Часы - ходики

Все знают, что часы — это прибор для отсчёта времени.  

Часы бывают: механические, электронные, солнечные, наконец, даже атомные. Бывают они карманные, ручные, настенные, башенные…. Всё сразу и не вспомнишь.  

В одних часах для их работы используется потенциальная энергия взведённой пружины или поднятого груза — гири на цепочке, в других — электрическая энергия. Солнечные часы вообще не требуют энергетических затрат — достаточно вращения Земли вокруг Солнца и ясный день. Ночью такие часы не работают. Спят вместе с нами.  

Атомные часы показывают время точнее любых других часов. Без атомных часов GPS-навигация была бы невозможной, Интернет был бы не синхронизирован, а положение планет не было бы известно с достаточной точностью для космических зондов и аппаратов.  

Вдаваться в тонкости устройства и принципа работы часов я не буду, тем более атомных часов. Но пользуясь случаем, скажу, что, не смотря на грозное название, атомные часы совершенно не радиоактивны, а потому безопасны.  

В заголовке рассказа упомянуты часы, но вообще-то рассказ не об их устройстве. Но все события в рассказе будут идти именно вокруг этих часов-ходиков. Это, быстрее всего, простонародное, название одних из самых простых и доступных часов, по которым советские люди в далёкие шестидесятые прошлого столетия сверяли свой ритм жизни.  

Часы по конструкции просты. Для работы часы используют потенциальную энергию гирь, которая в механизме часов преобразуется в кинетическую энергию движения стрелок. Я опять сумничал. Такие часы были и у нас в доме. Висели они на стене над столом и были видны почти из всех уголков комнаты. Подвешены были очень высоко, что бы максимально использовать длину цепочки, на которой висела гиря.  

На дворе был 1962 год. Лето. Наверно, август. Я живу с дедушкой и бабушкой в бараке. Квартира в бараке состоит из двух комнат. Мать вижу в основном по выходным дням.  

Мне в мае исполнилось пять лет. Благодаря деду, тётке по материнской линии я был достаточно продвинутый ребёнок. Умел читать уже по слогам, складывал и вычитал в пределах сотни достаточно быстро. Писал печатными буквами небольшие предложения. Мама, конечно, тоже принимала в этом участие.  

Бабушка в образовательном процессе не участвовала, по причине неграмотности. Меня преуспевала только в счёте денег в магазине, быстро подсчитывая стоимость покупаемого товара. И черта с два кто-либо из продавцов мог её обсчитать. При этом умудрялась и шить на ручной швейной машинке, и кроить.  

Не знал я только часов. В целом не умел сполна ощущать течение времени. Всё ограничивалось укрупнёнными понятиями: день и ночь, утро и вечер. Да не путался в понятиях: вчера, сегодня, завтра. Мне этого хватало, ведь я жил вольной жизнью — режим мне был ни к чему, в садик-то я не ходил. А потому на часы смотрел только из любопытства. Не понятно было, что в них тикает, почему не видно движение стрелок, хотя замечал, что они меняют своё положение. И качание маятника гипнотизировало. А гиря на цепи к вечеру, как-то незаметно, опускалась почти до пола. И дед, укладываясь спать, ежедневно подтягивал цепочку, затягивая грузик к самому верху. Иногда он рукой подводил стрелки, приговаривая, что часы опять отстали. От чего они отстали? — было не понятно.  

Ложась спать, когда наступала тишина в доме тиканье часов или убаюкивало, или мешало заснуть.  

Вторые часы, которые были в доме — это наручные часы моего деда. В те годы иметь наручные часы — почти роскошь. Такую роскошь дед заимел только на своё пятидесятилетие. Моя мама подарила. Часы назывались «Звезда», прямоугольной формы. Дед, давая мне послушать, как они тикают, говорил, что в них кузнечик сидит. Не очень-то я и верил в это.  

В те годы можно было увидеть, как мужики, когда кто-то спрашивал у них время, выбрасывали левую руку немного вперёд, задерживая её чуть ниже уровня глаз, да так, чтобы рукав пиджака как можно больше оголял руку и было видно часы. Было не трудно понять, что такой жест — способ похвастаться своими часами перед другими. Даже в фильмах тех лет можно увидеть такое. Дед мой был таким же, как все…. А потому, фраза:  

— «Дядя, сколько время? », — была бальзамом для мужиков, имеющих ручные часы. Ну как же — такой случай выкинуть вперёд руку и, на зависть всем, блеснуть хромом на часах.  

