Дворецкий Господ Бидлей

Мистер Кровли служил Бидлям уже… Много лет. По крайней мере, он помнил трёх последних королей, одного президента республики и пятерых виконтов, которые владели этой землёй.  

Дом Бидлей стоял на болоте. Огромный особняк из берёзы и сосны, двадцать одна комната, три с половиной этажа, не считая погреба – у мистера Кровли было много забот.  

С самого утра, – а поднимался он за час до рассвета, – ему нужно было запустить котёл на кухне, очистить воду, что набралась за ночь, убрать мусор с дорожки и тому подобное.  

Сложно сказать, осознавал ли Мистер Кровли свои действия, кажется, что он делал всё автоматически, рефлекторно, а сам был глубоко погружён в свои мысли.  

От особняка шла узкая дорожка, сложенная из камней и пней, прямо поверх топи, и терялась где-то среди скрюченных деревьев.  

Болото вокруг было слегка странным. Это не привычные всем большие «холмистые поляны», где бездонная глубина скрыта мхом, нет. Скорее, сплошные холмики, густо поросшие деревьями и кустами, между которых иногда виднелись омуты.  

Кровли не ходил дальше почтового ящика. Только, иногда, он останавливался, прежде чем принести почту хозяевам, и смотрел в тёмную глубину леса.  

Где-то через десять-пятнадцать метров от импровизированной границы участка, уже была непроглядная тьма. Лес был настолько густым и плотным, что войти в него без фонаря, всё равно, что по собственному желанию войти в бесконечный лабиринт. То есть, выйти из него живым вряд ли получится.  

Так вот, в такие минуты мистер Кровли стоял, держась одной лапкой за ящик, и смотрел в непроглядную чернь, кажется, грустными глазами.  

Он громко вздыхал, раздувая зоб, и закуривал древнюю трубку, сделанную из початка кукурузы. Выпуская в воздух клубы дыма, он что-то бормотал, после чего непременно возвращался к хозяевам.  

Мистер Кровли не мог жаловаться на свою жизнь. Ему платили четыре пенса в день, у него была своя комнатка, тёплая и уютная, пусть и небольшая. Да и хозяева, зачастую, были добры.  

Вот и в этот день, проснувшись не от света, не от утренних птиц, или заводных часов, но по привычке, ровно в пол пятого утра, горбатая человекоподобная жаба рывком села на кровати.  

Она потянулась, отчего дряблая кожа на лапах затрепетала. Одним ловким движением Мистер Кровли заправил постель, и повернулся к комоду. В нём всё было, как всегда: В верхнем ящике аккуратно сложенная рубашка, жакет из бычьей кожи с длинными полами, и в бархатной коробочке – оранжевый галстук-бабочка.  

Во втором ящике лежали рабочие брюки из грубой ткани, цвета ржавчины, подтяжки для носок и сами шерстяные носки.  

В третьем же лежало нижнее бельё, майки и панталоны.  

Одевшись, жаб посмотрел на себя в зеркало, прикреплённое над комодом. Он поправил накрахмаленный воротник и бабочку, после чего взял с полочки очки-полумесяцы, после чего с удовлетворённым урчанием, торжественно водрузил их на… То, что, видимо служит ему переносицей.  

Эти очки Господин Бидль заказал у столичного мастера, специально для него. Если бы Мистер Кровли ходил в пабы, он бы непременно этим хвастался.  

Теперь оставалось только отряхнуть от пыли, нападавшей за ночь, рабочую кепку с козырьком, и втиснуть нижние лапы в коричневые оксфорды.  

Как только жаб открывал свою дверь, проходило ровно три минуты с того самого момента, как он проснулся. Теперь начинается рабочий день.  

У него было ещё три с половиной часа, прежде чем хозяева проснутся. Проходя из своей каморки в сторону чёрного хода, – в этих землях бытовала традиция: из главных дверей выходят только на праздники, или если хозяева дома уезжают в город. Как шутил Господин Бидль: «Клянусь своей селезёнкой, Кровли, меня внесли в эти двери, когда я только родился, и выйду я из них только ногами вперёд! », после этой фразы старик начинал громко хохотать, отчего Госпожа Бидль непременно ворчала, и ей следовало бы подать чашку чая с жасмином. – Кровли дёргал старый рычаг, отчего котёл начинал свою работу, гоняя кипящую воду по всему дому. По сути, Котёл был сердцем Дома, питая чугунные батареи, освещая дом голубоватым светом газовых ламп.  

