О божественном действии, ошибках и душах

В тенистом паноптиконе Августин (засаленные длинные волосы, молодой-ветхий, похож на опустившегося опиатчика) ел шварцвальдский вишневый торт, сидя на складном рыбацком стуле. Ел он апатично сёрбая, измождено всасывал тошнотворную кремовость с пластиковой тарелки, не жевал практически, будто амазонский червь-паразит. Аквариумы – розово-голубые – покоились у стен в ежащейся подсветке. Среди вод реяли токами обитатели – брюхатые, пучеглазые и пестропёрые. Входы в парковый океанариум, прикрытые решетками, обрывались в цветение черемухи. Аромат ее сеялся в волглой спертости. Стояло недюжинное яркое лучистое утро, но посетителей еще не было.  

Августин продолжал с медузьими ужимками развалюхи слюняво уплетать лакомство. Его щеки выпучились, и жилы вспыхивали на висках падучими звездами. Неожиданно, отщипнув в очередной раз кусочек торта, он заметил на миг показавшуюся и тут же юркнувшую обратно в крем черненькую головку на белом тельце. Раскроив торт, Августин с недоумением уставился на извивающуюся личинку. Она была полупрозрачна, толста и неуклюжа. Вряд ли из нее смог бы вырасти хоть какой-нибудь нормальный червяк. Подцепив одноразовой вилкой, гадкого квартиранта Августин выбросил его прочь. Личинка замерла на полу среди бело-вишневых брызг, дернулась пару раз и стала больше.  

Она дернулась снова и ее размеры увеличились. С каждой потугой личинка раздувалась и приобретала чудовищную человекоподобность. Прелестный лик статуи античного мальчика приобрела ее головка и хоботок. На мальчике были сандалии и белая хламида, над каштановыми кудряшками висело сияние цвета куркумы, а из лопаток вырастали лебединые крылья. У Августина слюна закапала на пыльные кеды с остолбенелого языка.  

– Ты кто? – протарахтел он полным ртом. – Иисус?  

– Я ангел, – печально улыбнулся античный мальчик.  

– Но тогда почему… почему ты был червячок?  

Ангел подошел к очумевшему человеку, сел перед ним на пол, обнял его ноги и положил головку на колени.  

– Позволь тебе кое-что объяснить, – сказал он. – Небытие, в которое ты мог меня низвергнуть в образе червя, для ангела греховно, ибо оно есть воплощение Господа, а я не настолько могуществен, достаточно слаб, потому и являюсь в пусть ничтожном, но зримом и живом образе. Весь божественный сонм материализован на земле в формах лишайников и полипов, в смятых сигаретных пачках, в черной банановой кожуре, в ошибках и сальных шуточках… во всяком вздоре и мусоре, бесполезность которого обратно пропорциональна духовной силе конкретного небожителя. Сам Бог как существо всемогущее, может пребывать во всемогуществе лишь тогда, когда свое всемогущество ограничивает. Сила ограничения равная и идущая из могущества одновременно, направлена на это могущество и накладываясь на него, она его удваивает, ограниченное двойное могущество снова вызывает силу ограничения, которая, накладываясь, опять вызывает удвоение. Процесс бесконечен, именно в нем могущество становится всемогуществом, в потере своих способностей. Это тотальное бессилие, самоотрицание, нисхождение в пустоту, как в невозможность, создание бесконечно малой, отдаляющейся вглубь точки. Бог может быть Богом, только когда он Ничто (которого нет). Одновременно с этим Он свободное существо, так как, пребывая во всемогуществе, он не пребывает в нем, т. е. реализуются обе противоположности в их максимальной полноте. И ни одна из двух возможностей, образующих совокупную целостность, не может обуславливать другую, обе они равновесно и горизонтально воплощены. Я же не имею достаточной силы, чтобы стереть себя без остатка, моя сила ограничения не равна полностью, не накладывается целиком на мою ангельскую силу, потому я червяк, презренное, благословенное живое.  

– Я ничего не понял, – умиленный мальчиком улыбнулся Августин.  

– Тогда ты все понял. Непонимание, как ничто, есть божественность. В награду за твою внимательность и то, что ты меня отшвырнул (а мог бы и раздавить) я дарю тебе три желания. Загадывай любые, и они исполнятся. Только знай, что ни одним, даже самым всеобъемлющим и чистым желанием не изменить существующий порядок вещей. Изгнанный на какое-то время он вернется через лазейку и ударит изнывшим от праздности копытом всей силой сразу.  

– Это круто! Слушай, я всегда хотел узнать, увидеть изнанку, внутренность. Ты только не смейся, но я хочу себе третий глаз в толстом кишечнике.  

– Я разумеется, могу это сделать, но тратить целое желание на такое… к тому же в кишечнике темно. Что ты там увидишь?  

– Действительно! – в задумчивости Августин выдул пузырь липкой, сахаристой слюны, – тогда вторым желанием я хочу еще и фонарик там же. Глаз и фонарик с перпетуум-мобиле чтобы не приходилось менять батарейки в нем.  

– Устроено, – ангел улыбнулся и лизнул коленку человека. – Это хорошие желания на самом деле. Бессмысленные и безобидные. Я в тебе не сомневался. В фонарике я разместил ядерный мини-реактор, чтобы он проработал долго. А что ты загадаешь на сладкое?  

– Дай-ка подумать. Еще я хочу «Альтернативу», оранжевую серию. Хотя подожди... «Бойцовский клуб» и «Мясная лавка в раю» у меня уже есть. Так что доставь-ка ко мне домой всю серию, кроме этих двух книг.  

– Сделано. Что ты теперь чувствуешь?  

– Ну мое желание-жар иссякло, а на его месте появилось…  

Августин осекся, ангел растаял в воздухе. Настойчиво и нелепо к выходу полз пухленький червячок. Алчные глаза рыб пялились на него из аквариумов, ходуном ходили рты-крышки от кипящего холодом отсутствия.  

Августин поднялся, вслушиваясь в свою природу. «А есть ли, – спросил он себя, – что-нибудь за желаниями? »  

И ответил он сам, потому что более никто не ответил бы:  

«Только сгусток небытия, божественность, как будто бог в отрицании себя живет частицей своей в душе человека, как голое ощущение пустоты».