой вообще не читая, переносилось в наши толстые тетради.  

Я нашел в библиотеке понравившийся мне плакат в «Агитаторе», он, как и все другие, был прост и незамысловат. Одного взгляда было достаточно чтобы понять задумку автора, а вторым – рассмотреть детали, которые были крупными, броскими и не многоцветными. На фоне земного шара, в центре, за колючей проволокой сгрудились люди. Это были представители пролетариата всех наций мира, как обычно собирательным образом представляя европейцев в рабочих комбинезонах, азиатов с раскосыми глазами в широкополых вьетнамских шляпах и, конечно, негроидную расу с кучерявыми черными волосами. На лицах одновременно усталость, решимость и сила. Руки подняты вверх, взывающие к справедливости и грозящие невидимому врагу – империализму. На караульной вышке, что у колючей проволоки, развевается большой американский флаг, часть которого рассматривается под большое и круглое увеличительное стекло. Известные нам красные горизонтальные полосы при увеличении представляются зрителю той же колючей проволокой, с которой обильно стекает и капает алая кровь. Всё очень ярко и понятно каждому советскому человеку.  

Работа шла бойко. После занятий и тренировок, по вечерам и до поздна рисовалась газета. Старый испытанный способ, которым я овладел в школе, делал рисование почти автоматическим. Оригинал плаката расчерчивался на равные квадраты, как шахматная доска, такое же количество их переносилось на ватман, но в большей пропорции. Потом глядя что вмещает в себя каждый отдельный квадрат исходного образца, так же но в пропорции переносилось в соответствующий больший моего произведения. Точность была практически стопроцентной, да и скорость была приличной. В таких случаях надо только настроиться и начать, дальше тебя несла Муза или какой- нибудь из её технических заместителей. Привыкшая рука выводила линии быстро, мягко и безошибочно. Закончив основное рисование простым карандашом, я остался доволен проделанной работой. Предстояло раскрасить плакат и таким образом оживить его, вдохнуть в него душу, чтобы он зажил своей новой жизнью, привлекая, впитывая в себя взгляды зрителей, которые, безусловно, отдавали бы ему часть своей энергии. Так, наверное, происходит со всеми известными картинами, разве они не живут вечно, питаясь изумлением, радостью, волнением, переживаниями, возбуждением прошедших перед ними людей, которых уже, может быть, давным-давно нет на земле? При этом полотно только стаёт лучше, сочнее, ярче, живее и мы всегда будем не переставать этому удивляться.  

– Наконец то! – воскликнула Валя, увидев меня утром со свернутым рулоном, – не могу поверить!  

– А ты поверь! Можно было бы показать больше участия и благодарности, я это заслужил. Недоспанные ночи, муки творчества, вереницы империалистов разных мастей, преследующих меня по ночам, глядящих на меня из всех углов и закоулков, их тонкие корявые руки до сих пор тянутся ко мне, как будто я олицетворение разрядки напряженности или Голубь Мира!  

– На голубя ты не очень похож, скорее на ворону – недовольные звуки, напряженный взгляд, ходишь как то боком…  

– Ну вот она благодарность! Я больше бы согласился на ворона – мудрую, крупную и опытную птицу, который держится особняком, гордо, как я, художник – один на один со своим талантом и вечными поисками, непонятый и отторгнутый заурядным обществом!  

– Твой талант будет оценивать весь институт, преподаватели и студенты.  

– Надеюсь они смогут оценить мой труд по достоинству, жаль что они не смогут узнать и почувствовать все мои переживания, напряженную работу мысли, лихорадочное состояние на грани экстаза, увидеть творчески экзальтированную натуру во мне…  

– Куча ненужных слов, хочешь выдавить из меня слезу? Если плакат так хорош, как ты говоришь и попадёт в «призёры», я буду настаивать о твоём поощрении на уровне деканата факультета.  

– И что же это может быть? Талоны на усиленное питание, внеочередные каникулы, заграничная поездка в Венгрию на концерт «Омега», досрочная успешная сессия без экзаменов, мой портрет в зале славы товароведного факультета, личный охранник до конца семестра, абонемент в планетарий? Если этого мало, я потом еще придумаю.  