Тут же загудела чугунная плита, а вода в чайнике начала свой путь к ста градусам цельсия. С уже знакомым удовлетворённым урчанием, Мистер Кровли щёлкнул каблуками, и открыл заднюю дверь. Обходя гигантский дом, жаб проводил лапой по шершавому дереву стен. Это было приятное ощущение, пусть и настолько привычное, что вдоль стены проходила чуть более светлая полоса, как след ежедневного поглаживания.  

По дороге ему нужно было открыть пару кранов, чтобы полить растущие здесь… Цветы. Если, конечно, их можно так назвать. Мистеру Кровли они никогда не нравились, они не были красивыми, даже яркими, и никак не выделялись на фоне окружающего дом болота.  

Дойдя до главного крыльца, на котором стояло порядком замшелое и пыльное кресло-качалка, неизвестно кто и когда сидел на нём в последний раз, но дворецкий ни разу не видел в нём хозяев. Жаб привычным жестом кинул в скворечник горсть хлебных крошек, всегда лежавших в карманах брюк, и всунул меж губ трубку.  

Незаметным движением он зажёг спичку, отчего в густой болотный воздух взмыла струйка зловонного серного дыма. Мистер Кровли не любил табак, который он растил здесь. Он всегда горчил, был слишком лёгким и неприятно пах мхом и плесенью. Случался целый праздник, когда Господин Бидль привозил ему из города небольшой кисет табака, то ли из Индии, то ли из Америки. Тогда хозяин разрешал ему взять выходной, и тогда Кровли весь день сидел на крыше, ловя радио и смакуя пряный дымок.  

Ловким движением лапки, жаб открыл древний железный почтовый ящик, достал из него письма и газеты, после чего столь же ловко захлопнул. Вот и сейчас, он мельком пробежался по обратным адресам, и уставился в тёмную бездну.  

– А ведь за столько лет я ни разу не видел почтальона. Стра-а-анно. – Тихо пробормотал он. Его голос был сухим и, каким-то надтреснутым, скрипучим, но глубоким.  

Он стоял так ещё с минуту, стуча ногой о хлюпающую почву, после чего со вздохом вытряхнул трубку и направился к дому.  

Теперь нужно подмести в доме, открыть батарею в столовой, кабинете и гостиной, чтобы после завтрака хозяева могли заниматься своими делами. Господин, обычно, сидит в своём кабинете, разбирая бумаги, слушает радио, или читает книги из обширной библиотеки. Иногда Кровли просит тот или иной том, чтобы скрасить время перед сном.  

А Госпожа обычно вязала что-то для своих многочисленных детей, внуков и правнуков, или же занималась бесконечным разгадыванием кроссвордов, чем часто докучала мужу, спрашивая о той или иной незнакомой ей вещи.  

Тогда, между завтраком и обедом, у дворецкого было немного свободного времени, а в остальном – уборка, заготовка дров для вечернего камина, готовка, перетаскивание угля для котла и тому подобные дела.  

Дальше была скучная возня на кухне. Каждый день на завтрак одно и то же – тарелка сладкой овсянки с маслом для Господина, крепкий чёрный чай и хлеб с сыром. А для Госпожи лёгкая овсяная же каша на воде с фруктами, кофе со сливками и пирожное.  

Сладкого был полный погреб, Господин точно любит свою жену, в этом мистер Кровли был точно уверен. Но и для себя Бидль тоже припас кое-чего, иной раз, когда он был особенно добр после ужина, Кровли слышал звон колокольчика в своей спальне и знал, что хозяин зовёт его на рюмку-другую абрикосового ликёра или яблочного бренди. Госпожа это не очень одобряла, ибо была довольно консервативных взглядов на отношения хозяин-слуга, но зачастую смотрела на такие посиделки сквозь пальцы.  

После того, как завтрак был готов и томился в духовке, ожидая, когда проснутся хозяева, у Кровли появлялось минут пятнадцать времени на утренний кофе.  

Теперь, ровно в шесть часов и тридцать пять минут по Гринвичу, кровли услужливо тянул за две, порядком изношенные, верёвочки, звенящие в маленькие, но громкие, серебряные колокольчики, подвешенные у изголовья кровати господ.  

Когда Бидли спустились вниз, стол был уже накрыт, а Кровли услужливо отодвинул стул Госпожи.  

– Доброе утро, Господин Бидль, Госпожа. Пожалуйста, присаживайтесь и приятного аппетита. Господин, вот утренняя газета, в кабинете вас ждут письма. – Привычно, с ноткой флегматизма, проговорил слуга, подавая свёрток старику.  

– И тебе привет, Кровли, спасибо. Пока можешь быть свободен, да дорогая? – Старик поправил пышные усы-бакенбарды и взглянул на жену.  

– Да, конечно. Спасибо, Кровли.  

Дворецкий слегка поклонился и вышел из столовой.  

