Отчим

Я по безумной воле бога, по его угодью, в пять месяцев остался без отца. Он умер. Умер в возрасте 26 лет. Так было богу угодно!  

Какой божественной версией можно объяснить смерть моего отца в таком раннем возрасте? Толи покарал его за грехи, толи забрал к себе за какие-то заслуги — так говорят в народе, что забирает он к себе лучших. Дичь полнейшая! Ну да я не про разборки с богом!  

Мать осталось вдовой, когда ей едва исполнился двадцать один год. Мне всего пять месяцев.  

В семье осталось три женщины: моя бабушка по материнской линии, мать и её сестра — моя тётка Рита, которой было ещё семнадцать не полных лет. И ещё дедушка  

В семье в то момент работали только дед и моя мама. Дед — токарь. Мама, продавец в отделе «Чулки-Носки». Бабушка была иждивенкой, тётка — ещё школьница.  

На снимке слева направо: тетка Рита, Я и мама.  

Жили в бараке. Мама жила отдельно, в барачной квартире, которую завод «УралХиммаш» дал моему отцу. Отца не стало в ночь с 6 на 7 ноября, в канун Сорока летия Октябрьской революции. Чтобы снять главный вопрос читателя, сразу скажу: отец умер во сне, будучи выпившим (не вдрызг). И был один.  

Мама вышла из декретного отпуска, а по закону тогдашнему — это всего три месяца, я оказался на попечении бабушки и дедушки. Они жили в своей двухкомнатной барачной квартире. С нами проживала ещё и моя тётка Рита.  

Когда у мамы появился этот «друг», я не знаю, точнее помнить не мог, ибо был совсем мал.  

Он проживал у мамы. Звали его Пётр, как и моего деда. Сколько ему было лет, отчество его, я просто не знал никогда. А фамилию его называть не буду.  

Мужик он был высокий, по всей видимости, обладал большой физической силой. Он, не опуская кузова своего МАЗа, спокойно поднимал колесо с диском и закидывал в кузов через борт. Это было эффектно. Читатель догадался — работал он шофёром.  

С тех времён, как я начал осознавать себя и помнить некоторые события из моего раннего детства, Пётр уже был вхож в нашу семью. Моё детское чутьё подсказывало мне, что ко мне он относился как-то брезгливо. Причём в присутствии моих родственников он был одного «цвета», а когда оставались с ним вдвоём — «цвет» менялся. Хамелеон, не иначе.  

На фото: Претендент в отчимы – слева; рядом моя мама. Второй мужчина справа- мой дед, я у него на руках  

Наверно, природа так создала человека, что срабатывает «защита», оберегающая человеческого детёныша от негативного воздействия недобрых сердцем людей. Потому и улавливал я его недобрую ауру. Со временем эта функция притупляется, на защиту встаёт мозг и приобретённый опыт.  

С моей подачи в нашей семье (кроме матери) стали его за глаза звать Петя рыжий. Это прозвище придумал не я — это его так звали соседи. Да, он был рыжий, конопатый в меру. Почти в масть нашему пройдошливому коту Ваське!  

Когда он приезжал на своём МАЗе домой на обед, ребятня во дворе «докладывала» мне:  

— Виталька, там твой Петька рыжий приехал. Ты попроси его, чтобы он прокатил нас в кабине.  

Водителей у нас в трёх соседских бараках было много. Кто на чём работал. Был хороший мужчина дядя Валя. Ездил на ГАЗ -51 с будкой. Он частенько нас катал по улице от бараков до основной дороги. Всего-то метров пятьсот, не больше. Высаживал, и мы довольные бежали обратно во двор.  

Был и водитель, который работал на ассенизаторской машине — в простонародье называемой…. Вы догадались, как называли эту машину, а, соответственно, и водителя этой машины! С ним кататься, почему-то, никто не желал.  

Его сын работал на огромном КРАЗе. Добрый молодой парень. Он всегда меня катал. Порой сам предлагал:  

— Полезай в кабину. Только бабушке скажись сперва, что со мной уехал. А то опять устроят мне головомойку.  

