Я не знаю ее имени...

Смерть приходит ко мне каждый день. Она стоит рядом, молчаливо наблюдая за мной, когда я осторожно шаг за шагом, иду по дну неглубокого ущелья по заминированной узкой дороге. Иногда я с иронией называю ее «дорогой жизни» потому, что внизу она резко обрываясь, заканчивается небольшим источником. Он расположен в небольшой ложбине, среди серых бесформенных базальтовых валунов и нагромождения битого, скатившегося с гор камня. И пока я разминирую путь, за моей спиной заглушив двигатель, замерла в ожидании моей команды на проезд старая, видавшая виды полковая водовозка с мятой, окрашенной грязно зеленой краской цистерной. И если я оступлюсь, то следующий мой шаг станет для меня последним а полк останется без воды.  

Но каждую ночь, моджахеды минируют путь к роднику вновь, пытаясь отрезать нас от живительной влаги. И тогда я снова, иду по этой узкой дороге. Порой мне кажется, что все мы ведем некую странную игру, где ставка на кону равна жизни. А возможно это сама смерть, заключив спор в ожидании жестокой и бессмысленной развязки, бесстрастно наблюдает за нами?  

Но лично я, не желаю проиграть.  

И у меня есть нечто, что дает мне силы…  

Мне не известно имя ее. Только инициалы отправителя на двух простых, кое-где уже пожелтевших конвертах с адресом написанным красивым, ровным и почти школьным почерком. Я бережно храню эти письма, иногда в нагрудном кармане полевой формы или на полке среди редких книг, где они терпеливо ожидают моего возвращения. Тогда я беру их в свои руки и мне кажется я чувствую тепло человека, который сейчас за тысячи километров от меня. Но во всем этом есть одна особенность, которая может показаться довольно странной, конверты так и остались запечатаны.  

И еще ее фотография, наверно со школьного выпускного вечера, потрепанная по краям с рваным изгибом почти посредине. Темные, почти черные глаза, с легкой лукавой улыбкой, она смотрит на меня. В свободные минуты по вечерам я мысленно веду с ней разговор. И тогда мне кажется, что мы знакомы давно и расстались только вчера.  

Но это не так. Мы с ней никогда не встречались и письма адресованы не мне. И тот человек, которому они были отправлены уже никогда их не получит и тем более их не прочтет. Но я точно решил обязательно увидеться с ней, и тогда собравшись с силами посмотрев ей в глаза, сказать … правду.  

Эта правда о том, что каждый день с ее снимком в нагрудном кармане я наивно и с некой долей зарождающейся влюбленности мысленно прошу ее... о жизни... о том, что бы следующий день не стал для меня последним... двадцатилетний худощавый лейтенант, командир саперного взвода.  

Мы с Мишкой встретились жарким июльским днем, когда разведка наткнулась на один из душманских «схронов». Возвращаясь с задания и найдя приблудившегося осла, усталая группа решила погрузить на него часть своего снаряжения. Бодро перебирая копытами вначале, упрямое животное неожиданно метров через пятьсот горной тропы остановилось и дальше явно идти не собиралось, несмотря на уговоры, куски сахара и пинки под зад. Полковая разведка, народ бывалый и мигом сообразив, что дело нечисто, быстро нашли причину остановки «транспортного средства». Осла моджахеды использовали для перевозки боеприпасов и вскоре в небольшой низине, в нескольких метрах от покатого валуна в расщелине, был найдет склад. Разгадка оказалась проста, животное по привычке как раз возле него и остановилось, ожидая «разгрузки».  

Мы приехали в долину через пару часов и подогнав несколько машин, решили начать погрузку «товара». Встречаться с хозяевами резона нам не было, обозленные духи попытались бы отбить свое кровное, поэтому действовать нужно было быстро и максимально аккуратно.  

Зная какие иногда сюрпризы готовят подобные объекты, осмотревшись я сразу нашел провода от растяжки к мине, которая прикрывала вход на склад. Она оказалась противотанковой «итальянкой» в желтом пластмассовом корпусе. Обдирая пальцы на руках от острых как бритва камней, освободив ее от грунта и почти приподняв ее над поверхностью я неожиданно почувствовал как чья-то рука предостерегающе коснулась моего плеча. Не двигаясь, я замер... И только потом я понял, что от гибели меня отделяла одна секунда…  

От днища первой мины, которую я обезвредил и которую готов был приподнять, тянулась тонкая струна к другому фугасу который был закопан ниже. Сверху мне его не было видно, на это и было рассчитано, но каким-то чудом увидав ее сбоку и рискуя разделить мою судьбу, один из разведчиков успел подбежать ко мне и перекусить вторую растяжку, прежде чем сработал взрыватель…  

–Тебя как зовут? – присев на валун, отдышавшись и отхлебнув теплой, уже затхлой воды из фляжки, тихо спросил я.  

–Мишка… – русый, высокий сержант улыбнулся.  

