Пуля и Джульетта

„Why you tryna jump in front of the bullet (Young lady)? “ — Queen Latifah  

Шёл 2007 год, ночные улицы Норт-Лондейла дышали, как недавно лежавший здесь маленький Эрик, избитый двенадцатилетний мальчишка с пачкой Skittles в одном кармане и пулевым отверстием в другом — медленные, неглубокие вздохи жизни, скрытой в тенях. Это произошло совсем недалеко от того угла на 16-й улице, где под желтушным светом мерцающего уличного фонаря сейчас стоял Ройс Коулман, чья кожа цвета эбенового дерева блестела от пота под свободной синей толстовкой с натянутым капюшоном, скрывающим глаза, которые видели слишком многое за свои двадцать девять лет. Он стоял, прислонившись к облупленной стене заброшенного магазина, где когда-то продавали виниловые пластинки, но теперь только крысы устраивали свои вечеринки. В руке у Ройса был рулон мятых купюр, в кармане — пакетики с твёрдым порошком, который он толкает местным, не задавая и не принимая вопросов. Его настороженный взгляд сканировал улицу, выискивая клиентов или неприятности. В этом районе одно от другого отличить сложно. Бетон блестел маслянистым остатком жаркого летнего дня, который отказывался умирать, а далёкий визг шин и вой сирены, проносящихся по Рузвельт-роуд, играл вступительные ноты ещё одной плохой ночи.  

Улица была почти пуста, если не считать стаи теней, что мелькали в переулках, да редкие машины, чьи фары резали мрак, как ножи. Ройс тёрся здесь уже четыре часа кряду. Его пальцы зудели от призрачного укуса пищевой соды, а тайник удобно лежал в левом кармане: в основном хард — два вкуса, белый и жёлтый. Белый сегодня шёл неохотно, но жёлтый расхватывали, как конфетки. Впрочем, как и обычно. Но вот из темноты вынырнули двое парней. Оба были молоды, может быть, чуть старше двадцати, их лица были скрыты под кепками с плоскими козырьками. На одном была чёрная футболка с золотой цепью, сверкающей на шее; на другом была красная толстовка с капюшоном, его руки были глубоко зарыты в карманы. Они шли медленно, с той развязной уверенностью, которая в этих краях означала либо дурь, либо силу. Ройс выпрямился, сплюнул под ноги, и крикнул:  

— Йоу, братки, свежего не хотите? Есть чистый, как моча младенца. Есть и подешевле.  

Двое переглянулись, и на их лицах мелькнули ухмылки. Тот, что повыше, с татуировкой латинской цифры три на шее, шагнул ближе и сказал, растягивая слова:  

— Ты кому тут детское ссаньё толкаешь, ниггер? В глаза это себе закапай, может, лучше видеть начнёшь, кто перед тобой стоит.  

Красный цвет, латинская тройка, наглое поведение — только сейчас все эти признаки сошлись в голове Ройса, и он понял — эти ребята из «Black Disciples». Ройс замер. Его рука инстинктивно скользнула к поясу обвислых джинс, за которым надёжно прятался потёртый Glock 17.  

— Так значит, у нас тут парочка Даффи Даков заблудилась? — Ройс шагнул вперёд, выдвинув нижнюю челюсть. — Здесь неряхам не рады, знаешь. Это район GD.  

Двое снова переглянулись и расхохотались, словно услышали свежую шутку Дэйва Шаппела. Тот, что пониже, ткнул пальцем в Ройса.  

— GD? «Vice Lords» обоссутся от смеха, когда услышат это дерьмо. Ты уморительный, но лучше уноси свою крабовую задницу отсюда, пока мы не наделали в ней новых дыр.  

Словесная перепалка набирала обороты, как двигатель старого Кадиллака. Ройс уже не думал о торговле — он думал о том, как бы не потерять лицо. В Норт-Лондейле репутация была дороже жизни. Он сплюнул в их сторону и процедил:  

— Малыши, вам лучше вернуться в свои кроватки, а то проспите «Подсказки Бульки».  

Высокий шагнул ближе, заглядывая Ройсу прямо в глаза.  

— Малыши? Ниггер, твоя мама называет меня папочкой.  

Тут из темноты донеслись шаги. Ройс обернулся и увидел двоих своих приятелей — Рейз Джи и Фрутигоста, братьев по Gangster Disciples. Рейз Джи, худой, как проволока, но с глазами, полными злобы, уже держал руку на рукояти пистолета. Фрутигост, массивный, с собачей цепью на шее, ухмылялся, словно предвкушал потеху.  

