Отец (ПЕРЕЗАЛИВ)

Сентябрь. Жара. 1945-ый год. Деревня Некрофилино. Крайняя изба у поля. Женщина среднестатистического возраста сидит на софе и штопает портянки. Сын-негр, четырёх лет, за столом, сгорбившись что-то рисует на листке угольком. Комната охвачена тьмой, лишь небольшой огарок свечи озаряет пространство. Некоторые дыры, прогрызенные воронами в крыше, пропускают солнечные лучи. Без стука отпирается дверь, скорее всего с ноги, и в комнату входит усатый мужик в шинели и с узелком. Красно-тёмный свет с сеней окрашивает комнату ещё больше. Запах навоза врывается словно ураган и придаёт более устрашающий вид гостю. Сын заметно мочится прямо на стуле. У жены выпадает портянка в мышиный горох на полу.  

– Не ждали, блядь? – кинул мужчина мешок в угол.  

– Кто это, мамочка? – пискнул негритёнок, запрыгнув под стол.  

– Сама не знаю, Ванюша, – дрожала мать.  

– Ванюша? – указал мужик на мальчика. – Он? Я сначала подумал мне показалось! Думал тень падает! Тьфу! Люба, любовь ты моя ненасытная, с кем же ты мне нагуляла?  

Женщина ахнула:  

– Володя! Ты ли это?  

– Я, Люба, я!  

Мужик и баба обнялись крепко. Мальчик наблюдал за ними втихаря из-под стола.  

– Эй, чумазый, – обратился Володя к нему, нацеловавшись. – бегом к себе домой!  

– Так куда ж ему домой идти, Володя? – гладила Люба мужа по усам. – Здесь его дом, дорогой.  

– Что ж ты, жынка моя любимая… С рабами спишь? Русских-то мужиков мало ли?!  

– Да не спала я ни с кем, Володенька. Твой это сынышка! Твой это Ваня!  

– Я чё, блядь, на обезьяну похож, что ли?  

– Я не обезья-я-я-яна! – заревел Ваня.  

– Заткнись, собака! Я твоих родственников под Сталинградом стрелял, чертей!  

Люба заплакала от обиды за негритёнка, который сам, того гляди, заплачет. Потом вытерла слёзы портянкой и обняла сына.  

– Володенька, неужели товарищи-негры на стороне фашистов проклятых воюют? – спросила Люба, успокоившись, когда военный нахмурившись курил.  

– Нет конечно, за нас. Но нахуя они нам сдались, чурки?!  

Ваня ещё больше заревел и вроде обосрался.  

– Страшно, поди? – грозно рявкнул отец. Потом подошёл к столу, под которым сидел мальчик и ударил кулаком по листку с рисунком коровы. Негритёнок выбежал прочь. Женщина засуетилась.  

– Давай обед, жена, – сказал Володя и у него покатились слезы.  

Люба залезла в погреб и через некоторое время показалась с бутылём и соленьями.  

Отец налил себе целый стакан, выпил и занюхал рукавом.  

– Фу, блядь, – расплевался он. – забыл, что в вагоне с лошадьми ехал.  

Люба сопереживающе погладила его по плечу.  

– Как там на войне-то было, Володенька? – поинтересовалась она.  

– Как, как… Хуёво, как…  

Фронтовик налил себе ещё стакан.  

– Наш эшелон тут неподалёку остановился, – сказал он хрустя капустой. – Соскучился я, понимаешь ли. А тут вот абориген этот… Неужели точно мой?  

– Ну конечно, Вов, – Люба отломила хлеб и сжевала его.  

– Коров смотрю не осталось вовсе… Только на рисунках… Обезьяна эта, смотрю, художник. Точно не в меня!  

– Ах, Володенька, милый мой! Да что же ты…  

– Кто забрал? – рявкнул Вова.  

– Солдаты, – горестно произнесла Любава. – Всех забрали. И дочурку нашу тоже забрали.  

Володя снова ударил по столу и напугал этим самым жену.  

– Сил тебе, Анюта, – покачал головой Володя и оживившись спросил Любу, – Ты мне чего, кстати, на письма не отвечаешь?  

Жена растерялась.  

– Я стараюсь, пишу: привет, как дела, чё делаешь, ты где? – ни одного ответа за месяц. Ни одной весточки, етить твою маму по самые абрикосы! Надо мной уже солдаты смеются. Даже фотокарточки твоей нету. Приходилось самому рисовать. По памяти.  