Дед в тот год работал посменно. С утра и в вечернюю смену. Распорядок его дня мало чем зависел от времени его занятости на работе. Он просто переносил дела домашние и свои личные на вечер или с утра до обеда. Работая в вечернюю смену, дед имел привычку отдохнуть перед сменой после обеда.  

В те годы субботы были рабочие, рабочий день был семичасовым. Вторая смена начиналась в 16—00. Правда, тогда мне это было по барабану. Ибо мне было без разницы, какой день недели на дворе. Отличались лишь какие-то два дня — это пятница или суббота. Это были банные дни. В один из них семья ходила в баню. Да воскресение я чётко знал. Дед и любимая тётка дома и маму вижу весь день. Бабушка — та все дни дома, ибо на работу не ходила.  

Однажды случилось так, что бабушка куда-то отлучилась. Мы с дедом днём остались вдвоём дома. Значит, дед работает во вторую смену. Он пораньше, на утренний лёт уток, сходил на охоту на болота в окрестностях Кольцово. Отдал бабушке трофей — здоровенную утку. И та к обеду сварила суп.  

Настроение у меня паршивое. Скучно с утра было. И было почему. Любимые друзья братишки-близнецы уехали в отпуск с родителями. Вредную и писклявую Люську забрал отец накануне вечером. Хоть и вредина она была, но с ней, из девочек нашего двора, мне с Люськой было интереснее всего. Конечно, спасало то, что она, ещё не успев надоесть мне своей привередливостью, как кто-нибудь из родителей забирал её от бабушки с дедушкой домой. Но Люськи нет, и мне скучно. Только она могла достойно, в плане умения, играть в пешки в поддавки.  

Она и научила меня. Научила на свою шею. Я поднаторел в игре и вскоре с пулемётным темпом стал сдавать ей свои пешки под рубку. Люська психовала, смахивала пешки с доски, чувствуя, что скоро моя победа. Но потом отходила, в глазах появлялся озорной блеск и она, надумав взять реванш, ласково меня упрашивала:  

— Виталь, я не буду больше хлыздить. Ну, Виталь, давай ещё, я и пешки расставлю, — куда только девался её писклявый тембр, просто голубка.  

Однажды тётка Рита моя, увидев реакцию Люськи на её проигрыш, выбрала момент и на ушко шепнула мне, что надо всё же уметь уступать девочке.  

— Тебя убудет что ли, если проиграешь раз другой. Зачем свою подружку злишь?  

Я решил исправится, и тут же предложил переиграть партию. Но Люська проявила свой гордый девичий характер. Она просто сунула мне под нос фигу.  

— А вот это, с маслом, не желаешь отведать? — пропищала она.  

Вмешалась моя тётка, она также как Люськина бабушка сказала:  

— Людочка, а давай со мной сыграем!  

Сработало. Людочка, как не трудно догадаться — выиграла. Потом ещё и ещё. Люська размякла, расправила насупленные бровки. Мы помирились!  

Умела моя тётка Рита с детьми ладить.  

Ну да ладно, я отвлёкся.  

С дедом пообедали. Дед традиционно выкурил на крыльце свою папиросину. Потом поправил у калитки слабо державшуюся дощечку и обратился ко мне.  

— Тебе меня разбудить сегодня придётся. Я прилягу и вздремну перед работой. Ты должен меня вовремя разбудить, — дед сказал это так, будто для меня не могло составит труда.  

И всё бы ничего, если бы не прозвучавшее в его фразе словечко: «вовремя».  

От деда не ускользнула моя оторопелость. Но я оказался быстрее деда. Я никогда не стеснялся сказать правду, если что-то не понимал и не знал. Я сразу спрашивал и требовал пояснения. Тётка вообще за это меня звала «почемучкой».  

— А как я узнаю, в какой момент тебя будить надо? Я часы ваши не понимаю, — признался я.  

Дед популярно объяснил, что моя задача быть дома и поглядывать на часы.  

— Когда маленькая стрелка чуток минует цифру три, а длинная стрелка встанет прямо против этой цифры три — вот тогда и буди. Да только не заиграйся, не забывайся. А то я просплю и на работу могу опоздать.  