— Что за дела, Ройс? — пробасил Фрутигост. — Эти клоуны не хотят платить?  

BD осмотрелись, оценивая новых игроков. Двое против троих. Улыбки на их лицах потускнели, но отступать было поздно.  

— Окей, окей, ниггеры, этот угол принадлежит Гуфи Дисайплс, — вновь съязвил высокий BD. — Мы просто перепутали вас с бомжами, но от бомжей так не воняет.  

Слов больше не было. Первый удар нанёс Фрутигост, метя кулаком в челюсть говорящего. Тот увернулся, но недостаточно быстро — кулак скользнул по скуле, оставив рваное рассечение. Он ответил, вмазав Фрутигосту в солнечное сплетение, и тот согнулся, хватая ртом воздух. Рейз Джи прыгнул на второго BD, и они покатились по асфальту, молотя друг друга, как сцепившиеся мухи. Ройс в это время схватил высокого BD за шею, пытаясь завалить его на землю. Улица наполнилась глухими ударами, хрипами и руганью.  

— Попробуй это, педрила! — зарычал Фрутигост, размахивая во все стороны своими тяжёлыми, как кувалды, руками.  

— Вам конец, мазафакеры! — закричал один из BD, пытаясь вырваться.  

Ночь разрезал свет фар. Белый «Форд Эксплорер» затормозил в нескольких метрах от драки, его тонированные стёкла отражали хаос, как чёрное зеркало. Внутри сидело трое: двое офицеров полиции Чикаго — детективы Мэлоун и Ортис, и третий — белый мужчина в дорогом костюме, с сединой на висках и взглядом, полным презрения — Рафаэль Циммерман — новоназначенный директор Департамента ювенальной юстиции Иллинойса — человек, который ненавидел Норт-Лондейл всем своим существом. Если Вудлон для него был Содомом, то Норт-Лондейл — Гоморрой, а его жители — опасными животными, которых нужно держать подальше от "цивилизованных людей" — так он называл европеоидов.  

Мэлоун, седой ветеран с короткой стрижкой и постоянным хмурым выражением лица, схватил руль, его взгляд метнулся к разворачивающейся впереди драке.  

— Всё то же самое, старое дерьмо, — пробормотал Мэлоун, замедляя внедорожник. — Пускай сами разбираются. Стоит нам вмешаться и начнётся стрельба.  

Ортис, молодой латиноамериканец с каплей кетчупа на воротнике своей униформы, кивнул в знак согласия.  

— Гэнгбэнгеры собираются устроить гэнгбэнг, ничего необычного. Не стоит бумажной волокиты, поехали.  

Челюсть Рафаэля напряглась. Он наклонился вперёд, его голос был спокойным, но непреклонным.  

— Вы хреновы копы, так что делайте свою работу. Мои налоги идут на ваши ленивые задницы.  

Его острые глаза за очками в металлической оправе были устремлены на драку — Ройс боролся с красной толстовкой, Рейз Джи наносил удар ногой по рёбрам другого BD. Для Рафаэля это была не просто уличная потасовка; это был симптом того, что город глубоко болен, и он считал, что может вылечить его.  

Мэлоун вздохнул, чертыхнувшись себе под нос, но он подъехал к обочине. Офицеры вышли, держа руки на кобурах, голоса загремели:  

— CPD! Всем на землю, немедленно!  

Но в Норт-Лондейле слова полиции действовали не как приказ, а как спусковой крючок. Ройс, увидев копов, оттолкнул противника и выхватил пистолет. Тот, в свою очередь, вырвавшись из хватки Рейз Джи, сделал то же самое. Рейз Джи и Фрутигост тоже достали оружие. В мгновение ока ситуация обернулась мексиканским противостоянием.  

Первый выстрел раздался, как гром. Пуля просвистела мимо Ройса, выбив искры из кирпичной стены. Ройс нырнул за припаркованный Бьюик, его сердце колотилось, когда он сделал два выстрела, отдача сотрясла его руку. “Красная Толстовка” открыл ответный огонь, его 9-миллиметровый пистолет выплёвывал вспышки, в то время как Рейз Джи и Фрутигост прятались за стеной, сверкая собственными пистолетами. Копы нырнули за внедорожник, Мэлоун рявкнул в рацию, прося подкрепления:  

— 10-1, 10-1! В полицию стреляли! Множество нарушителей! Мы на пересечении 16-й и Лондейл-авеню! Запрашиваю немедленное подкрепление, скорую помощь и спецназ!  

Ортис ответил прицельным, контролируемым огнём. Рафаэль, пригнувшись, почувствовал, как мир сжимается до сюрреалистической тяжести момента, вышедшего из-под контроля.  

