По кромке ускользающей жизни

Я проснулся от чувства необъяснимого страха охватившего меня. Я был в гостинице. Город который днем мне казался родным, падал зловещими тенями на окна моего номера. Сердце колотилось так, что мне казалось, будто подо мной вибрирует кровать. Меня охватила паника. Бежать! Куда? Зачем? Уехать! Срочно! Еще только три часа ночи. Я машинально оделся, собрал вещи и кое-как добудившись охранника выскочил на улицу. Шарахаясь от каждой тени, я брел через мост. Все вокруг сжалось, затаилось, будто чего-то выжидая. Меня бил озноб. Я не знал от страха или от холода. Чтобы как-то унять с каждой секундой нарастающий, пульсирующий во мне ужас я бросился бежать. Я несся пока не почувствовал тяжести в ногах. У меня закружилась голова. Я подошел к автобусной остановке и рухнул на скамейку. Неужели сейчас? Так рано пришло мое время. И если это так, то что я могу вспомнить, о чем подумать, в последнюю секунду. Меня пронзила мысль о ней. Мне захотелось нарушить свое обещание и еще раз взглянуть на нее, сильнее разжечь болезненное, навязчивое чувство которое я пытался спрятать, запереть, забыть. Мгновенно то, о чем я запрещал себе думать, мысли которые я так старательно и тщетно пытался стереть обрушились, и поглотили меня. Я улыбнулся.  

Самый сильный страх – это страх смерти. Эта трусость от нелюбви или недостаточной любви. Но если вы способны страстно полюбить, то сможете прогнать смерть из своих мыслей. Хотя бы на время. Пока она не вернется в последний час.  

Я вернулся в гостиницу. Натянуто улыбнулся заспанному администратору. Что-то соврал о том, что перепутал время. Разделся и впервые за полгода лег спать с выключенным светом.  

Когда я увидел ее, то почему-то подумал о матери и еще о том, что она могла бы стать неплохой женой. Я в первый раз за полгода снял шапку. Приближалось излюбленное время детей, женщин с низкой социальной ответственностью и велосипедов.  

–Ты знаешь что чибис, перед тем как съесть крысу, топит ее, – рассуждал у гардероба рыжеволосый паренек.  

Его товарищ задумчиво зондировал указательным пальцем правую полость носа.  

Я наконец-то домучил «Войну конца света».  

Вместо старухи, с ногтями цвета гнилого зуба, работала молоденькая девочка.  

Половая тряпка хлестнула меня по ногам. Я отпрыгнул в сторону.  

Она не улыбалась. Нет, она смеялась одними карими глазами.  

–Возьмите Казандзакиса, – посоветовала она мне. – После Варгаса Льоса он карамелька.  

Я в первый раз видел чтобы девчонка читала что-то кроме комментариев и постов.  

На первом свидании она предложила пойти в «Некрополь Мастеров».  

–С воспиткой поцапаюсь и сюда сбегаю.  

Лихо перемахнув через ограду, она подбежала к «Царю русского леса» и потрепала его за бороду.  

–Ван Ваныч, помнишь меня.  

Она выковыряла из лет жизни два разноцветных леденца и протянула мне. Я спрятал их в карман.  

–Раньше лимончики кто-то оставлял.  

У нее была одна единственная родственница, седьмая вода на киселе, к которой она пригласила меня в гости.  

–Здравствуйте, – процедила худенькая, невысокая, светловолосая, симпатичная девушка тридцати лет, одна воспитывающая шестилетнего сына.  

Ее муж устал и ушел от них несколько лет назад. Что конкретно его так утомило Ира не уточнила.  

Около двух часов длилось их лишенное всякой логики щебетание. Когда же кроме вздохов и скрежета чайных ложек уже больше ничего не сотрясало воздуха в гостиной, явный признак что пора расходиться, в квартиру влетел Сашка.  

–Мама, мама. Мы завтра идем на экскурсию в хлебопекарню.  

–У нас гости, – предупредила его Женя.  

Саша с серьезным видом подошел к столу, взял печенюшку, и убежал в свою комнату.  

Женя попросила Иру помочь ей вымыть посуду.  

Саша вернулся держа в руках небольшую, черно-белую фотографию.  

–Это мой папа, – с гордостью сказал он, протягивая мне снимок.  

На меня смотрело знакомое улыбающееся лицо в шлемофоне.  

Интересно кому пришла в голову мысль сказать, что папа мальчика Юрий Гагарин.  

Перед сном я вспомнил о Жене. Вспомнил ее добрые, голубые глаза. Внезапно вспыхивающие румянцем щеки. Русые, чуть ниже плеч, вьющееся волосы. Умение слушать. Плавность, неторопливость движений. Запах горячего кофе и кекса с изюмом.  

А обратил бы ты на нее внимание, если бы не знал что она мать? Тебе ведь нравятся совсем другие. Как все-таки материнство преображает женщину. Достаточно еле уловимой улыбки, кивка, прищура и вот ты уже в её власти.  

Я воспитывался в патронажной семье. Своих родителей практически не помню. Потом была та ночь. Пожар. Выжили только я и дочка моих усыновителей. Я мало что помню. Помню только то, что мне не было страшно. Света сейчас в интернате. Ее заколдовал мавр. Она практически не говорит. Она много рисует. Я ее часто навещаю.  

Летом я стал тем восьмым жителем планеты, который ежемесячно пополняет штат Макдоналдса.  

–Пошевеливайся, старухе Елизавете нужны барыши.  

Я всегда работал с коротышкой Чиполлино. Свое прозвище он получил благодаря мерзостной, поросячий закорючки болтающейся у него на выбритом затылке. Хотя мне больше нравилось называть его пиздрик ярмарочный.  