И правда — бабушка разрешала с ним хоть полдня «кататься». Он возил по одно время грунт со стройки. Строили тогда очистные сооружения на южной окраине Химмаша. Это было захватывающе зрелище. Встав под погрузку около экскаватора, мы выходили из кабины и со стороны наблюдали за этим процессом. А в кабине была табличка, которая предупреждала о том, что при погрузке необходимо покинуть кабину водителю и пассажиру. Технику безопасности Виктор, так этого парня звали, соблюдал. А иногда мы останавливались у бани, он шёл в буфет и приносил мне бутылку Лимонада, коржики, ватрушки и ромовую бабу – это булка такая. Когда он пришёл из армии, подарил мне пилотку и солдатский ремень.  

Я как-то подслушал разговор взрослых. Много чего не понял сначала. Да мог бы и не обратить внимания на этот разговор, но привлекла фраза бабушки:  

— Вот ведь, Виктор, мог бы быть Витальке отцом! — вроде как с сожалением, сказала бабушка, — «таскат» его всё время с собой.  

Как это могло быть — я не понял. Чуть позже узнал. Этот Виктор ухаживал за моей мамой, когда она была девчонкой в 9—10 классе и позже. На мать моя вышла замуж за другого. И по всей своей жизни у меня создавалось впечатление, что не по любви. Тут, похоже, сыграл решающую роль мой дед. Рассуждая на эту тему, подумал, что будь мне отцом Виктор, то я бы был уже не Я. Был бы другой мальчишка, а может вообще девочка. Странным всё это казалось.  

Но вернёмся к Пете рыжему.  

Этот меня не катал на своём МАЗе, а тут ещё ребята просят о невозможном. Это его отношение к ребятне нашего двора и вызывала неуважение к этой персоне. Поговаривали, что подложат под колёса досок с гвоздями. И мне доставалось: говорили, что этот сожитель у твоей матери — дрянь, жадина-говядина. Кто-то называл его куркулём. И правда — прижимистый был. Мужики в наших бараках его за это недолюбливали. Я же знал про это от пацанов. Любили люди перемывать кости своим соседям. Потому и носил Петя среди соседей кличку: Петя рыжий. Но за глаза. Мужики опасались его невероятной силы. Было и достоинство — он практически не пил спиртного. Сто пятьдесят, не более. Но дома подпившую компанию не покидал. При этом и не пьянел он, так мне казалось. Мама же его звала на манер, как принято, видимо, было в Арзамасе — Петянька! Говорок у него был не уральский. С неким выпендрёжем.  

Раз матери так можно звать, то и я попробовал. Но получил запрет от матери.  

Так и жили. Он, чем мог, помогал деду по хозяйству. Особенно чувствительной помощь была в плане «транспортных услуг»: дрова завести, картошку с поля вывезти. А дрова-то он и для материной квартиры вынужден был завозить. Пяти ведёрные мешки с картошкой он закидывал в кузов своего МАЗа, как баскетбольные мячи в корзину.  

Бывало ходил я с ним и в баню. Он был скуп: сам пиво не пил и мне даже стакан лимонада не предлагал. Я уж не говорю о ромовой бабе. Это мне беспрекословно, без моей просьбы, покупали и дед, и мой дядька Толя — муж Риты. Я не помню, чтобы Петя когда-либо покупал мне сладости. Ну да дело не в них, не в конфетах.  

Жил он с одной мечтой, которую медленно, тихим сапом воплощал в жизнь. Он строил свой дом. Человек он был сугубо деревенский, а потому другой жизни, кроме как жить в своём доме, просто не представлял. Опять же, работая шофёром на самосвале, имел возможность заниматься строительством. Видимо, автопредприятие его оказывало услуги какой-то домостроительной организации. А потому мог и стройматериалы раздобыть. Попросту — украсть. Многие водители этим жили.  

Строить дом одному не сподручно. А потому, за оказанные «транспортные услуги» почти все в семье должны были отработать «барщину» на его стройплощадке! В разное время на стройке поработали все! Пожалуй, кроме моей тётки Риты. Она занималась маленьким моим двоюродным братиком. Я, например, уже имея навыки работы небольшим молотком, набивал на внутренние стены дранку. Это такие тонкие, как щепки, рейки. Потом на них наносилась штукатурка. Тогда мне было не больше шести лет. Дед ещё жив был.  