Пули свистели, как разъярённый рой ос. Стена, за которой укрылся Ройс, крошилась под ударами свинца, осыпая его плечи серой пылью. Его Glock дрожал в руке, отдача от выстрелов отдавалась в запястье, но он стрелял, не целясь, лишь бы держать BD на расстоянии. Красная толстовка, пригнувшись за ржавым мусорным баком, высунулся и выпустил очередь. Одна из пуль чиркнула по предплечью Ройса, вспоров толстовку и кожу, как раскалённый нож. Кровь потекла тёплой струйкой, но боль была заглушена адреналином. Он выругался, прижав рану свободной рукой, и крикнул через плечо:  

— Рейз! Фрути! Надо валить, пока сюда копы не съехались!  

Рейз Джи, скорчившись за углом, ответил хриплым смешком, перекрикивая треск выстрелов:  

— Валить? Сейчас я завалю этих ублюдков, брат!  

Но слова его потонули в новом грохоте. Один из BD, тот, что пониже, выскочил из укрытия, почувствовав себя снова в Фаллудже, но Мэлоун, укрывшись за дверью машины, поймал его в прицел. Два выстрела — чётких, как удары молотка судьи. Первая пуля вошла в грудь, вторая — в шею. Он рухнул на асфальт, захлёбываясь кровью, его цепь зазвенела, как колокольчик, когда тело ударилось о землю. Глаза, ещё секунду назад горевшие яростью, остекленели, уставившись в свет фонаря.  

Другой, увидев, как падает его напарник, заорал что-то нечленораздельное, смесь угроз и мольбы. Он выпрыгнул из-за бака, стреляя наугад, но Фрутигост только ждал своего шанса. Его пистолет бахнул, и пуля пробила грудь BD, отбросив того назад. Он сполз по стене заброшенного магазина, оставляя за собой красный, как его толстовка, след. Он ещё дёрнулся, пытаясь поднять руку, но кровь вытекала из него с напором, как вода из дырявого ведра.  

— Дерьмо, Фрути, ты в деле! — прошипел Ройс, стиснув зубы от боли в руке. Кровь сочилась между пальцами, но рана была неглубокой — пуля лишь поцарапала мышцу. Он оглядел улицу: копы всё ещё стреляли, но их огонь стал реже и осторожнее. Вдалеке завыли сирены, их вой нарастал, как приближающийся поезд.  

— Сюда, братаны! — крикнул Рейз Джи, уже отступая в переулок. Его тощая фигура мелькнула в тени, как призрак. Фрутигост, борясь с отдышкой, рванул за ним, его цепь звякала при каждом шаге. Ройс, пригибаясь, бросился следом, чувствуя, как кровь стекает по руке, оставляя тёмные капли на асфальте. Они нырнули в узкий проход между домами, где вонь мусора и мочи была гуще, чем воздух. За спиной раздался рёв двигателя — показался бронированный автозак, его фары слепили, как прожекторы. Из него выпрыгнули копы в бронежилетах, их автоматы щёлкали, в полной готовности к бою, но Ройс и его братья уже растворились в лабиринте узких переулков.  

На улице, усеянной гильзами и кровью, Мэлоун опустил пистолет, его лицо было красным от злости. Он пнул колесо «Эксплорера» и сплюнул на асфальт.  

— Чёрт возьми, Ортис, я же говорил — не лезть! Нам теперь до завтра домой не попасть! — Он сорвал кепку и провёл рукой по коротким седым волосам, словно пытаясь стереть весь этот бардак из реальности.  

Ортис, всё ещё держась за кобуру, покачал головой, его взгляд скользнул по телам BD, лежащим в лужах крови.  

— Мне жаль, старина. Сам уже устал от этого дерьма. Но этот костюмчик… — он кивнул в сторону Рафаэля, который стоял у внедорожника, выпрямившись, с холодным, почти довольным выражением лица. — И нас, и себя в могилу загонит, помяни моё слово.  

Рафаэль поправил очки, его губы дрогнули в лёгкой, едва заметной улыбке. Он смотрел на картину перед собой — на кровь, на гильзы, на мигающие огни автозака — и не чувствовал ни капли сожаления. Для него это была не трагедия, а доказательство его правоты.  

— Хорошая работа, офицеры. Не то, чтобы вправду хорошая, но не ужасная. Теперь я вижу, с чем мы имеем дело. И я собираюсь это исправить.  

Мэлоун и Ортис переглянулись. В их глазах мелькнуло одновременное осознание: этот человек станет для Норт-Лондейла не просто головной болью, а настоящим кошмаром. Сирены продолжали выть, заглушая стоны умирающей ночи.  