–Спасибо. Друг ты мой, Мишка… – мои руки немного дрожали.  

–Бывает… – он пожал плечами.  

Мы с ним встретились почти через месяц, в инфекционном отделении гарнизонного госпиталя. Почти неделю перед этим меня мутило, есть почти не хотелось и странная апатия, накатывала волнами. Вечером, после ужина я вышел со столовой и опустив руку в карман за сигаретами неожиданный ощутил прилив тошноты и боли который буквально согнул меня пополам. Через несколько минут опустошив содержимое желудка, буквально вцепившись сведенными судорогой пальцами в песок, меня уже рвало желчью.  

Утром с желтыми склерами глаз и с едва ворочающим, словно деревянным языком я уже лежал в госпитальной палате.  

Через несколько дней начав вставать, в небольшом коридоре ведущем во внутренний двор я услышал знакомый голос:  

–Закурим…?  

Мишка осунувшийся и побледневший но все же такой улыбчивый, протянул мне руку…  

Мы были с ним почти ровесники и вечерами часто вели неторопливые беседы. Ему становилось иногда хуже, закашлявшись и переведя на несколько минут дыхание, мы дальше после отбоя продолжали шептаться. Иногда мне казалось он словно спешил выговориться, рассказать мне нечто главное, что его тревожило..  

…Отец из семьи ушел когда мне года три было, мать учительница меня на свою зарплату тянула. Для меня тогда двадцать копеек, целое состояние было. Некоторые под деньги в «трясучку» играли а я со школьных обедов, скопив немного денег, карту купил. Я на полу ее раскладывал и все представлял как буду путешествовать…  

Мишка рассказывая, неизменно улыбался той теплой, мягкой улыбкой.  

–А у меня мать второй раз замуж вышла, потом брат родился. То, что я чужим стал в семье, это я сразу почувствовал. У них семья вроде, а я так… залет молодости, напоминание… Я и в военное училище ушел, чтобы им глаза не мозолить – вздохнул я.  

–Мать пишет? – Мишка внимательно взглянул на меня.  

–Пишет…Как в Алуште отдыхают. А я ей в ответ, у нас тут тоже курорт…  

–А девушка есть?  

–Не сложилось, Миша… – мне почему то стало немного грустно – В прошлом году в отпуске познакомился, вроде приглянулись друг другу, в ресторан ходили, встречаться начали а потом…  

–Что потом?  

–Да как узнала где служу, то так прямым текстом и сказала: погуляли дорогой и «чао», а то без ног заявишься, я тебя на коляске катать не собираюсь. Ты уж определись сначала: или в цинковом гробу с музыкой домой приедешь, или живьем... Вот тогда и поговорим.  

–Стерва… – Мишка нахмурился – Ну а ты, что ей?  

– Расстались тихо. Да права она, если разобраться…  

Тягостная пауза возникла между нами. На несколько минут мы замолчали. Мишка заговорил первый.  

–Четыре года назад директора поменяли, нового назначили. Ну и новенькая в класс пришла, дочка его…  

Достав из тумбочки он протянул мне фото.  

–Красивая… – я невольно залюбовался вроде простым черно-белым снимком, ее лицо было настолько живым и трепетно женственным, что я невольно Мишке позавидовал.  

–Пишет?  

–Да…Я когда с армии возвращусь, то как она в институт поступлю. Я как то летом подработал, телескоп купил. Я звезды люблю... – несколько смущенно, сказал мне Мишка. – И она для меня, как звезда утренняя. Правда последний месяц ничего, писем не было…  

Мишки не стало через три дня. Ночью, почти под утро. Отек легких. Тяжело начав дышать а потом захрипев, он несколько раз провел рукой по стене возле которой стояла его койка. Словно не успев или не сумев сказать что-то важное напоследок, он пытался своим последним жестом изобразить некое слово, которое он так и не успел произнести…  

А возможно, это имя ее?  

С верхней выдвижной полки старенькой больничной тумбочки, с кое-где отставшей почти до дерева белой краской я достал потрепанную по краям фотографию, с рваным изгибом почти посредине. Темные, почти черные глаза с легкой лукавой улыбкой, она смотрела на меня…  

А на следующий день принесли два письма. Мишке...  

Я приехал в Подольск через полгода, когда был в отпуске. Уже смеркалось, горели фонари и зажигались огни в окнах домов. Люди возвращались с работы в будничной и повседневной суете. Мне без особого труда удалось найти ее адрес и поднявшись на второй этаж, я на несколько секунд остановился перед оббитой черным дермантином дверью. Невольно я волновался и мое сердце учащенно забилось, когда в ответ на звонок я услыхал легкие шаги. Дверь распахнулась.  

–Вам кого? – оглядев меня, настороженно и неприветливо спросила она, поправив платок накинутый на плечи и зябко поежилась.  

Именно такой я ее и представлял, она почти не изменилась.  