Идя по коридору, он, кажется, впервые за… долгое время обратил внимание на различные портреты, развешанные по стенам.  

Тут были и мастерские работы, изображающие господ в разные года их жизни, и далёкие предки Бидлей, обрамлённые совсем уж пыльными и выцветшими рамками. Чем дальше шёл коридор, тем новее и свежее были портреты. В самом конце помещения висели маленькие круглые рисунки пра-пра-пра, и неизвестно сколько ещё, правнуков хозяев.  

Кровли обслюнявил вытянутый тонкий палец, и стёр частичку какой-то грязи с личика новорождённого младенца.  

Пока дворецкий сидел в своей каморке, читая вчерашнюю газету, призывно звякнул один из дюжин миниатюрных латунных колокольчиков, с тоненькой, еле различимой, подписью: «столовая».  

За столом его ждала грязная посуда, хохочущий, словно гром, хозяин и красная от смущения Госпожа Бидль.  

– Бобберт Джей Бидль, сколько раз я просила тебя не читать эту вульгарную колонку вслух?! – Старушка была похожа на разъярённую индейку, вздымаясь всеми своими обширными формами, будто нахохлившись.  

– Кровли, дорогой друг, только послушай! – Старик вытирал слёзы, а его нос раскраснелся, – столичные комики ещё дадут жару, помяни моё слово, так колко сказать про министра, это надо уметь! Так вот, цитирую…  

– Бобберт! – Это был скорее не гневный окрик, но возмущённо-оскорблённое восклицание.  

– Ладно, ладно. – Старик, всё ещё хихикая, как дошкольник, поднял руки, будто сдаваясь. – Филис, не будь такой…  

– Ну? Какой мне не быть?  

Кровли стоял в сторонке, с горой грязной посуды в руках, неловко переминаясь с ноги на ногу. За многие годы он привык к подобным «ссорам», и знал, что это скорее шутливые препинания, чем серьёзная конфронтация, но всё равно чувствовал себя крайне неудобно, будучи свидетелем этих сцен.  

– Всё, дорогая, успокойся. – Бобберт тут же потерял интерес к жене, и повернулся к дворецкому. – Дружище, принеси мне сигару, только, что-нибудь с юга, не наши, прошу. Спасибо  

– Сию минуту, сэр.  

Пока слуга относил посуду и искал нужную коробку в бесконечно-глубоком табачном шкафчике, он краем уха услышал:  

– О, только не это. За что бог так жесток ко мне, почему он дал выйти за этот паровоз!  

После чего последовали быстрые и, явно обиженные, шаги по лестнице.  

– А, спасибо, дружище, садись. – Господин Бидль подмигнул Кровли, и достал из-за отворота махрового в полоску халата флягу с чем-то булькающим.  

– Но, сэр, ведь только утро, мне ещё весь день работать…  

– Ой, не отпирайся, прошу, только ты не устраивай мне этих театральных представлений, прошу. – Старик поморщился, после чего добродушно улыбнулся.  

– Благодарю, господин. – Хозяин снова поморщился, только уже болезненно, но тут же махнул рукой. Много лет он пытался приучить Кровли обращаться к нему просто Боб, или Джей, или хотя бы мистер Бобберт, но дворецкий гнул свою линию, позволяя переходить на «ты» только после лошадиной порции лучшего бренди.  

– Слушай, дружище. Мы с Филис сегодня уезжаем в Лондон, где-то на пол месяца, у Хартли, ты помнишь, правнук по линии золовки сестры внука Джендри, третьего ребёнка Лилии, дочки нашей второй дочки, Евангелины, ну ты её помнишь, рыжая, вся в веснушках, задорная такая, так вот, у Хартли родился шестой ребёнок, если я правильно понял, это мальчик, имя ещё не выбрали, ждут нашего благословения. Празднества затянутся надолго, сам понимаешь, столько родни, так что раньше восьмого числа нас не жди. – Всю эту тираду хозяин выдал на одном дыхании, после чего с минуту молчал, раскуривая сигару. – Вот, раз в неделю будет приезжать Дженни или Дженкинс, ты к ним не выходи, сам понимаешь, они оставят корзины с продуктами на крыльце. Специально для тебя я припрятал бутылочку сливовицы за радио в третьей гостиной, которая наверху, можешь не благодарить, хе-хе-хе. Уголь привезут послезавтра, так что хлопот у тебя будет немного, главное перетаскать мешки к котлу. Вот, и прошу, постарайся убить цветы Филис, я их ненавижу всей душой, может, пока будем в городе, купим что-нибудь по ярче, чем болотная жижа.  