Ройс ковылял по тёмным улицам, прижимая ладонь к кровоточащему предплечью. Каждый шаг отзывался тупой болью, но он сжал челюсти, не позволяя себе остановиться. Эти переулки, пропитанные запахом сырости и гниющих отбросов, были ему родными, и он знал каждый поворот. Сирены всё ещё выли где-то позади, но их звук становился тише, растворяясь в ночном гуле города. Он свернул на Юг-Дрейк-авеню, где в облупившемся одноэтажном кирпичном доме, зажатом между ломбардом и заброшенной церковью, он и жил — если можно назвать домом две комнаты с протекающим потолком и окнами, заклеенными скотчем.  

Дверь скрипнула, когда он вошёл, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить младшую сестру. Внутри пахло дешёвым лавандовым освежителем, который Жози, любила распылять по всему дому. Свет в гостиной был приглушённым — одинокая лампочка под потолком мигала, как больной глаз. На пыльном подоконнике, закинув на него ноги, сидела Пуля, она же Жозефина Коулман, семнадцатилетняя девчонка с дредами и острым взглядом, который видел больше, чем ей следовало. Её скетчбук лежал на коленях, карандаш в руке чертил резкие линии — силуэт города, горящего в закатном свете. Наушники болтались на шее, из них доносился слабый ритм хип-хопа.  

Не говоря ни слова, Ройс прошёл к ванной, оставляя за собой редкие тёмные капли на протёртом до дыр линолеуме. Он закрыл за собой дверь, щёлкнув задвижкой, и включил кран. Вода текла ржаво-коричневой струёй, пока не очистилась. Он стянул толстовку, морщась от боли, и осмотрел рану. Пуля, услышав шум воды, отложила скетчбук и поднялась, её белые «Nike Air Force 1» скрипнули по полу. Она постучала в дверь ванной и спросила с ноткой беспокойства:  

— Ройс, всё в порядке? Это кровь? Я слышала выстрелы.  

Он выдавил хриплое:  

— Ничего страшного, Жози. Поцарапался о забор, пока от собаки драпал. Знаешь ебучего мастифа во дворе Беккеров? Он сорвался с цепи. Иди спать, тебе в школу завтра.  

Она фыркнула, прислонившись лбом к двери. Её пальцы постукивали по косяку, выдавая раздражение.  

— Опять? Ты рассказывал мне эту же историю четыре года назад, когда ты "упал спиной на штырь".  

— Я серьёзно, Жози, вали спать, — его голос стал резче, но в нём чувствовалась усталость. — Не болтай, а то уши надеру.  

Пуля закатила глаза, но отошла от двери. Она вновь забралась на подоконник и взяла скетчбук. Её карандаш снова задвигался, вырисовывая острые углы небоскрёбов, которые она видела только в детстве. За окном мелькнул свет фар — полицейский автозак, за ним скорая. Пуля посмотрела в окно, поджав губы. Она знала, что произошло. Её это уже не удивляло — Чикаго жил по своим правилам, и они не менялись. Но в груди всё равно шевельнулось разочарование, горькое, как дешёвый кофе из забегаловки. Она покачала головой и начала напевать, тихо, почти шёпотом, слова старой песни, которые крутились в голове:  

«When I'm alone in my room sometimes I stare at the wall  

And in the back of my mind I hear my conscience call  

Telling me I need a girl who's as sweet as a dove  

For the first time in my life, I see I need love».  

Её голос дрожал, но она продолжала рисовать, уходя в линии и тени, где мир был проще, чем за окном.  

Тем временем в Ок-Парке, в уютном двухэтажном доме с белым штакетником и аккуратно подстриженной лужайкой, Рафаэль Циммерман снимал пальто, вешая его на крючок в прихожей. Дом пах свежеиспечённым хлебом и дорогим парфюмом Оливии. Из гостиной доносились голоса — резкий, почти визгливый тон его жены и спокойный, но упрямый голос дочери. Рафаэль поправил очки и прошёл в комнату, где Оливия, элегантная женщина с идеально уложенными волосами, стояла, скрестив руки, напротив Джульетты. Его 22-летняя дочь, рыжеволосая, с веснушками на бледной коже и очками в роговой оправе, сидела на диване, держа в руках письмо с логотипом AUSL. Её зелёные глаза горели решимостью, но голос выдавал неуверенность.  

— Мама, ты драматизируешь. Это обычная школа.  

— Рафаэль, наконец-то! — Оливия повернулась к нему, её голос дрожал от сдерживаемого гнева. — Поговори с ней, пожалуйста. Она совсем с ума сошла!  