–Я от Миши... – уверенно, словно о живом человеке который вышел на минуту и сейчас зайдет вслед за мной, ответил я. Замешкавшись и словно оправдывая свой приезд я протянул ей письма которые держал в руке.  

Недоуменно и испугано взглянув на конверты, посторонившись пропуская меня с глухим надломом в голосе, она произнесла :  

–Зайдите...  

Мы сидели на кухне в неловком, странном молчании и между нами на цветастой скатерти покрывавшей стол, лежало эхо ушедшего времени, напоминание о прошлом. Два пожелтевших от времени конверта, вычеркнутые из жизни, словно забытые и растворившиеся во времени, но сейчас словно воскресшие вновь. Я заметил, как по ее лицу пробежала тень.  

–Вот как… – с надломом в голосе, неуверенно потянувшись к ним, но словно от ожога одернув руку, она так к ним и не прикоснулась. Письма оставались лежать посреди стола между нами, словно разделяя нас некой невидимой но вполне осязаемой чертой.  

– Чай будете? – привстав, она достала чашки – К его матери не ходите... –произнесла она, обернувшись – Или уже успели побывать?  

– Нет... — я отрицательно качнул головой.  

– Не ходите. Не зачем… резко добавила она. – Я смотрю конверты запечатаны. Ну, это и к лучшему, значит он прочесть не успел... А мать его после, как привезли Мишу… она в больнице пролежала. Наверно месяц прошел. Сейчас она в школе, ведет уроки – неожиданно она усмехнулась. – Правда вместо математики теперь астрономию преподает, телескоп поставили на чердаке, ей подниматься нельзя… сердце, а она по лестнице наверх. Чудачка… — безразлично сказала она и став разливать чай, поставила на стол сахарницу.  

–Миша рассказывал, вы в институт поступили... – неуверенно протянул я, последняя ее фраза была мне неприятна и вызвала чувство неловкости.  

Почувствовав это, уголки ее губ дрогнули.  

–Нет, бросила... – отрезала она — Я теперь работаю, там же в школе… – глядя куда-то поверх меня в сторону, ответила она.  

Я понимающе кивнул головой.  

– Чуть не забыл, это ваше… – спохватился я и положил на стол сверху писем, ее фотографию.  

Мельком взглянув на нее, она быстрым движением спрятала ее между конвертов.  

В наступившей тишине были слышны мерно идущие часы, висевшие на противоположной кухонной стене и голубиная возня за окном.  

Неожиданно на лестничной площадке раздался шум, входная дверь подавшись открылась и в полутьму коридора ввалилась тень.  

–Опять дверь не закрыла… Дождешься!... – фигура в проеме стаскивала ватник.  

–Андрюша …ты? – привстав, с некой слащавостью в голосе, которая неприятно меня поразила она приподнявшись и воровато накинув кухонное полотенце на конверты, прикрыла их от посторонних глаз.  

– На стол собери… — глухо проворчала тень в коридоре, стягивая сапоги и я почувствовал, как с прихожей потянуло терпким мужским запахом со смесью перегара и табачного дыма.  

– Кто у тебя?  

–Это с бригады по отоплению… в школе менять будут, зима на носу… – врала она с приторной лестью в голосе.  

–Скажи, пусть фитинги бронзовые ставят… в тот раз дерьмо накрутили, жаль морды не набил… — шум воды был слышен с туалета, человек мылся.  

–Я пойду… простите – мне почему то стало стыдно, словно я вторгся в чужую жизнь со ставшими в одну секунду ненужными, потерявшими всякую ценность письмами и памятью о человеке, которого нет.  

Проводив меня до входной двери, оглянувшись она вышла вместе со мной на лестничную площадку и плотно прикрыв за собой дверь, тронула меня за плечо:  

–Я одно спрошу, может это уже и не важно... Как он умер?  

На несколько секунд в моей памяти пролетели госпитальный инфекционный барак, трехлитровые банки с водой под койками, тяжелый запах человеческих испражнений и пота.  

Сделав уже шаг вниз по лестничному проему, обернувшись я твердо произнес:  

–Это... я обязан ему жизнью. Прощайте.  

Такой она и осталась в моей памяти в той первой и последней нашей встречи, растерянная, словно с укоризной глядя мне вслед.  

Теперь на рассвете, когда первые лучи солнца пытаются прорезать темноту ночи, я ищу на небе ту звезду утреннюю, о которой мы с Мишкой говорили.  

Только имя ее, мне до сих пор неизвестно…  

Да наверно теперь, это уже и не столь важно...  

Смерть приходит ко мне каждый день. Она стоит рядом, молчаливо наблюдая за мной...  

А где то бранятся и влюбляются, заливистой трелью звенят трамваи и в будничной суете спешат на работу люди, а кто то опаздывает к школьному уроку или к первому в своей жизни свиданию...  

И только осторожно шаг за шагом, идет по дну неглубокого ущелья, по заминированной узкой дороге... двадцатилетний худощавый лейтенант, командир саперного взвода..  

Дорогой длиною в жизнь...