А ещё он мне объяснил про назначение стрелок. Я всё понял и решил сумничать:  

— Значит, разбудить тебя надо в три часа три минуты, — сказал я.  

Дед засмеялся и похвалил меня за сообразительность.  

Да, с такой точностью даже Штирлиц не просыпался!  

Помните голос Ефима Копеляна за кадром:  

— Штирлиц проснётся ровно через 20 минут и поедет в Берлин….  

Заметим — не через 21… или там 23… или 19! А ровно через 20 минут. Даже разведчику такого класса была не нужна такая точность в побудке. Хоть «Точность»  

— это величие королей, но не думаю, что и они пробуждались с такой прецизионной точностью. Правда, про Штирлица мы тогда ещё не знали.  

Уподобляясь Юлиану Семёнову, осмелюсь продолжить дальше: «Внук разбудит деда ровно в три часа три минуты по полудню. Дед быстро соберётся, и уйдёт на завод, где его уже поджидает любимый токарный станок».  

Дед ушёл, а я ещё какое — то время разглядывал часы. Забрался на стол и пытался заглянуть в то место, откуда спускались цепочки. Мне повезло. Я увидел тогда, как цепочка чуток сдвинулась вниз. Дед потом скажет, что не большой рывок цепи, который мне посчастливилось увидеть — это неисправность, из-за которой часы иногда останавливались, хотя гиря до пола и не проходила половины пути. На цепи было повреждено два звена, они и тормозили ход часов.  

За этим занятием и застанет меня бабушка. Доложив, что дед ушёл, а я пошёл бегать. Получив добро, на крыльце натянул на ноги растоптанные сандалии, перемахнул через забор, будто калитки у нас не было. И удачно приземлился. Вообще то, летом, это был мой нормальный выход «в свет».  

Почему удачно? Было как-то раз, что спрыгивая с забора, зацепился за него, и висел, какое-то время, и был не в состоянии сам освободиться. Проходящий сосед с ухмылкой спросил:  

— Висишь, Виталька? Сушить повесили?  

Я не успел ответить, как уже был на земле. Поблагодарил. И только в след услышал:  

— Вот же шалопай! — расхохотался сосед дядя Ваня.  

Распрямившись после посадки, я увидел, что у своей калитки, болтая ногам, на скамейке сидит Люська. Её опять привели к бабушке.  

Я обрадовался. Подтянул штаны и направился к ней. Было чем похвалиться. Я же часы сегодня познал.  

— Фи! Подумаешь! Прямо кот учёный! У нас дома часы большие, с двумя цепочками. И кукушка есть, — понесло Люську.  

Ей тоже было чем хвастануть. Её с утра водили в школу записывать, и потом ещё у зубного была.  

Со школой у неё сорвётся. Пойдёт только через год.  

— Вот! — она с важным видом достала носовой платочек, развернула его, — смотри.  

Там лежал зуб!  

Я посмотрел, поморщился. Вспомнилось, как однажды болел всю ночь зуб, а утром на аркане потащили меня в поликлинику. Было чуток больно.  

— Это мой! Доктор велел в щёлку в полу бросить, чтобы мышки подобрали. Подберут его, а у меня новый, крепкий, как у мышки, вырастет.  

И тут она открыла ротик и показала, где был зуб. Спереди в нижнем ряду зияла дырка. Зуба там не было. Так вот почему сегодня Люська, пищала, как мышка, и, вдобавок, посвистывала через неожиданно образовавшуюся брешь во роту.  

Захотелось съязвить, сказать, что она врёт про врача, что зуб ей бабка выпердела. Но вспомнил, как мучился сам, сжалился над любимой подружкой, сдержал себя.  

— Людочка, тебе больно было, — ласково спросил я.  

Она посмотрела на меня. Было понятно, что её тронула моя забота. Но надо знать Люську.  

— Это мальчишки боли боятся. А я смелая, как Зоя Комо…, — и Люська замолкла, но тут же попыталась продолжить, — Космо… Космо…. Забыла я фамилию.  

Выяснилось, что ей папа рассказывал про героическую девушку, которая фашистов не боялась, и фильм мы вместе смотрели по телевизору.  

Вдруг Люська сорвалась и убежала домой. Тут же вернулась. Сказала, что ей можно уже кушать. Врач не велел. Время кончилось. Значит, Люська знала часы.  