– Володенька, прости меня, дорогой! Некогда было. Дела окаянные. Да и… коровы эти… А читать я их читала. Читала ж. Собирались вечером всей деревней и читали… И портянки твои получила. Вот постирала, заштопала.  

– Ну и хорошо, Любаша. Я завтра уезжаю. Стрелять паразитов нужно!  

– Так война же закончилась, Володенька.  

– Война закончилась, а патроны – нет.  

– Па-а-ап, – пропищал вернувшийся негритёнок.  

– Чего надобно, чертёнок? – огрызнулся батя. – Не видишь отец с матерью разговаривает? А ну, брысь!  

Ваня убежал.  

– Хэ, – протёр усы Вова. – Смешной, сука.  

Слова Володи согрели несчастную душу Любушки. Всё – таки признал он сынишку.  

– Ну что ж, Любашка, залазь на софу, – заулыбался хмельной Вова, потирая прожжённые усы.  

Только Люба расстегнула сорочку как в дом опять вбежал сын-негр.  

– Папа, мне страшно! – кричал напугавшись Ванька. – Там бабахают!  

– Наверно цирк твой едет, – обозлился отец. – из которого ты выпал!  

– Володя, ну посмотри вдруг чего, а?! – жена совсем заволновалась. – Страшно мне.  

– Эх, сука бля. Чё там ещё?!  

Любаша быстренько заправилась и вышла во двор следом за Володей.  

– Где бабахают? – присмотрелся вдаль отец.  

Негритёнок указал в поле.  

– Тьфу ты, негритянская рожа! – дал подзатыльник Ване отец. – Ты не видишь что ли – это грузовой автомобиль едет. Из трубы хлопает. Правильно говорят: все неруси тупые как портянки…  

– Вова, – осадила его жена. – ну прекрати с сыном так разговаривать.  

– Молчать, женщина! – рявкнул фронтовик и закурил папироску. Мать с сыном закашляли. Владимир с рыганием выплюнул папиросу и добавил:  

– Тьфу! Ёбаные лошади!  

Негр с удивлением и одновременно с восхищением уставился на отца. А тот в свою очередь присел на корточки и положил ему руку на плечо.  

– Слушай, огрызок… – начал Вова, – хоть ты и черножопый, но зато ведь кровинка какая- никакая. – затем он посмотрел с подозрением на Любу и добавил: – Если мать не врёт, конечно. Ты уж зла своего африканского не держи. Извини, так сказать, если я что-то плохое сегодня сказал. И, это…  

Он поднялся и почти шёпотом спросил Любу:  

– Мыть тщательней не пробовали?  

Негр снова было заплакал, но ответил громко и ясно:  

– На той неделе. На речку ездили.  

Володя заулыбался с надеждой в глазах:  

– Так ёбтыть, может баньку затопим хорушую? А то речка, речка…  

– Ой, – встряла Люба. – да пробовали. Ещё в родильной. Орал бедный, как резаный. Ожогов понаделали ему… Господи… Как вспомню…  

– Это сколько же ему годков значится?  

Люба задумалась с некоторым испугом и ответила:  

– Так это… три… два…  

– Один! – вскрикнул Вова и захохотал, напугав сына. Потом пригляделся сурово и внимательно:  

– Не похоже. Кобыла такой.  

– Так это ж негры. Они всегда старше выглядят.  

– Вот чудеса, итить их по самые бананы. Ребятам расскажу – не поверят.  

– Да и незачем, – вздохнула Любава.  

Ваня ударился в пляс, чём-то напоминающий современный тверк и привлёк внимание родителей.  

– Эх, – присел Володя на копну сена. – всё равно обезьяна.  

Люба проснулась в холодном поту. Свет через дырявую крышу слепил. Значит ещё день. Она вышла из дома. На дворе Ваня бегал от дворняги. На горизонте никого не было. Лишь справа от дома поливал грядки темнокожий мужчина с бородой и горбом на рабочей спине.  

– Густав! – окликнула мужчину Люба. Взрослый негр обернулся и улыбнулся гнилыми резцами. – Густав, мне Володя приснился… Муж мой. Я чувствую он скоро приедет. Забирай вещи и уезжай на несколько дней в город. Темнокожий поспешно бросил весь инвентарь и ушел в сарай. Люба подозвала Ваню. И приобняв его уставилась на горизонт в ожидании…