Я любил брать ночные смены. Можно вдоволь поспать и почитать.  

Моим инструктором была Элеонора – крепышка с четвертым размером груди. Ее заветной мечтой было сменить клетчатую рубашку на голубую и избавиться от дебильного, коричневого козырька созданного только для того чтобы вы ощущали себя полным ничтожеством. Но так как место, возможно, было получить либо случаем, либо подлащиванием, а предпосылок для первого пока не наблюдалось, а для второго она была слабовольна, то ей, ничего не оставалось, как второй год с грустью смотреть на свою более успешную подругу брат которой был одним из заместителей управляющего.  

С первого дня меня невзлюбил менеджер Вова.  

–Михайлов, почему вы опять опоздали.  

Он был моложе меня на пять лет.  

–Дебил посмотри карточку учета времени.  

Брызжа слюной он в сотый раз обещал мне, что я никогда не получу заветного белого значка. Ну, а о том, чтобы стать членом дружной семьи клоуна Роналда, я могу даже и не мечтать.  

Я же, в сотый раз, говорил ему куда он может засунуть значок и клоуна вместе взятых.  

Когда я работал в его смены, сортир приходилось драить каждые пять минут.  

Я конечно против инквизиции, но если бы они решили устроить Вове показательную пытку я бы пришел посмотреть.  

–Давай, еще крошки начни на постели искать Мистер Блум, -ехидничала Ира.  

Начнешь тут, думал я, когда у твоей Молли нет длинных, рыжих волос.  

Наши отношения постепенно вышли из-под контроля. Нас как кроликов объединял только секс. Клевер мы жевали порознь. Бойтесь когда любовь находит место в вашем сердце. Когда она перестает рвать и кромсать. Когда она больше не кошка, не дающая вам уснуть. Бойтесь когда любовь засыпает.  

Ира уволилась и готовилась поступать в аспирантуру.  

–Кто это был?  

–Друг.  

–Теперь что, принято друзей за жопу хватать?  

Она молча уставилась в стену.  

Я покидал ее вещи в спортивную сумку и ушел в рюмочную.  

Ночью мне приснилась бабочка. Она никак не могла выбраться из кокона. Отверстие было слишком маленьким.  

Утром у меня поднялась температура. Вокруг плавали уродливые лица. Ира с утиным носом. Отчим с обгорелым лицом выпроваживает меня на улицу, чтобы я не мешал им со Светой делать уроки. Влажные, стыдливые глаза Светы. Пятна на простыне. Разбитые о стену костяшки. Я его остановлю, обещаю.  

Кровать подо мной пылала. Соседка вызвала скорую.  

–Сделаем ему укол или пускай поборется?  

Через два часа я был в приемнике Боткинской больницы.  

Пока ставили капельницу мне не давала покоя словесная дуэль. Кто-то засыпал меня вопросами на которые я изо всех сил старался отвечать. Но у меня ничего не получалось. Я спотыкался, бился, разбивался о слова. Под утро мне приснились львята. Они резвились у меня в ногах.  

–Ты чего, да разве можно водкой отравиться. Это все тортик.  

–Одиннадцатый бокс. Выходим. Девятому столу гречка. Остальным пюре. Добавки не будет. Мне еще котов кормить.  

Капли с грохотом падают и разбиваются вдребезги о металлическую ванну. Футболка прилипла к телу. Желудок, азбукой Морзе, передает сигналы о боли. Я пережил эту ночь.  

Вечером у сестры хозяйки, за сто рублей, мы арендовали телевизор чтобы посмотреть футбол. Но у него были свои планы на вечер.  

–Блин всего один канал работает.  

–А че, там?  

–Ну ты посмотри. Опять эта старуха. Брежнева похоронила, Ельцина похоронила. Все пляшет и пляшет. То с Галкиным, то с Киркоровым.  

–Мне кажется или из розетки несет.  

–Сосед опять посеял.  

–Где эта старая кочерыжка с ужином.  

Я накинул куртку и вышел во двор.  

У входа, на скамейке, курили наркоманы с третьего этажа и разговаривали о боге. Из соседнего корпуса выскочила всклокоченная девица и всхлипывая затараторила по телефону.  

–Алле, ты знаешь. Вчера вечером я шла по коридору и была полная луна. В ее свете держатели для капельниц были похожи на кресты. Здесь так депрессивно. Привези мне колбаски.  

Вербное воскресенье подходило к концу.  

Меня разбудил телефонный звонок.  

–Алле, Миша, – прогундосил Чиполлино.  

–Я в больнице.  

–Тут такое дело. Света в общем. Короче приезжай.  

Капитан дожевывал вторую порцию наггетсов и пытался философствовать.  

–Не волнуйтесь. Она не мучилась. Тромб оторвался и пшик она уже у праотцов.  

Он вытер сальные пальцы о штаны.  

–Вот, это наверное ваше.  

«Житейские воззрения коты Мура». На пол вывалилась фотография. Я в футболке цвета детской неожиданности. Светка с синем, надувным зайцем. За спиной, на застывшей карусели, ухмыляющиеся лица.  

Через неделю я переехал. Комната восемнадцать метров. За стенкой, семья из Молдавии. Надо бы выбросить весь этот хлам. Старые открытки, наброски. Неужели у меня такой корявый почерк. Ну-ка, что здесь накарябано.  

«Света! Не возвращайся домой раньше семи».  

Жаль что ты меня не послушалась.  

В шлемофоне было очень неудобно. Волосы на затылке намокли.  

Я нажал на звонок.  

–Кто там? – спросил женский голос.  

–Юрий Гагарин.  

–Как добрался?  

–Не без приключений.