Рафаэль поднял бровь, переводя взгляд с жены на дочь.  

— Джульетта, что происходит?  

Джульетта выпрямилась, поправляя очки. Она звучала уверенно, хотя пальцы нервно теребили край письма.  

— Папа, в рамках реформы CPS мне предложили работу в Академии Коллинза. Учитель рисования в старших классах. Ты сам говорил, мне нужно найти работу, и это отличный шанс начать карьеру. Я хочу согласиться.  

Оливия всплеснула руками, звякнув золотыми браслетами.  

— Джульетта, дорогая моя, ты просто не понимаешь, что это за место. Там эти… гангстеры, наркотики, перестрелки! Ты, молодая белая девушка, станешь для них мишенью! Они возненавидят тебя только за то, что ты заняла место их прежнего учителя. Они… они… они тебя изнасилуют, вот что они сделают!  

Джульетта нахмурилась, её щёки порозовели.  

— Мам, хватит. Я устала от расистской чуши в этом доме. Это всего лишь дети. Что им остаётся, когда все думают о них так же, как ты? Как им стать образованными, если мы отказываемся учить их?  

Оливия взволнованно повернулась к Рафаэлю, её глаза молили о поддержке.  

— Дети? Ты слышишь её? Да она же едва старше их! Рафаэль, скажи ей, что это безумие! Она не готова к такому!  

Рафаэль молчал, его взгляд скользил по лицу дочери. Он видел в ней себя — ту же упрямую веру в то, что мир можно исправить, пусть и по-своему. Норт-Лондейл был для него рассадником зла, но он верил, что такие, как Джульетта — интеллигентные, образованные, с правильными ценностями — могут навести там порядок. Он медленно кивнул.  

— Я согласен с Джульеттой. Поздравляю тебя с первой работой, девочка.  

Оливия замерла, её рот приоткрылся.  

— Что? Нет. Рафаэль, скажи, что ты шутишь.  

— Да, — он поправил очки, его голос был спокойным, но непреклонным. — Эти подростки — продукт своей среды. Они дикие, потому что их никто не учил быть другими. Джульетта может стать примером, показать им, что есть другой путь. Если никто не начнёт, ничего не изменится.  

Джульетта улыбнулась, её плечи расслабились. Она посмотрела на отца с благодарностью, хотя в глубине души чувствовала тяжёл груз его ожиданий.  

Оливия закрыла лицо рукой и начала массировать лоб. Она хотела возразить, но знала, что спорить с Рафаэлем бесполезно. Его слово в этом доме было законом. Она отвернулась, пробормотав:  

— Это на твоей совести, Рафаэль.  

Он не ответил, лишь посмотрел на Джульетту, его глаза сузились.  

— Ты должна быть готова, — сказал он тихо. — Это не игра. Там нет места слабости.  

Джульетта кивнула, сжимая письмо. Она знала, что впереди её ждёт не просто работа, а война. Но отступать было поздно.  

Прошло три дня с той перестрелки на 16-й улице, и Норт-Лондейл, как всегда, зализывал раны, будто ничего и не было. Улицы дышали всё тем же тяжёлым, влажным воздухом, пропитанным бензином и мусором. Ройс, с перевязанным предплечьем, снова растворился по своим делам где-то в тенях, оставив дом под присмотром младшей сестры. Вечер пятницы накрыл район, и в воздухе витал тот самый настрой, когда хочется забыться в дыму после тяжёлой недели.  

Пуля ввалилась в дом, скрипнув дверью, её рюкзак свисал с одного плеча, а за ней, как стая ворон, влетели трое одноклассников из Академии Коллинза — Лил Мерк, Большой Джа и О-Нил. Лил Мерк, тощий, с кривой ухмылкой и выбритым узором на виске, уже что-то тараторил, размахивая руками. Большой Джа, здоровяк с татуировкой орла на шее, двигался лениво, будто тащил за собой весь мир. О-Нил, самый тихий, с дредами, заплетёнными в тугую косу, держал в руках потрёпанную тетрадь, где он вечно что-то черкал — то ли рэп, то ли просто мысли. Все четверо плюхнулись на продавленный диван, от которого пахло застарелым потом и лавандовым освежителем.  

— Йо, Жози, у тебя тут прям хоромы, — хохотнул Большой Джа, оглядывая отслаивающиеся от стены обои, сквозь которые виднелась плесень. — Когда Ройс начнёт ремонт?  