– Хорошо, сэр, я вас понял. Чем-то ещё могу помочь, или мне пойти собирать ваши вещи? – Пусть Кровли и звучал как самое беспристрастное существо на всей земле, в душе радовался отъезду хозяев. Такое случалось очень нечасто, и долгие отъезды хозяев всегда значили для Кровли только одно – можно просыпаться на часок попозже, и делать меньше работы, всё свободное время посвящая себе, себе и только себе.  

– Да, но нет, подожди. – Бобберт закинул ногу на ногу, и внимательно посмотрел на слугу поверх очков для чтения. – Тебе что-нибудь нужно? Не беспокойся, денег не нужно, я куплю, всё что попросишь. В разумных пределах, естественно.  

– Если господин будет добр, то я бы попросил побольше табака, на ваш вкус, два фунта, если вас не затруднит. – На словах «два фунта » лицо старика приобрело удивлённо-одобряющее выражение, он одновременно был оскорблён такой просьбой, купить слуге за свой счёт аж фунт табака, но и гордился Кровли, наконец-то, за столько лет, в нём появилась смелость. – Новую рубашку, а то эта совсем прохудилась, и какой-нибудь Лондонский сувенир, на ваш вкус, хозяин.  

– Хорошо, так и быть. Можешь идти, Кровли, я запомню.  

Старик кивнул, как бы подтверждая свои мысли, и махнул рукой, освобождая слугу.  

Кровли задержался буквально на несколько секунд, прежде чем уйти из столовой. Он внимательно рассматривал Господина Бидля. Кажется, он так давно этого не делал.  

Перед ним была крайне эпатажная личность. Сухой, жилистый очень высокий старик, шесть футов с копейкой, в ярком полосатом халате с гигантским и, наверное, очень удобным, воротником. На сухих и тонких, как палки, ногах угрюмо висели песочного цвета армейские носки, на которые были небрежно накинуты бордовые домашние тапочки, с довольно потрёпанными помпонами.  

У него было вытянутое, слегка «лошадиное» лицо, с таким количеством морщин, что, когда он смеялся, был больше похож на корзину изюма, чем на человека. Густые и седые усы, переходящие в пышные бакенбарды, которые Кровли каждое утро подстригал и укладывал, топорщились во все стороны, и только гладко выбритый подбородок блестел, отражая свет газового фонаря. У Старика были не короткие, но и не длинные волосы, не совсем белые, скорее серо-пепельного цвета, и он всегда зачёсывал их назад, сдабривая обильным количеством геля. Но в данный момент, его волосы были недоступны для зрителя, так как сутра пораньше старик решил напялить на себя пробковый шлем, времён исследования Африки.  

Сейчас же Бобберт сидел, закинув ногу на ногу и, потряхивая тапочкой, напевал себе под нос какой-то военный марш. Круглые очки в тонкой оправе висели на кончике носа, а холодные голубые глаза смотрели сквозь них на газету, тая в своей глубине по-детски весёлый огонёк.  

Кровли то ли тихо квакнул, то ли так странно усмехнулся своим мыслям, и, слегка поклонившись, отправился наверх, собирать чемоданы господ.  

В первую очередь, он отправился к Филис Бидль, так как скорее всего, у неё будут к нему какие-либо поручения.  

Кровли постучал в дверь. Ответом ему было недолгое шуршание и деликатно-возвышенное:  

– Войдите.  

– Госпожа, могу я вам чем-то помочь, или мне собирать ваши вещи?  

– Да, Кровли, спасибо. Верхнюю полку в чемодан, сумочку я соберу сама, спасибо. И, как закончишь, приготовь нам что-нибудь лёгкое на дорожку.  

– Конечно, как вам будет угодно.  

Пока жаб аккуратно перекладывал платья и ночные рубашки в, колоссальных размеров, кожаный чемодан, леди суетилась у макияжного столика, наводя на, осунувшемся с годами, лице порядок.  

Дворецкий украдкой поглядывал на хозяйку. Пышных форм женщина, неизвестного возраста, что-то между пяти десятью и полутора сотнями, подумалось ему, от чего по его «лицу» расплылась кривая ухмылка. На западной стене комнаты висела полка, на которой возвышались деревянные «головы», а на них в свою очередь горделиво возвышались разного вида высокие, широкие, длинные парики разных цветов.  

У Филис были свои, приятные волосы, но, Кровли отчётливо помнил, что несколько… Десятков, кажется?.. лет назад, она возмущалась, что жаб плохо строит причёски и проще купить парики. Бобберт Бидль принял эти слова за чистую монету, и тем самым облегчил жизнь своей дражайшей супруге.  

Она уже была одета в дорожное – серо-коричневое пальто «в пол», с высоким воротником. Что было под ним – не рассмотреть, зато на груди красовалась, размером с голову младенца, брошь в виде какого-то страшного, вроде как, цветка.  