По всему было понятно, что мать собиралась как-то узаконить с ним отношения. Но было много всяких «но». Обо всех, конечно, я не знал. Но одной из причин было моё существование. Я ему был не нужен. Это я ощущал сполна! Он бы вообще не стал вязаться с моей матерью, ели бы не её однокомнатная квартира в бараке. А я — я жил у бабушки. Потому помех «молодой паре» не создавал.  

А вообще-то, был момент в то раннее детство. Я очень захотел, что бы у меня был отец. Это было, наверно, в марте 1964 года. Тогда у нас были гости. Отмечали рождение моего двоюродного братика. Я тогда как-то по-особенному стал смотреть на своего дядьку. Теперь он всё внимание уделял своему сыночку. Он отошёл немного в общении со мной. Да и тётка Рита уже не могла мне уделить столько внимания. И я завидовал двоюродному братику. У него есть отец! Братик ещё «тупой», в плёнках и ссыт под себя, а ему уже игрушки покупают. На вырост. Мне не дали ими даже поиграть — сказали, что сломаю. Они правы — разобрал бы, это точно. Я тогда не то что бы обиделся, но было неприятно. Я тогда оказался в некоем одиночестве, почти без внимания к своей особе. Все тряслись с братиком. А дед уже в то время сильно болел, и тоже стал меньше мне уделять внимания.  

Бабушка у меня обладала каким-то особым чутьём — она заметила мои душевные переживания, моё «одиночество». Она, как и дед, заметила, что я стал «отвергнутым» в семье. Правда, когда я оказывался на улице, я забывал о своём одиночестве. Всегда были со мной братики-близнецы, Люська, да ещё пара ребят.  

Жил я с несбыточными мечтами. Тогда обострилась моя мечта. Так хотелось что бы Люська была моей сестричкой. Как бы весело и дружно с ней жили. Просили наших бабушек разрешить ходить в гости с ночёвкой. А ещё не выходила из памяти детдомовская девочка Таня. Первый раз, когда я увидел её, она показывала мне язык. Я немного испугался её. А когда подружились, оказалось, что она добрая девочка. Я тоже мечтал, что бы она стала моей сестричкой. Даже с дедом заговорил на эту тему.  

Дед видел, как мне не дали те игрушки. Потому, наверно, даже будучи уже сильно больным, решил дать мне возможность поиграть по-настоящему, по-мужски. Он повёл меня, как он сказал, на охоту. А за одно, предчувствуя свою скорую смерть, избавил дом от опасных предметов. Может быть, это в первую очередь, что бы мне в руки не попали боеприпасы. Мы за день расстреляли, я думаю, порядка двухсот патронов. Ну, может меньше. Три патронташа! Дед, я думаю, специально надел на меня патронташи — ему уже тяжело было их нести. Сто патронов 12 калибра могли весить около пяти килограмм.  

А потом вечером ещё одна взрослая игра — мы разбирали, чистили и смазывали ружьё. Я был в восторге. Дед пообещал, что он ещё снарядит патронов, и мы до начала лета сходим на болото пострелять. Но…. Обещание он выполнить не смог.  

Тогда же в марте 1964 года весна началась бурно. Снег таял на глазах. Наш огород опять превратился в водоём. В промёрзшую землю вода ещё не впитывалась. Эта огромнейшая лужа — море просто, превратилась в объект для моей игры. С ребятами постарше делали кораблики с парусом и пускали их этой луже. Была она достаточно глубокой. В своих резиновых сапогах я едва ли мог отойти от берега на три шага — был риск зачерпнуть полный сапог воды.  

