Путешествие

Отрывок из гимна Юпитеру  

"... Разве это не ты ныне глядишь на меня с небес? Разве это не твой зрак – бледно-золистая пластинка луны в шафрановым небе, что мерцает так торжествующе и победно, яростно и ясно? Разве не голос твой – раскатистый гром? Разве громады облаков, не облачение тебе? Разве вышина гор, не престол тебе?..."  

Вот так я начну описывать то, что было со мною, и что было ужасно.  

Каждые несколько дней в город прилетает торговец пряностями, и однажды, когда мне понадобился коричный порошок, я отправился прямиком к нему. Случилось это промозглым утром, удушливым от синего тумана. Выйдя, вначале, на балкон, я долго глядел на город. Терасса дома, соседствующего с моим, была подсвечена холодным, матовым светом.  

Наблюдая это свечение я, незаметно для самого себя, провалился в бесконечный коридор с такими, холодными, матовыми лампочками под потолком, среди которых попадались, впрочем, как бы разделительные красные маячки.  

"Зачем у вас такой неютный свет? " – вопрошал я их, но они не отвечали, а лишь стыдливо мигали в ответ, и я видел, что они только по краям имеют цвет молочно-матовый, а сердцевины их хрустально чисты.  

"Зачем вы разнитесь в цвете: одни из вас белые, другие ярко-красные? "  

Этот вопрос, казалось, привел их в бешенство и пробудил от оцепенения. Матовые лампочки представились мне белоснежными юношами с восковыми ликами, красные же преобразились в устрашающие вопящие маски, которые проговаривали своими неподвижными раскрытыми челюстями непонятные последовательности чисел. Все они пришли в движение, завертелись вереницами, завыли, захныкали и понесли меня по коридору, приговаривая что-то.  

От этого видения меня пробудил гудок с завода, он же заставил меня повернуть голову влево. Там посреди серного дыма из труб я увидел силуэт с расправленными огромными крыльями. Он взглянул на меня, и сразу же меня захватила новая картина: это я, несусь на старом дребезжащем гарнитуре над городом, и справа от меня ангел с пепельным лицом, и он говорит мне, что он душа фабрик и заводов.  

"Куда меня несёшь? " – шепчу я, и окунаюсь в черную закопченную утробу заводской трубы. В ужасе я пытаюсь остановить падение, но стенки трубы скользкие от золы. Дальше я увидел решетки печей и кашляющее, задыхающееся пламя, и скелеты, размахивающие лопатами, мечущие уголь, и вот, я снова возношусь вверх и возвращаюсь на свой балкон.  

Встревоженный таким наваждением, я отступил в голубоватую тень своей спальни, запутавшись, походя, в стираном белом белье, которое сушилось на бичевке, растянутой между двух антенн. Так, облаченный, с ног до головы, белыми покровами, наволочками и простынями, благоухающими стиральным порошком, я ввалился в комнату. Освободившись от такой одежды, я невольно бросил взгляд на старинную картинку, стоявшую на моем письменном столе. На ней была изображена обнаженная молодая девушка, выходящая из воды, а подписана картинка была так: "Рождение Венеры".  

Я заполучил ее от одного бедного художника, жившего в переулке. Художник написал ее, когда одна из планет приблизилась к нам очень близко, он сказал, что планета назвала ему свое имя, и оно было: "Венера".  

После этого я и сам заинтересовался планетами, а также тем влиянием, что они на нас оказывают. Я изучил астрофизику и астрономию, и теперь мог точно определить какая планета и когда имеет свой зенит: я знал, какой день принадлежит М(а)рд(е)к(у), какой Шм(а)ш(у), а какой (И)н(о)он(е).  

Я стал спускаться по пыльной каменной лестнице. По дороге мне повстречалась тварь, вся изрытая проводами, приводами и пластиковыми трубками, поршнями, перегонявшими кровь и масло. В механических руках она держала черный мусорный пакет, мокрый от росы. Я с отвращением ощутил, как медовый аромат росы смешался с вязким приторным запахом плавленного пластика. Когда же я, произволением провидения, прозрел, что лежало в этом мусорном мешке, непереносимый страх охватил меня.  

Тем не менее, я приветливо приподнял шляпу и поспешил поскорее пройти.  

Ещё, на площадке перед лифтом, я столкнулся с пьяницей и блудницей, которая поддерживала последнего под руку.  

В лифте стоял невыносимый запах табака, я ждал и жаждал, чтобы лифт быстрее побежал по рельсам, чтобы унесся вверх, в верхние слои, где один только пьянящий озон. Решетка лифта задрожала, и поползла, и почти затворилась, когда, ко мне вскочила какая-то девчонка, светловолосая, коротко постриженная, лет, должно быть, тринадцати или четырнадцати, одетая до крайности вызывающе, и бесстыдно на меня глянула. Лифт дернулся и двинулся. Грянул грохот и мы покатились.  

Все время поездки мне не давала покоя дверная решетка, она была совершенно ржавая, и глядя на нее, я чувствовал, почему-то, как медная, огненная пыль оседает на моих зубах, почему и щёлкал все время зубами, немало тем смутив мою маленькую спутницу. Лифт поднимался и поднимлся и поднмлся и поднмлс и пднмлс, все стремительнее и решетка все трепетала, и когда лифт оставил большой бетонный блок, где я жил, и стал заезжать по воздушному рельсу ввысь, роса осела на ней. Тогда я ощутил, как жгучая ржавая пыль замечательно сочетается с росою, и записал себе в блокнот следующее:  

"Роса и паленый пластик (мешок, мусорный, черный)  

Роса и ржавая сетка (в лифте). "  

После чего улыбнулся нелепой, должно быть, улыбкой девочке, и захлопнул блокнот.  