Брошь была сделана из серебряной проволоки, унизанной бусинами, бисером и драгоценными камнями. Она прекрасно отвлекала и притягивала внимание собеседника, отвлекая вездесущие взгляды от состарившейся красоты.  

– Всё готово, Госпожа, я могу что-то ещё для вас сделать?  

– Да, подожди секундочку, я почти закончила. – Женщина сделала какой-то последний штрих помадой, удовлетворённо посмотрела на своё отражение, и повернулась на стуле в сторону слуги. – Слушай, я знаю, что Бобберт оставил тебе бутылочку чего-нибудь из своих запасов, но прошу тебя, не злоупотребляй, ты знаешь, как это влияет на твой желудок. И, Кровли, не перебарщивай с пищей. Ну, ты понимаешь, нашей пищей. Пока нас нет, попробуй побыть самим собой, как ты делал раньше. Это пойдёт тебе на пользу, я уверена.  

– Конечно, Госпожа, что-то ещё?  

– Эх. Нет, Кровли, больше ничего, ступай.  

Для Жаба это было слегка непривычно. Иной раз у неё такое случается, с напыщенной дамы из высшего общества спадают все социальные маски, и она позволяет себе краткий миг сентиментальности и заботы.  

Кровли сам знал, что для него лучше. Он столько лет с ними, что почти забыл, что не является человеком.  

– Смешно. – Тихо пробормотал он.  

Жёлто-янтарные глаза жаба смотрели куда-то в пустоту. На несколько секунд он остановился, и попал в непродолжительный ступор, вызванный накатившими мыслями.  

Но, вышколенный дворецкий быстро пришёл в себя, и уже стучал в комнату Господина Бидля.  

Старик сидел на гигантском, пусть и давно выцветшем, но всё ещё красивом кресле. Он неспешно тянул сигару и читал один из томов Бернарда Шоу, периодически хихикая в усы.  

– Могу я помочь вам собрать чемоданы, Господин?  

– А, да, конечно, ты знаешь, что где лежит, вперёд. -Бобберт сделал неопределённый жест рукой, подкрепляя им то ли свои мысли, то ли сказанное.  

Кабинет Бидля представлял собой шедевр эргономичности. Абсолютно всё стояло на своих местах. Старинные шкафы из бука были забиты педантично рассортированными книгами, ковры, софа, кресло и кофейный столик располагались именно так, чтобы сэкономить максимум места, но при этом, где бы ты ни находился, можно было дотянуться до нужной тебе вещи. Прямо под окном стоял секретер из красного дерева, который, с первого взгляда, был захламлён. Однако же, каждая вещь, от пера с чернильницей, до какого-то гладкого камушка, лежал точно там, где ему следует быть. Даже стопка разрозненных бумаг, на самом деле, была сложена таким образом, чтобы, глянув на торчащий уголок листа, можно было понять, какую информацию он на себе несёт.  

Бобберт Бидль очень ревностно относился к своему «рабочему» пространству, в первую очередь преследуя максимальную эффективность и удобство. Единственное место в кабинете, которое можно было назвать неорганизованным – мини бар, скрывающийся в предмете мебели, больше похожем на смесь прикроватной тумбочки, комода и серванта. Разнообразная посуда, пустые, початые и полные бутылки абсолютно хаотично расположились как внутри, так и снаружи бара.  

Кровли заботливо укладывал рубашки, брюки и носки, перемежая их плоскими бутылками с, ревностно любимым господином, яблочным бренди, если этот «напиток» крепостью за семьдесят градусов можно было вообще называть бренди.  

Следом шли многочисленные записные книжки, – каждая предназначена для определённого вида информации, – карандаши, дорожные чернильницы, перья и подобная канцелярия.  

Через некоторое время, чемодан, саквояж и поясной кошель были полностью укомплектованы всем необходимым и разложены на софе.  

– Могу чем-то ещё быть полезным, хозяин?  

– Да, конечно, спасибо. – Старик, не отвлекаясь от газеты, снова произвёл странные пассы рукой. – Думаю, Кровли, можешь ложится спать, тебе не помешает, в твои-то годы. Не волнуйся, нас встретят и проводят, так что, думаю, на сегодня всё.  

Жабу оставалось только откланяться.  

«Какие-то они странные сегодня. – думал он, сидя на своей койке. – Сначала госпожа говорит что-то про моё естество, потом хозяин ни с того ни с сего упоминает мой возраст и отправляет спать. Это же он развалюха девяноста семи лет, хоть и держится хорошо, что удивительно. Пфф, ладно. Зато, смогу расслабится на неделе. »  

Кровли проснулся от гула ветра и холода. За стенами поместья разыгралась самая настоящая буря. Даже из каморки было слышно, как натужно скрипят древние деревья, усиленно сопротивляясь урагану.  