— Когда ты начнёшь платить за мой Netflix, — парировала Пуля, бросая рюкзак на пол. Она прошлась к кухонному шкафу, порылась за пачкой Frosted Flakes и вытащила оттуда маленький пакетик с травкой — нычку Ройса, которую он прятал так, будто она могла его выдать.  

Лил Мерк уже подпрыгивал на диване, его глаза блестели, как у щенка перед миской.  

Пуля ухмыльнулась, ловко сворачивая косяк. Её пальцы двигались с той сноровкой, что приходит только с практикой. Она чиркнула зажигалкой и затянулась, наполняя комнату сладковатым дымом. Косяк пошёл по кругу. Большой Джа пыхнул пару раз и откинулся на спинку дивана, закрыв глаза, будто собирался медитировать. О-Нил взял косяк неохотно, сделал одну короткую затяжку и передал дальше, пробормотав:  

— Мне ещё домашку делать. В понедельник придут новые учителя. Говорят, нас теперь будут жёстко гонять.  

Лил Мерк, наоборот, вцепился в косяк, как в спасательный круг. Он затянулся так глубоко, что закашлялся, и дым вырвался из его рта клубами. Его глаза тут же заблестели ещё ярче, а ухмылка растянулась до ушей.  

— Йо, йо, слушайте, хоуми… — начал он, покачиваясь и хихикая. — Вы когда-нибудь слышали о Mab MC? Она, типа… фея грёбаной матрицы! Типа… ездит по твоим мозгам на своём крошечном лоурайдере, как для муравьёв, знаешь? Весь в хроме, крутящиеся диски, из сабвуферов качают трансовые биты. Её тачка сделана из, типа, банок Red Bull, знаешь? Колёса… из хомячьих костей или чего-то в этом роде. Очень экологично. А за рулём — маленький DJ Tiësto.  

Пуля подняла бровь, глядя на него, как на ребёнка, который только что уронил мороженое на асфальт.  

— Тебе нужно успокоиться, чувак, — сказала она, отбирая косяк. — Ты слишком много хапнул. Это АК, эта травка тебя и не таких фей видеть заставит.  

Лил Мерк проигнорировал её, размахивая руками, будто дирижировал невидимым оркестром.  

— Не, не, послушайте меня! Она взламывает твои сны, как хакер, загружая всю эту дикую хрень! Она проникает в мозг какого-нибудь эмо-ребёнка и создаёт профиль на MySpace, полный блестящих GIF-файлов и депрессивных стихов. Затем она оказывается в голове адвоката, заставляя его мечтать о BlackBerry и слайдах PowerPoint, которые просто… продолжают… зависать! — Он захлебнулся истерическим смехом, чуть не свалившись с дивана. — А потом, йоу, она заводит цыпочку-рейвершу, и всё это — светящиеся соски и палочки, экстази, вайб танцевать под «Sandstorm» Darude, пока её мозги не расплавятся!  

Большой Джа схватил его за плечо, встряхнув, как мешок с картошкой.  

— Серьёзно, чувак, положи косяк. Ты несёшь чушь. Mab MC? Звучит так, будто ты застрял в жёстком бэд-трипе.  

Лил Мерк вырвался, его глаза широко распахнулись, он ткнул пальцем в пустоту, будто увидел там призрака.  

— Чушь?! Она настоящая! Она та, что крутит iPod’ы судьбы! Из-за неё твой телефон постоянно сбрасывает звонки, из-за неё твой статус в MSN вечно «BRB»! Она излучает Wi-Fi и пищит, как dial-up, запутывая твою душу в кабелях! — Он замолчал, его лицо вдруг стало серьёзным, почти трагичным. — Иногда она заставляет тебя мечтать о… Тамагочи, которые не перестают умирать.  

Он вздрогнул, будто вспомнил что-то жуткое, и привалился к стене, бормоча что-то неразборчивое. Пуля вздохнула, затушив косяк о подоконник, испещрённый прожжёнными следами, как земля после кассетного обстрела.  

— Ладно, с тебя на сегодня хватит, — сказала она, вставая. — Я принесу тебе воды и, типа, Hot Pocket или чего-нибудь ещё. Больше никаких сказок, ладно?  

Лил Мерк, всё ещё хихикая, кивнул, его взгляд блуждал по комнате.  

— Ладно, ладно… но Mab MC где-то там, хоуми. Она на LimeWire, делится твоими мечтами на скорости 128 кбит/с…  

Он замолчал, уткнувшись лицом в ладони, и комната погрузилась в тишину, нарушаемую только скрипом линолеума под ногами Пули. Она прошла на кухню, открыла холодильник, где одиноко лежали пара Hot Pocket’ов и банка Sprite. Пока она кидала еду в микроволновку, Большой Джа повернулся к О-Нилу, который всё это время молчал, уткнувшись в свою тетрадь.  