Конечно, она постарше. В школу уже записали. Хотя ростиком была ниже меня.  

Ну а раз так, то можно кушать, позвал её в наш огород погрызть морковки.  

Будить деда теперь стало моей обязанностью. Не всегда, конечно. Когда бабушка была дома — это делала она. А может дед и сам вставал. Как раз с того места, где спал дед, часы на стенке не просматривались. Потому, ложась на кровать, он надевал на руку часы. А потому мог контролировать время.  

Мне же это занятие потихоньку стало в обузу. Приходилось отказываться от «мероприятий», устраиваемых ребятнёй во дворе. Они приходили и звали меня, но я вынужден был отказываться на какое то время. А когда освобождался, игра была закончена, или я уже был им не нужен. Не раз звучали угрозы, что вообще не будут принимать меня в игры.  

Опять случилось сидеть дома и караулить спящего деда. Мы, как всегда, пообедали. Дед прибрался на столе, вышел покурить, и вскоре сказал:  

— Виталька, в караул пора. Вставай на часы.  

Я понял. Придётся оставаться дома и только надеяться, что бабушка вот-вот придёт и сменит меня на посту.  

Конечно, за это время я продвинулся в изучении часов. Я научился измерять время. Потихоньку научился оценивать временные промежутки. К тому дню, который в данный момент описываю, я знал, что дед отдыхает примерно один час и тридцать минут. Я уже знал, зачем эти точки на циферблате между цифрами — не для украшения, а метки для обозначения минут. А в часу — 60 минут. А самое главное — я знал, что большая стрелка, стоящая против цифры три и вовсе не три минуты обозначает, а пятнадцать минут. Этому учил и дед, и тётка. Да мама внесла свою лепту.  

Но оставались и вопросы. В первую очередь меня удивляло, как же так быстро определяют время взрослые, стоит глянуть им на часы и ответ готов. Ну, ведь не возможно так быстро сосчитать все точки. Значит, взрослые знают какой-то секрет. Тётка всё разъяснила. Скажу кратко — она приблизила меня к понятию умножения, указав, что между цифрами на циферблате по пять точек.  

— Виталька, ты же уже быстро складываешь по пять. Вот и складывай промежутки по пять и прибавь оставшиеся точки.  

Оказывается, так просто! А вскоре, поняв суть арифметического действия, называемого умножением, это стало ещё проще.  

Бабушка не приходила. За окном вызывают ребята и приглашают бегать. Мы, барачные дети, не гуляли и не играли. Мы — бегали, даже если рылись в песочнице.  

Так хочется на улицу. С детьми постарше стал видеться реже. Они уже пошли в школу. Оставалось несколько ребят, но они младше меня и с ними не очень интересно. Оставалась Люська, да её подружка и её братик. А Люську в школу не взяли. Это я сейчас понимаю, что на 1 сентября 1962 года ей не исполнилось полных семи лет. Похоже, что день рождения у неё был или в самом конце декабря, или уж сразу после нового года.  

Однажды пришли её родители к их бабушке, и они пригласили нескольких ребят со двора к ним домой. В число приглашённых попал и я. Праздновали Люськин день рождения. Я запомнил, что в доме у них стояла ёлка. Люськин отец переоделся в Деда Мороза тогда. И ещё — я смог познакомится близко с настоящим лётчиком. В знак благодарности, и я пригласил Люську на свою домашнюю ёлку. Моя ёлка была самая шикарная во всём дворе. На ней впервые была повешена электрическая гирлянда — мама купила. Мама напекла печенья и развесила его вместе с конфетами на ёлке в глубине веток. Приглашённым ребятам и мне нравилось их разыскивать. Если будет случай, расскажу и про мои ёлки — настоящие, до потолка.  

А бабушки так и нет. Может со сплетницами в соседнем дворе сидит, с Кривой Маней лясы точит.  

Решение созрело в момент. Я нашёл способ. Я забрался на стол, но до часов, точнее до минутной стрелки я не мог дотянуться. На столе кверху дном стоял большой эмалированный бак. Я пододвинул его поближе.  

Дед в этот момент запостанывал, зашевелился и повернулся лицом к стене. Я притих.  