«Надеюсь, с ними всё хорошо» – промелькнуло в его голове, но тут же все посторонние мысли были отметены на задворки сознания. На их место встали вышколенные годами рефлексы – если буря, надо повысить давление в котле и перенести часть угля в кладовку, чтобы тот не отсырел всей кучей.  

В доме было темно, газовые лампы не горели.  

Дворецкий поёжился от холода, и вернулся обратно в комнату, чтобы накинуть, поверх майки и панталон, зимнее пальто. Шаркая истёртыми тапками по деревянному полу, он задумчиво шёл по коридору. В вытянутой лапе была керосиновая лампа. За окном уже была ночь, и тени в коридоре, повинуясь причудливому танцу огненного кинжала, заключённого в клетку из стекла и металла, игриво метались из стороны в сторону, порождая самые странные из страннейших образы, перемежая их с невозможными формами.  

Кровли н обращал на них внимания, он по очереди открывал и закрывал веки, пытаясь окончательно проснуться.  

Почему-то в этот раз слуге было не по себе. Обычно, когда хозяева уезжают, он почти не замечает этого. Работы становится поменьше, но дни смазываются в одно мало ощутимое мгновение, и вот, Бидли уже здесь. Снова сыплются указы, опять нужно готовить на троих, то бишь, всё становится обыденным.  

Но в эту ночь Кровли было… Одиноко. И грустно. Он не мог для себя объяснить, что же не так. О-о-о, жаб крайне давно не предавался своим чувствам. Зачастую они были приглушены, на первом плане всегда были обязанности и жёсткий распорядок дня, да, пусть иной раз он и отдавался своей человеческой стороне, даже пару раз плакал. Но… Сейчас он не хотел ничему отдаваться, он только проснулся, ему холодно, и он зол на ненастье, властвующее за древними стенами.  

– Да, чёрт возьми! – Приободрил он себя, как бы, ставя точку в своих размышлениях. – Надо же было буре разразиться именно первой ночью!  

Он издал некий грудной звук, исходящий из зоба, оканчивающийся шипением. Другой жаб, если бы таковой существовал, истолковал бы этот звук как выражение крайней степени негодования и лёгкого гнева.  

Множество глаз, собравшихся вокруг поместья Бидлей выжидательно наблюдали. Они заметили, что на чердаке зажёгся свет. Обладатели глаз тихо переговаривались между собой, с каждым раскатом грома приближаясь всё ближе к стенам.  

Кто-то проваливался в болото, через кого-то переступали его же собратья, а иные из них даже забирались на деревья, сидя на ветках. Все они не сводили своего взгляда с окна чердака.  

Под самой крышей было «тайное» обиталище Кровли. Он бывал там крайне редко и, в основном, зимой, но в этот раз ему было неспокойно в своей каморке.  

Тут, на чердаке, за многочисленными ящиками и древним тряпьём скрывался маленький клочок уюта. У самого окна был настолько несуразно маленький, что, видимо по этой причине он и оказался на чердаке, кофейный столик на высокой ножке, а рядом с ним, как антагонист, гигантских размеров кресло, в котором утонул бы любой великан.  

Кровли забрался в кресло и устроился там в, как могло показаться бы наблюдателю, одному ему удобной позе. Попробуй человек так сложится – точно уехал бы в травматологию. Некоторое время он просто сидел, закутавшись в пуховое одеяло и грел лапы о стенки здоровенной жестяной кружки.  

Он с наслаждением понюхал ароматный кофе. Да, хозяйка не разрешала пить ему этот чудный заморский напиток, но иной раз он баловал себя чайной ложечкой на пинту кипятка. Воровато оглянувшись, Кровли сунул лапу в одну из множества загадочных складок на материи кресла, некоторое время пошуршал где-то в недрах глубин, и с торжествующим восклицанием извлёк металлическую флягу.  

Он встряхнул ёмкость у барабанной перепонки, – увы, данную деталь своего организма он унаследовал от своей жабьей половины, иной раз это доставляло множество проблем, – и то ли удовлетворённо, то ли маниакально улыбнулся.  

Мимика Кровли вообще была загадкой. Каждый хозяин по несколько месяцев привыкал к выражениям его лица, и в один момент жаб просто решил всегда сохранять нейтральное выражение при общении с господами.  

Отвинтив колпачок, он с осторожностью вдохнул запах и поёжился, скривившись. Чистейший ром. Он хранит его уже как минимум тридцать лет, с тех самых пор, как Бобберт Бидль вернулся из своей поездки на Карибы.  