— Йо, О, ты чё, реально домашку делаешь? — спросил он, пихнув его локтем. — Мерк тут с катушек слетел, а ты как монах.  

— Я думаю, — коротко ответил он, постукивая карандашом по тетради. — Мерк несёт хрень, но… в этом что-то есть. Не про фею, а про сны. Иногда кажется, что кто-то правда лазает у тебя в голове, подкидывает всякое. Вчера мне снилось, будто я стою на пороге дома, а там… — он замялся, — будто весь район горит, но никто не кричит. Просто стоят и смотрят.  

Большой Джа хмыкнул, почесав шею.  

— Это от травки, брат. Или от того, что ты вечно сидишь с этими своими стишками. Расслабься, О. Жизнь и без всяких снов — дерьмо.  

Пуля вернулась с подносом, на котором дымились два Hot Pocket’а и стояла банка Sprite. Она сунула еду Лил Мерку, который уже почти задремал, прислонившись к стене. Он взял еду, пробормотав что-то про «два ведра и барабаны», и начал жевать, не открывая глаз. Пуля плюхнулась на диван, подтянув колени к груди.  

— Вы, пацаны, такие странные, — сказала она, глядя в окно, где только что включился уличный фонарь. — Обычно я чувствую себя одной из вас, но иногда я вас не понимаю.  

Комната снова замолчала. Даже Лил Мерк перестал бормотать, его челюсть лениво двигалась, пережёвывая еду. Большой Джа кашлянул, пытаясь разрядить атмосферу.  

— Эй, Жози, не грузи. Ты одна из нас, просто… девчонка… и тебе тоже нравятся девчонки… это… круто.  

Но Пуля не ответила. Её взгляд застыл на окне, где свет фонаря дрожал, как сердцебиение района. Сегодня она просто хотела, чтобы ночь прошла без сирен.  

За окном послышался далёкий визг шин. О-Нил поднял голову, его пальцы замерли над тетрадью. Большой Джа напрягся, инстинктивно положив руку на карман, где лежал Ruger SP101. Лил Мерк, всё ещё в полудрёме, пробормотал:  

— Это Mab MC… едет по наши души на своём лоурайдере…  

Пуля закатила глаза, но её сердце ёкнуло. Она встала, подошла к окну и прищурилась, вглядываясь в темноту. Фары мелькнули в конце улицы и исчезли.  

— Ладно, пацаны, жрите свои Hot Pocket’ы и валите домой. Ройс и так уверен, что мы тут групповуху устраиваем на его диване.  

Большой Джа хохотнул, но встал, хлопнув О-Нила по плечу. О-Нил закрыл тетрадь, сунул её в рюкзак и кивнул Пуле. Лил Мерк, всё ещё бормоча что-то про «пустой лесной орешек», был поднят Джа и практически выволочен к двери. Когда они вышли, Пуля заперла дверь на два оборота и прислонилась к ней спиной. Тишина дома обволакивала, но она не успокаивала. Где-то там, в тени опасных улиц, Ройс снова рисковал жизнью ради выживания — парадокс гетто.  

Утро понедельника в Ок-Парке выдалось прохладным, с тонкой дымкой, висящей над аккуратными лужайками. Джульетта Циммерман стояла перед зеркалом в своей комнате, поправляя воротник белой блузки. Её рыжие волосы были собраны в аккуратный пучок, а очки в роговой оправе слегка сползли на кончик носа. Она нанесла лёгкий макияж — немного туши и блеска для губ, чтобы выглядеть профессионально, но не отпугнуть учеников излишней чопорностью. На кровати лежал её портфель, уже набитый учебными планами, репродукциями картин и пачкой карандашей. Джульетта глубоко вздохнула, пытаясь унять дрожь в пальцах, и надела твидовое пальто.  

Внизу, на кухне, Оливия суетилась у плиты, хотя завтрак давно был готов. Запах кофе и подгоревших тостов пропитал воздух. Увидев дочь, она замерла, сжимая в руках полотенце, её глаза блестели от тревоги. Джульетта подошла и обняла её, чувствуя, как напряжены плечи матери.  

— Мам, всё будет хорошо, — сказала она тихо, целуя Оливию в щёку. — Обещаю, я справлюсь.  