– Могу обещать более прозаичные радости, что то вроде грамоты. Однако не обольщайся, мне кажется, ты можешь быть не единственным талантом, каким ты себя позиционируешь…  

– Это правда. Чтобы получить желаемую победу и известность придется, скорее всего, подкупить жюри. Сколько там денег у нас в кассе взаимопомощи?  

– Всё что я могу – это отнести газету в деканат и вздохнуть с облегчением что меня не будут позорить в связи с невыполненной задачей.  

– Я рад что смог помочь тебе… Может всё таки посмотришь что я нарисовал? Не могу надеяться на объективность твоего художественного вкуса, но ты всё же первый зритель…  

– Я тебе верю, хочу отдать газету до звонка, – подытожила Валя развернувшись и быстро уходя.  

Большой холл на втором этаже, который соединяет два основных здания нашего института, часто использовался для всевозможных выставок, праздников и концертов. Большие четырехугольные колонны, числом восемь или десять равномерно располагались в фойе и при желании могли быть использованы для игры в прятки. Но когда проводились выставки стенгазет, между ними натягивали что то наподобие веревок или шнуров и на них уже развешивали и крепили плакаты. Выглядело это подчас забавно, как-будто сушили постиранное бельё.  

Выставка началась. Она продолжалась несколько дней, все желающие, а это в основном наши студенты и преподаватели, ежедневно могли ознакомиться с её экспонатами. Я без труда нашел свою газету. У меня немного защемило сердце, я поймал себя на мысли, что она может потеряться среди десятков других, её красота и привлекательность смешается и размоется другими, не столь… ладно, просто другими газетами, в которых я, конечно же, видел конкурентов. Мог ли я беспристрастно оценить другие работы, мог ли я адекватно сравнивать или, наконец, просто рассматривать их без тревоги, волнения, выводов? Вряд ли. Я впервые оказался в роли, когда ревностно хотел чтобы выделили именно мою работу, даже если другие не уступали или, может быть, были даже лучше. Теперь я знал что такое конкурс для его участников, когда других работ практически не замечаешь, а свою готов рекламировать и расхваливать без устали, искренне веря в то, что именно мое произведение заслуживает наибольшего внимания, похвалы, аплодисментов, оваций и триумфа.  

Я ни с кем не говорил о выставке, В группе, как и во всем институте это мало вызывало интерес. Кто был студентом, тот знает что его интересовало. Подобные мероприятия проводились в рамках общественно-политической работы всех без исключения предприятий, организаций, школ, ВУЗов, армии, колхозов и были неотъемлемой частью жизни советского общества в деле воспитания и формирования мировоззрения у граждан страны.  

Меня, как и всех, кружила веселая студенческая жизнь и я напрочь забыл все волнения и напряжения, связанные с выпуском последнего номера стенгазеты.  

– Ну что? – хитро улыбаясь обратилась ко мне Валя через время, – ты готов к следующей газете?  

– Да ты что?! Какая газета? Еще на этой краска не высохла, – испугался я, – у меня затяжной творческий кризис, мне нужен отдых, для моего уставшего воображения… У меня закончился ватман, я хочу уволиться, мои пальцы больше не слушаются меня, а фантазия бежит прочь, мне нужна длительная реабилитация на каком-нибудь райском острове, за счет факультета, конечно…  

– Ладно, я шучу… – довольная произведенным эффектом сказала Валя.  

Взгляд и поведение ее были загадочны и не понятны мне. Она была мягкой, нежной и игривой, как-будто хотела соблазнить всеми своими женскими чарами, которых, как оказалось, в ее арсенале было достаточно. Это выглядело подозрительно и настораживало.  

– Ты выглядишь странной и потому пугаешь меня. Как-будто ты собираешься расслабить меня, усыпить бдительность, заставить потерять контроль над собой, а потом…  

– Эк куда тебя понесло… – не меняя игривого тона продолжала Валя. – Ты можешь быть совершенно спокоен, мои мысли и намерения абсолютно чисты и открыты…  

– Ты почти успокоила меня, но в тебе произошли какие то необъяснимые изменения, не соответствующие твоему образу, статусу и положению…  

– Мы заняли третье место в институте! – торжественно заявила Валя.  