Вот тогда-то, я и получил от Пети рыжего первую игрушку в подарок!!! Сказывается мне, что купила её мама, Ведь её чулочно-носочный отдел в магазине был по соседству с отделом «Игрушки». Только преподнёс игрушку Петянька. Это кораблик длиной сантиметров тридцать. Назывался он глиссер. У него был пропеллер, который приводился в движение электромоторчиком. Батарейка размещалась внутри корпуса. Вот его я и запускал его по этой большой луже. Но уже к вечеру, после того как была заменена батарейка, глиссер, доплыв до середины лужи, стал тонуть. Доставали взрослые. Я в своих сапогах не мог добраться до места «крушения» — глубина большая. Выяснилось, что в днище образовалась дырка. Или мама купила «уценёнку» или Петя рыжий. А может, и на пару старались. Да, в общем, то это всё фигня. Нормально!!!  

Только вот упрёк был от Пети, что у меня, как у чертёнка всё в руках горит. Говорок его, не уральский, мне тогда стал совсем противен. Его брезгливость неприкрыто сквозила в мой адрес.  

Осенью 1964 года я пошёл в первый класс. Делать мне там было почти нечего. Задача была одна — научится писать прописями. С арифметикой и чтением проблем не было. Даже умножать умел, особенно на «2» и «5». Умножение пришло мне через познание часов.  

В один из сентябрьских выходных Петя повёз нас на машине за грибами. Машина была бортовая, трёхосная. Наверно ЗИЛ -157. В те годы водители в автобазах могли выписать грузовой автомобиль на работе для своих нужд. Подробности описывать не буду. Но в лесу меня покусали дикие пчёлы или может кто-то из этих летающих «тигров». Была температура и отхаживала меня девушка-фельдшер, которая работала в том леспромхозе, где мы и собирали грибы.  

Петя нас привёз к своему другу. У них и остановились на ночлег. А потом выяснилось — он на обратную дорогу загрузился лесом — брёвна. Он же дом строил.  

А Петя съязвил тогда:  

— Вечно это щенок лезет, куда не следует, — своим противным говорком высказался.  

Мама после смерти деда поступила в институт на вечернее отделение. На факультет «Экономика Советской торговли». У неё уже была специальность, полученная в техникуме советской торговли: товаровед промышленных товаров и работала по этой специальности в том же магазине.  

А уже к ноябрю перешла работать в «Горпромторг». Видеть я её теперь стал только по выходным. После работы она шла на занятия в институт. Видеться и с Петей мать стала совсем мало. Уезжала рано, возвращалась поздно. Петя вечера проводил на своей стройке. Дом торопился под крышу к зиме поставить — утеплял потолочное перекрытие. Потому видел я его тоже крайне редко. Но ночевал он в материной квартире. А к нам и не заходи почти. Ему ведь было наплевать на чужого ребёнка.  

Выпал снег! И вдруг, ни с того ни с сего, Петя преподносит мне лыжи. Мои-то уже маленькими стали. Но как всегда — по природной скупости на палки не раскошелился, и на комплект «креплений» валенок к лыжам поскупился. Лыжи до «ума» доводил дядька Толя. Детские лыжные палки из бамбука привёз от своих родителей. Наверно, палки были сделаны в Китае. Было время, когда очень много красивого и качественного товара, завезённого из Китая по линии «ДРУЖБА», продавалось в наших магазинах  

Лыжи я сломал уже в конце зимы, катаясь с крутой горы. Не увернул от толстой сосны. Комментарии излишни.  

— Больно дорогие дрова то получаются, — без тени смущения высказал Петя моей бабушке, увидев у крыльца сломанную лыжу.  

Бабушка, я тогда видел, чуть не взорвалась. А потом видел слёзы в её глазах. Правда, не понял, почему.  

Отрицательные «очки» против Пети в моей «копилке» росли после каждого общения с ним. Знала ли мать все подробности? Рассказывала ли ей бабушка про всё, что удавалось ей видеть в наших отношениях с Петей? Думаю, что нет! Не могла бабушка «вредить» дочери — не век же без мужика лямку тянуть. Но за меня у неё, надо думать, сердце кровью обливалось.  

Я же часто слышал от бабушки нелестные отзывы в Петин адрес. Это ещё больше наполняло мою «копилку». В целом — бабушка играла негативную роль в наших с Петей взаимоотношениях.  

Не буду всё подряд описывать.  