Во фляге оставалось ещё достаточно много напитка, чтобы сейчас можно было не считать капли, но щедро влить в кофейную чернь маслянисто-сверкающее золото.  

Тогда, Кровли уже почти сделал первый, самый лучший, глоток, но его прервала вспышка молнии и крайне близкий раскат грома. Здание слегка содрогнулось.  

Он брюзгливо заворчал и чуть наклонился к столику. На нём, укрытый тряпицей, величественно стоял изящный радиоприёмник.  

Слуга заботливо погладил лаковую поверхность и разложил антенну. Щёлкнул тумблер и из динамика полилось тихое шипение. Длинные жабьи пальцы крайне аккуратно и бережно крутили большую ручку, перебирая частоты.  

В ливень сложно было поймать Лондон или что-то столь же отдалённое, но дворецкий знал, что в тридцати милях был небольшой, но современный и развивающийся городок, чьё местное радио он периодически ловил.  

И вот, заветная частота поймана, теперь нужно столь же деликатными движениями подвигать антенну и сам приёмник, чтобы сигнал стал чище.  

Гром звучал где-то в отдалении, всё удаляясь от поместья, ливень стал чуть реже, а ветер поутих. Многочисленные наблюдатели были всего в нескольких ярдах от дома. Они остановились в молчаливом ожидании неизвестно чего. Существа переглядывались и еле слышно урчали, переминаясь с лапы на лапу.  

Кровли развалился в кресле, изнеженный теплом и алкоголем. Из радиоприёмника, пусть и с белым шумом, но нежно лилась приятная классическая музыка. Периодически вмешивалась ведущая, что-то рассказывая о древних исполнителях играющей музыки, после чего включалась другая музыка.  

В какой-то момент он совсем раздобрел и начал говорить сам с собой. Неразборчивое бормотание, сопровождающееся яркой жестикуляцией, раздуванием зоба и непонятными звуками завершилось чётким и громким:  

– А пошло оно всё!  

Жаб запустил кружку в приёмник, от чего тот сломался, издав напоследок булькающий звук.  

Кровли вскочил с кресла, распахнул окно и поднял приёмник на вытянутых лапах, чтобы сбросить его вниз…  

Яркая вспышка пронзила небо, ударив точно в радио. Оглушающий гром сотряс пространство, одна из трёх печных труб обвалилась, сбивая кирпичами водосточные трубы.  

На краткий миг в доме вспыхнули с невообразимой яркостью газовые светильники, и котёл, сердце поместья, питающее его по множественным, крытым в стенах, металлическим артериям, не выдержал. Время замедлилось, видимо, чтобы полюбоваться моментом.  

Крепкий чугун, окрашенный в бежевый цвет, какой-то краткий миг раздувался, можно было бы заметить, как местами появляются трещинки в толстом металле. Манометр в последний раз, изо всех сил крутанул стрелкой, и металл не выдержал.  

Густой болотный воздух разорвало. Красно-рыжий цветок взрыва разрастался, осыпая окрестности шрапнелью из камней и дерева.  

Кровли парил. У него были ещё парочка секунд, пока время не опомнится, чтобы возобновить привычный ход, и он тихо заметил:  

– Ква..?  

После того, как гром стих, а облако чёрного дыма рассеялось в холодном воздухе, ливень стих. Так оно обычно и бывает, дождь начинается после первого раската грома, и заканчивается подобным ему.  

Среди мшистых холмиков, покрытых щепками и каменной крошкой, лежало буро-зелёное тело, всё в копоти и изорванной одежде.  

К нему, однообразной грязно-зелёной волной, стягивались тысячи и тысячи лягушек и жаб. Маленькие существа, не отрывая взор от собрата, медленно пробирались к нему.  

В новообразованной тишине не осталось места от всеобъемлющего звона лягушачьего пения. Не ясно, были то команды, разговоры, или бессмысленная белиберда. Но крохотные земноводные в едином порыве забрались под тело большого брата, и аккуратно перебирая лапками по топкой почве, отправились куда-то вглубь леса.  

– Ах! – Филис Бидль теряла сознание, её поддерживал под руки возница экипажа.  

– Да уж… – Бобберт тяжело опёрся о то, что осталось от крыльца, и сел на ступеньки. Он медленно вытянул из кармана пальто коробок спичек и тонкую цигарку. – Ну, рано или поздно это должно было случится.  

– Бобберт Джей Бидль! – Хозяйка моментально превратилась в бушующую фурию. – Ты знаешь, как я ненавижу твои флегматические высказывания! Лучше скажи, что нам делать?!  