Мы пролетели слой графитно-серых, свинцовых, а позже стальных, облаков и поднялись в мрачное небо. На потрескавшейся панели появились предупредительные огоньки, жёлтые и красные, и надписи. Я извлёк из сумки маску с кислородом и приложил трубку к губам, когда заметил, что у моей девочки дыхательной маски вовсе нет.  

Жестами я стал предлагать ей дышать по-очереди, но она отказалась, тут лифт тряхнуло, и он замер, потом изменил траекторию и, проехав ещё немного, остановился. Решетка отъехала, и мне открылся длинный слепой коридор, предваряемый прямоугольной металлической дверью.  

"Мне на другой этаж. " – едва слышно ответила девочка, и мы расстались, я некоторое время ещё наблюдал, как лифт захлопнулся и понесся в вышину.  

"Станция Висячие Сады", гласила проржавевшая и покосившаяся табличка, змеей обрамлявшая высокую витую арку. Только здесь, на этой станции, за стеклом, можно было иногда увидать немного пожухшей зелени. Все цветы в оранжерее только за мутным стеклом, и когда, глядишь на них, кажется, что разглядываешь пожелтевшие страницы старинной рукописи, где редкие буквицы бывают выведены эмалевой краской, рубинно-красной или лазурно-синей, и заплетены в зловещие, змеистые, узоры, а все остальное как будто залито серой. Через вытянутые окна был виден город, город Ц(а)т(а)т(о)т, его необъятные черные постройки, все в разводах от дождя, утыканные ретрансляторами, маяками и передатчиками, увенчанные бесчисленными статуями богов, глядящие маленькими горящими глазками, уходившие под землю и под купол небесный на миллионы стадий.  

Я продвигался между торговыми рядами на шумном, душном, рынке, изо всех запахов стараясь уловить запах корицы и следовать за ним, и вскоре мне это удалось, и, как я и ожидал, я вышел к лавке моего знакомого торговца.  

"Ты закутан в белые одежды, скажи почему это? " – такими словами приветствовал его я, и он, усмехнувшись, отвечал:  

"В моей стране, откуда я родом, и откуда я прибыл, и куда отправлюсь, это необходимо, чтобы защитится от жестокой звезды и ее мертвящего света, а также от колючего песка. "  

"Продай мне пригоршню корицы и говори, говори дальше про свою страну. "  

"Хорошо, но когда я закончу говорить, я задам тебе вопрос. "  

"Я согласен. Начинай. "  

"Там города строят из слоновой кости, но среди всех городов выделяется своим великолепием город Эмеш, потому как имеет он форму восьмиугольную и окружён восемью зиккуратами, и на вершине каждого по восемь рогов и по восемь священников ходят по крыше каждого, и каждый священник сжимает по восемь драгоценный камней в одной руке и по восемь ароматных цветов в другой. В городе Эмеш повсюду разбиты сады, и в садах произрастают дивные плоды, и в садах обитают прекрасные пестрые птицы, и в садах течет сладкая вода, и бродят в садах волы и антилопы с золочёными рогами... Корица вся высыпалась. "  

"Ах, как упоительна твоя речь! "  

"Но ты обещал мне вопрос, так вот он: каким чудом ты понимаешь, что я тебе говорю, если все время я с тобой разговаривал на своем наречии? "  

Меня пронзила ледяная дрожь, и я смотрел на своего собеседника и не узнавал его, и тогда я взглянул ему в глаза и увидел, что белки его глаз покрыты тоненькими алыми бороздками, которые, к моему ужасу, складывались вместе и образовывали слова, и слова рассказывали о далёкой земле. Я выхватил пакет с корицей у него из рук и унесся прочь.  

Я оказался на посадочной площадке, где какой-то рыбак загружал свой челнок, начинался грязный дождь. Вокруг, отовсюду глядят, промерзшие монументы богам, выточенные из синего камня, и по камню камню струится и стекает мутная вода. Подняв воротник пальто, я зашагал по улице, а дождь делался все сильнее и сильнее, и вскоре, я с трудом мог стоять на ногах от напора падающей воды. На мостовых и на стенах домов расстилались ковры из зеленого мха и багровой плесени, и чем дальше я уходил, тем более пышной и густой, становилась вся эта растительность. Порой, мне приходилось разрывать мерзкую завесу руками, чтобы расчистить себе путь. Но плесень, постепенно брала верх, и не раз я был принужден изменить направление своего движения из-за того, что целые улицы и проспекты оказывались погружены в студенистое марево. Я понял, что попал в мертвую часть города.  

"Мне необходимо спуститься на нижний уровень или подняться на верхний! " – пронеслось в моей голове, и я непроизвольно произнес это вслух, а вернее прокричал, проорал, захлебываясь и задыхаясь. Изумрудное болото размеренно раскачивалось, захлестывая меня снова и снова, сковывало мои члены. Морской змий сдавливали свои липкие, скользкие кольца, и вокруг, как мне тогда показалось, стайками стали собираться сирены, а иные из них, подплывали ко мне совсем близко и начинали целовать меня и ласкать, увлекая в пропасть.  

Почти обезумев от радости я увидел, наконец, лифтовую кабину, и лифт, кажется, был ещё оперативен. Я рванулся туда из последних сил и, совершенно измождённый, упал на металлический пол. Мои руки вскарабкались по стенке до приборной панели, и намертво ухватили рычаг, мне оставалось лишь нажать на него, и я нажал. Кабинка заскрипела и с ужасным скрежетом, высвободившись из плена, понеслась вверх.  

Я поднялся высоко, на самую высоту высот. И там, наверху, не было ничего: ни света, ни звука, ни воздуха, ни длины, ни ширины, все, все что было, все стало высотою.