Дед всю войну простоял у станка. На фронт его не забирали. Говорили, что у него была бронь, как у токаря высокого разряда. Кадры такого класса нужны были в тылу. Завод «Химмаш» — это бывший завод «Большевик», эвакуированный из Киева летом 1941 года. И уже 23 февраля 1942 года Госкомиссия приняла первую продукцию — миномёты.  

Условия труда были ужасные. Первые станки были установлены на лесной вырубке. Электрокабель к станкам прокладывали по деревьям. Домой рабочие после смены не ходили. Спали у станков. Раз в неделю появлялись дома, что бы помыться и поменять нижнее бельё. Об этом хорошо написано в мемуарах первого директора завода в книге Курганова Валериана Петровича «Так рождался Уралхиммаш». Вся страна так жила в тылу.  

Уже в конце войны дед слёг с язвой желудка. Вырезали треть. Был на лёгком труде некоторое время и снова встал к станку.  

Здоровье безвозвратно было утеряно. Всю оставшуюся жизнь его преследовали ночные боли в желудке. Он не высыпался, а потому перед второй сменой всегда отдыхал. Днём боли не мучали.  

Дед опять всхлипнул, потянулся, что-то пробормотал и снова засопел.  

Я встал на бак и… перевёл минутную стрелку почти на цифру 3. Быстренько слез и поставил бак на место. Я, таким образом, передвинул время примерно на 45 — 50 минут вперёд.  

Всё — время! Бужу деда. Он просыпается с неохотой. Дед потянулся, как всегда. Покашлял. И сел на кровати. И тут до меня дошло. Я тогда, как когда-то Штирлиц, был так «близок к провалу». Как я уже говорил — Штирлица мы ещё не знали. Перед глазами, как в кино, всплыло видение, как дед, встав с кровати, всегда посматривал на ручные часы, будто сверялся с ходиками. Я в напряжении ждал разоблачения.  

Но…. Дед встал, умылся, переоделся в спецовку и пошёл на работу. Я наблюдал за ним с крыльца. Когда он скрылся за поворотом, я закрыл квартиру, положил ключ в тайное место — под коврик у порога, и побежал к ребятам.  

В игре с ребятами я забыл о содеянном. А вечером вообще даже и не вспомнил про «преступление». С чистой совестью и умытой мордой я провалился в сон на пуховой перине.  

Рисунок дочки Ани.  

Просыпаюсь от тихого смеха, доносившегося из-за прикрытой двери. За окном темно. Смеялись и дед, и бабушка. Я услышал знакомый звук, издаваемый часовой цепочкой при подъёме гири:  

— Анна, смотри. Чуть не на час стрелки вперёд перевёл. Вот сорванец.  

Я понял — меня разоблачили. Как всегда во мне заговорила совесть. Стало жаль деда, что не дал ему выспаться. Решил, что всё равно надо признаться. Я встал и подошёл к двери, медленно открыл её. Увидел деда. Он ужинал. А бабушка ещё сотрясалась от беззвучного смеха. Я стоял в дверном проёме, когда дед увидел меня. Бабушка сидела спиной ко мне. Дед улыбнулся мне, засмеялся и мотнул головой в мою сторону.  

— Вот и он сам, Хронос!  

Резануло ухо это грубоватое слово, мне не понятное, на матерок похожее.  

Но дед, улыбаясь, продолжил:  

— Ну, Виталька, ну ты отмочил. Бог Времени — Хронос, да и только!  

Бабушка уже повернулась в мою сторону, и оба громко засмеялись…. У меня с души камень…. Просто шлёпнулся на пол….  

И всё же я извинился. Даже оправдываться не пришлось — дед понял почему я это сделал.  

Эту историю я запомнил, ибо в семье часто её вспоминали. Смеялись над моей находчивостью. А дед рассказывал, как он в тот день шёл на работу и был озадачен тем, что не было того привычного потока людей, подтягивающихся к проходной завода со всех улочек и проулков. Рассказывал, как он, уже выйдя на заводскую площадь, решил глянуть на свои часы. На них было ещё только 15—05. В это время дед должен был ещё спать.  

Подойдя к проходной, глянул на заводские часы. Его ручные часы и заводские показывали одинаковое время. До начала смены оставался ещё почти час.  

И тут дед понял, что пятилетний сопляк, младше в десять раз, обыграл его в игру Часы-Ходики!  

Давно это было! «Эх, часы на цепочке, а время бежит неудержимо! »  

Екатеринбург, ноябрь 2017