– Да, что уж может быть проще. – Он выпустил вверх кольцо дыма, превращая малую частичку окружающего тумана в смог. – Поживём недельку у Хэнкока, его ребятки отстроят нам новый дом в два счёта. Жалко, конечно, барахло, но, думаю, что-то да осталось. Все деньги были в подвале, он-то уж точно жив-здоров. Жалко Кровли, эта итерация мне нравилась больше всего, он был общительным.  

– Да плевать мне на то, что тебе там нравилось. – тон её голоса стал более снисходительным, но всё ещё сердитым. – Он был самым сообразительным, а теперь ты ещё и лишился своих препаратов, придётся все делать заново!  

– Угомонись уже, женщина. – С этой репликой господин Бидль чуть не схлопотал пощёчину, но вовремя увернулся. – Хватит, я сказал. Ничего не я не лишился, думаешь, я дурак хранить все препараты в кабинете? В подвале целая палета с яблочным бренди.  

– Ах вот оно что… А я думала ты просто спаиваешь нашего слугу.  

– Нет. Главное, где бы нам найти подходящую особь Epidalea calamita… Мне они нравятся больше, чем лягушки. Габариты более человеческие, да и смышлёнее. Плохо, что не можем найти труп, придётся прививать воспоминания вручную, а это тот ещё труд…  

Тело Кровли лежало на подстилке из осоки и рогоза, грудь его еле-еле двигалась, но жизнь ещё теплилась.  

Вокруг него собралась немыслимая толпа земноводных, тут даже затесались несколько тритонов. Все они смотрели на Кровли с невысказанной надеждой и ожиданием в глазах.  

Возле дворецкого лежало огромное количество различных насекомых, червячков и тому подобной мёртвой живности.  

Дни сменяли друг друга, шли дожди, листья опали. Болото укрывал первый снег.  

Тело жаба было укрыто какими-то обломками, тритоны то и дело таскали в пасть гиганта еду.  

Вокруг ложа болотные обитатели выстроили нечто, напоминающее хижину. Появились «стены» из сухого тростника, крыша из обрывков какого-то одеяла или шторы, видимо, принесённых с места взрыва.  

Лягушки ходили на разведку, выглядывая из-под густых кустов на стройку, продвигающуюся семимильными шагами. Там и тут сновали рабочие по мосткам, сложенным из старых досок. Болото было не узнать. Деревья поредели, почва высохла, кажется, этот дом ещё больше предыдущего.  

Жабы были сильнее, именно они таскали, украденное тритонами, будь то пища, материалы или части одежды. Теперь, с наступлением первых холодов было видно, как по белому насту медленно двигаются тёмно-зелёные шайбы.  

– Ах ты падла! Джим, эта тварь стащила мою флягу, представь себе!  

– Ха, смышлёный малый… Стой! Не дави его!  

– Это ещё почему? По-моему, она того вполне заслуживает, хе-хе.  

– Есть у меня идея. Положи её в шляпу, отнесём Хозяину.  

Прошло ещё несколько дней. На болота опустился самый настоящий мороз. Болотные обитатели разбрелись по своим норам, чтобы перезимовать. Но было и несколько десятков отважных особей, что пытались согреть умирающего Кровли своим теплом. Дворецкий всё не просыпался.  

Бобберт Бидль, выглядящий куда моложе, чем должен, в сопровождении своей прекрасной супруги с улыбками завтракали.  

– Дорогая, думаю, сегодня можно отпустить Генри с ребятами, та жаба оказалась хорошим подопытным. Ещё день-два и всё будет, как раньше. Только, ха-ха, сама понимаешь, по-новому.  

– Да уж, хо-хо-хо! Хорошо, что ты, старый дурак, додумался убрать своё бренди в подвал, а то быть нам всё ещё развалюхами. Да и что уж там…  

– Да, согласен. – Господин Бидль сделал крупный глоток чая, и откинулся на спинку стула. – Да и Кровли вовремя помер, ещё лет пять, и нам самим пришлось бы его убрать, без настоя мы бы не протянули.  

– Да…  

– Да…  

Тело дворецкого зашлось судорогами, покрывающие его тело земноводные посыпались наземь.  

Тело дворецкого затряслось, как от электрического разряда, только ремни сдерживали его от падения.  

Лягушки, жабы, тритоны проснулись, и в ужасе переговаривались, окружая слугу плотным кольцом.  

Бобберт Джей Бидль выпустил кольцо дыма прямо в морду жабу.  

Внезапно зоб Кровли раздулся…  

Веки медленно поднялись. Жёлтые глаза отразили свет.  

– Ква..?  

Кровли умер.  

– Доброе утро, Кровли, можешь приступать к своим обязанностям.  

Кровли родился.  

…  

…  

– Будет исполнено.  

…  

…