В память врезался случай лета 1965 года. Я перешёл во второй класс.  

Как-то бабуся повела меня с собой за водой на родник. На обратном пути нам попал на встречу Петя. С ним шёл его племянник. Он прибыл из Арзамаса. Жил в недостроенном Петином доме — там была уже оборудована «каморка папы Пети» и в ней временная кирпичная печка с плитой для готовки пищи. Если топить постоянно эту печь, то можно было обитать в этой каморке до самых холодов. Вот и «батрачил» на Петю племянник. Цель его приезда на Урал была мне не понятна, но он не работал. Имя его не помню.  

Они, видимо, днём сходили в баню. А в буфете закупили бидончик пива для племянника (Петя пива не пил) и несли целую авоську выпечки из буфета. Авоська — такая сумка из сетки. Очень демократичная вещь. Все могут видеть, что ты купил!  

Я же вижу, что авоська набита булочками с марципаном, а в основном — ватрушками. Сложены они были как блины. Очень много!  

Я ведь ребёнок. Попросил, что бы угостили ватрушкой. Дело-то к обеду, а дорога на родник километра три. Проголодался. Устал не от того, что нёс двух литровый бидончик воды и не от расстояния — устал от того, что медленно шли. А бабушку бросать на дороге одну не хотел. Слюнки потекли от этого зрелища.  

— Петя, дай мне, пожалуйста, одну ватрушку или булочку, — самым обычным голосом попросил.  

Он сперва вроде как оторопел от просьбы. Потом на лице у него появилась отвратительная гримаса.  

— Что «ба ва а а трушки кушать, раааботать» надо, — в растяжку произнёс он своим отвратительным говорком, присущим выходцам с Поволжья. И оба с племяшеком заржали, как мерины.  

Хоть и было мне всего восемь лет, но обиделся я по-взрослому.  

Я не видел реакции бабушки. Несолоно хлебавши, побрёл я по пыльной дороге в сторону дома. Налетел ветерок, ударила пыль в глаза. В нос вдохнул. Аж на зубах заскрипело. Отплевался. Остановился. Стал глаза протирать, слезы пыль выжала. Тут меня бабушка, чуть приотставшая, догнала. Она тогда подумала, что я заплакал. Но не из того я был «теста», чтобы слёзы по булкам лить. Да и не в первой ведь отказывали.  

А вот она была со слезами на глазах. Она, явно, что-то тогда сказала Петяньке. Я не слышал. И не знаю точно до сих пор — рассказала ли бабушка про это матери.  

Будучи уже взрослым, я спрашивал у матери про это. Мать же, округлив глаза, сказала, что впервые слышит про это. Считаю, что соврала она мне. Она просто почувствовала, что я ещё задам неудобный для неё вопрос.  

Пусть и не слышала. Но мне это врезалось на всю жизнь.  

Судьба миловала меня. Мне не пришлось сквозь зубы, против воли звать эту рыжую гориллу отцом или папой. А дело зашло далеко. Мать дала ему согласие, и перед новым 1966 годом мы переехали с матерью к нему в новый дом. Я даже две ночи переночевал там. Но сбежал обратно к бабушке. И никто меня не мог заставить вернутся. Но говорил, как не странно, Петя. Он пригласил меня на Новый год!  

Но этот Новый год, точнее говоря, сам праздник закончился плачевно. Не буду выносить сор из избы. Но уже 2 января, с помощью моего дядьки Толи, вывезла мать обратно домой все вещи, принадлежащие её по праву.  

Мать отказала Пете. Не за то, что он не признавал меня. Мать была обижена его братцем, который разбушевался тогда и устроил потасовку на этом празднике. Мать считала себя униженной и оскорблённой только тем, что бешеный братец Пети — Серёнька, напомнил матери, что они и дня не отпахала на строительстве этого дома! А теперь припёрлась на готовое со своим выродком. Петя не возразил своему брату.  

Отчим мой появился как то неожиданно. В январе 1967 года мы переехали из бараков. Вроде бы, появился он перед первым мая.  