Она была довольна, глаза ее светились. И только со мной она могла поделиться и разделить эту радостную новость. Как ни странно, но я принял это известие почти равнодушно. А и правда, что мне с того? Вряд ли я прославлюсь этим в институте или подниму свой имидж в группе, потоке, факультете. Хотя, конечно, приятно для моего эго, «бронза» – тоже хорошо. Но это уже стало историей, ушло в прошлое. Валя, по-видимому, заметила что эта новость не произвела на меня должного впечатления, но это ее не смутило и она продолжала почти любя, однако чувствуя свою силу и власть надо мною в ту минуту:  

– Тебе дают «двухместку» в общежитии!  

Я был изумлен! И прямо таки оторопел от этого известия. Все полтора года учебы в институте я провел живя на съемных квартирах, иногда не больше месяца на одной. Хозяева этих квартир, конечно разные люди, в основном пожилые, но очень похожие между собой скаредностью, каким то постоянным недовольством, зорко следили за тобой, за порядком, за светом, занимались нравственным воспитанием и назиданиями, были при этом собирательным мистером Квилпом из «Лавки древностей» Диккенза.  

Многие, поступившие в институт. Жили на квартирах. Это было странно, престижный ВУЗ имел только одно девятиэтажное общежитие. В него попадали, конечно же, те кто лучше учился, спортсмены, общественники, иностранцы, может наиболее бедные, а также те, кто смог договориться, то есть по блату. Ни в в одну из этих категорий я не входил. Родители, вечная им память, высылали дополнительно 25 рублей ежемесячно на оплату моего проживания. Я конечно же не задумывался об этом, считая что мое содержание – естественная и святая обязанность родителей. От меня требовалось хорошо учиться и, желательно, получать стипендию, с чем я более-менее прилично справлялся.  

Я конечно бывал в общежитии. Оно было новым, блочного типа. В одном блоке было две «четырехместки» и две «двухместки», а также туалет и умывальник. Обычные пружинные кровати, тумбочки, стол для занятий, несколько стульев, одежный шкаф, страшненькие занавески, тусклая верхняя лампа, зачастую без абажура – стандартный набор четырехместных, да и двухместных комнат. Дальше студенты как могли вдыхали жизнь в эти голые и пустые комнаты: появлялись настенные и напольные коврики, радио, магнитофоны, плакаты, книги, одежда, обувь, настольные лампы. Девушки, как обычно, делали временное гнездо более уютным; здесь появлялись приятные ароматы, запахи, тысячи нужных мелочей, изящных вещей, цветы, фотографии, их комнаты наполнялись домашним комфортом, уютом, порядком и чистотой.  

В «двухместках» жили самые-самые. Из нашего потока в них жили кандидат в мастера спорта по спортивной ходьбе, кавказцы, болгары, кое кто из студенческого начальства и отличники.  

Постепенно картины новой, лучшей жизни начали захватывать меня, быстро наполнять всё мое существо, разливаясь теплой радостью по всему телу. Наверное я все таки заслужил и это не просто везенье! В конце концов почему бы это не могло произойти именно со мной?  

Я не сдержался, от переполняющих меня чудесных эмоций, бросился обнимать Валю и это было естественным проявлением моей юношеской благодарности.  

– Я признателен тебе! Ты принесла замечательную новость! Теперь надо будет отметить это событие в новом жилище, поможешь мне составить меню, список гостей и накрыть на стол?..  

… Чудесные, искренние, непорочные радости молодости, их было много, не счесть. Они были частыми, так что составляли саму жизнь и были самой этой жизнью. Ничто, ничто не могло омрачить веселую студенческую жизнь, даже обидные «тройки» на сессиях. Это навсегда останется, должно оставаться в памяти, чтобы теперь, когда мы стали старше, намного старше и жизнь порой кажется нам тяжелой или не очень легкой, мы могли бы всегда мысленно перенестись в те беззаботные годы, присоединиться к бесконечному и вечному источнику радости, света, надежды и любви.