Он «подкупил» меня с первого дня. Это был открытый человек. На мать смотрел влюблёнными глазами. А меня и моего двоюродного братца просто баловал. Он возился с нами на диване. Водил меня в кино. Успели и в цирке за лето побывать и в городском парке отдыха. Там же прокатились по детской железной дороге и чёртовом колесе. До его появления в нашей семье этого было только один раз: меня и Люську её папа возил нас в парк культуры и отдыха. А ещё приобрёл путёвку в пионерский лагерь.  

Мы, хоть и жили уже в благоустроенном доме, в баню продолжали ходить. И мой отчим, Иван Андреевич, тоже был любитель попарится. Это его пристрастие к бане и будет следствием того, что мне по жизни ещё раз придётся услышать омерзительный, в моём понятии, вопрос десятилетнему ребёнку.  

Они столкнулись в бане, в парилке. В очереди стояли долго. Только мы заняли очередь, буквально через пару человек зашёл в баню и Петя.  

Петя какое-то время пытался навести «прядок», пытался принять превентивные мер против нового претендента мне в отчимы. Но силу свою физическую, я так понимаю, не применил. Иван Андреевич не поступился матери. Он тоже был не хиляк.  

Петя не раз заходил к нам в дом, в отсутствии матери. Зачем-то бабушка впускала его. Приносил сто грамм карамелек — «Мятные» — по «рубль восемьдесят за кг».  

А тут они в парилке, стоя в этом туманном полумраке, почти спина к спине, усиленно хлестали каждый себя по спине, только брызги и листья летели во все стороны. Кто там победил? Кто набрызгал больше пота со своего веника на своего супротивника, кто кого обильнее посыпал запаренными берёзовыми, пропитанными мужицким потом листьями, я не знаю.  

И помывочного отделения я вышел раньше. Петя уже надел пальто и подошёл ко мне. Я получал в раздевалке нашу одежду и Ивана Андреевича.  

— Ну чё, Виталька, как тебе новый-то батяня. Лучше? — и заржал как конь.  

Как мне с тех детских лет противен этот говорок в растяжку.  

Много с тех пор прошло лет. Уже из участников этих событий только я хожу по Земле. Мама умерла в 2015. Мужики ещё раньше. Ещё в том веке.  

И Иван Андреевич не смог гордо пронести знамя отчима до конца. Капитулировал. Всё просто — не может человек, бросивший беременную жену, не дождавшись рождения дочери, быть настоящим отцом не родному ребёнку. Правда, он помогал финансово первой жене, безо всяких исполнительных листов.  

Но и он сделал так, чтобы я перечеркнул многое из нашего прошлого. Но только не из детства. Это уже было во взрослой жизни. Во многом виновата и моя мать.  

Я для себя, ещё к осени 1973 года, имел чётко представление, каким должен быть отчим. И как он должен завоевать путь к сердцу любимой женщины, если у неё есть ребёнок. Я знал про это в свои 16 лет. Тогда я полюбил женщину с ребёнком и любовь была взаимной.  

Тогда же я понял, что ребёнок тоже должен сделать очень важный шаг навстречу доброму человеку — он должен переломить себя. Назвать этого «дядю», хотя бы для начала батей. Точно знаю — «дяде», если он Человек с большой буквы, ему это Ваш шаг тоже очень нужен! А дальше уже будет легко и просто.  

Бытуют поговорки, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, а путь к сердцу женщины лежит через уши. Может, это и так.  

А если у женщины есть ребёнок, то путь к сердцу этой женщины лежит через сердце ребёнка. Это точно. Проверено! Проверено на себе.  

Но удивительное свойство характера моей мамы — умение разрушать любую идиллию, расшатало и это единство.  

Мой отчим Иван Андреевич шёл этим путём. Он добился взаимности у моей матери. Добился и моего доброго отношения. Практически с первой встречи. Не подумайте, что подкупил стаканом лимонада и ромовой бабой в банном буфете. Он меня не усыновлял. Я не соглашался. Я не хотел менять свою фамилию! И благо, что ко мне прислушались. И мать тоже осталась на фамилии своего первого мужа.  

Быть отчимом сложнее, чем отцом!!!  

Екатеринбург, 2018