Оливия только кивнула, прикусив губу до крови. Она хотела что-то сказать, но лишь махнула рукой, отвернувшись к раковине. Джульетта взяла портфель и вышла, чувствуя, как сердце колотится в груди. Её старенькая «Хонда Цивик» ждала у обочины, покрытая тонким слоем утренней росы. Она села за руль, включила радио — «WOO-HOO, YEE-HOO», — но тут же выключила. Ей нужна была тишина, чтобы собраться с мыслями. Дорога в Норт-Лондейл заняла тринадцать минут, но с каждой милей пригородная зелень сменялась серым бетоном, граффити и облупившимися фасадами. Академия Коллинза — брутальное кирпичное здание с десятками камер на каждой стене, контрольно-пропускным пунктом и постоянным патрулём SRO — выглядела так, будто пережило не одну войну.  

В школьном коридоре ужасно воняло хлоркой. Джульетта шла, стуча каблуками по каменному полу, её портфель слегка покачивался в руке. Ученики, слоняющиеся у шкафчиков, бросали на неё любопытные, но чаще всего откровенно враждебные взгляды. Она пыталась улыбаться, но чувствовала себя так, будто попала в клетку с хищниками, некоторые из которых к тому же были похотливыми. У учительской её догнал пожилой мужчина в мятой рубашке — мистер Гловер, школьный завхоз, чья седая борода и усталые глаза выдавали годы, проведённые в этом хаосе. Он похлопал её по плечу с такой силой, что Джульетта чуть не пошатнулась, и прошептал:  

— Удачи, мисс Циммерман. Она вам понадобится. — Его голос звучал так, будто он провожал её на эшафот. Джульетта выдавила улыбку, но это заставило её нервничать ещё больше.  

Класс, в который она вошла, был тесным, с изрисованными партами и обшарпанной доской. Окна пропускали мутный свет, а на стенах висели старые плакаты «Gun Free Zone» и «Stop Bullying», которые тоже были покрыты граффити. Ученики — человек двадцать, в основном чернокожие ребята в толстовках, кроссовках и с наушниками болтающимися на шеях — уже расселись, но не для того, чтобы учиться. Они громко переговаривались, смеялись, кто-то кидал бумажный самолётик. Когда Джульетта вошла, несколько пар глаз лениво скользнули по ней, но большинство делало вид, что даже не заметили её присутствия. Она поставила портфель на стол, откашлялась и начала:  

— Доброе утро, меня зовут мисс Циммерман. Я ваш новый учитель рисования. Сегодня мы начнём с—  

— Йоу, хо, ты из какого района? — перебил её парень с передней парты, с выбритым узором на виске. Его кривая ухмылка была вызывающей, а голос громким. — Ты, кажется, заблудилась по пути в Старбакс.  

Класс захохотал. Джульетта почувствовала, как щёки горят, но заставила себя улыбнуться.  

— Это не имеет никакого значения, — ответила она скорее обиженно, чем уверенно. — Я здесь, чтобы учить вас. Давайте попробуем—  

— Эдисон Парк? — протянул другой парень, здоровяк с татуировкой орла на шее. — Была у меня одна рыжая цыпочка оттуда.  

Смех стал громче. Джульетта сжала кулаки, но продолжила, повышая голос:  

— Хорошо, давайте начнём. Возьмите бумагу и карандаши, нарисуйте что-нибудь, что вас вдохновляет.  

Никто не пошевелился. Кто-то достал телефон и начал листать что-то, громко комментируя видео. Две девчонки на средней парте обсуждали чью-то вечеринку, не обращая на Джульетту внимания. Она повторила просьбу, затем ещё раз, но её голос тонул в гомоне. Наконец, она сдалась, опустилась на стул и тихо сказала:  

— Ладно, просто… рисуйте что хотите. Хоть что-то. Если кто-то зайдёт…  

Класс продолжал игнорировать её, но несколько человек всё же взяли карандаши, скорее от скуки, чем из интереса. Джульетта заметила одну девушку на задней парте — высокую, с дредами, в белых кроссовках и с наушниками на шее. Она сидела молча, но её взгляд был прикован к Джульетте с самого начала урока. В её глазах не было ни насмешки, ни враждебности — только неподдельное любопытство. Девушка взяла карандаш и начала рисовать, её рука двигалась быстро, с уверенностью.  

Через десять минут Джульетта встала и начала обходить ряды, заглядывая в рисунки. Некоторые были простыми каракулями, другие — провокационными. Один парень нарисовал свастику на танке, ухмыляясь, когда она проходила мимо. Другой изобразил шестиконечную звезду с вилами. Были и совсем непристойные рисунки, от которых Джульетта постаралась отвести взгляд. Она давала советы там, где это казалось возможным, но её голос звучал робко, а ученики либо игнорировали её, либо отвечали сарказмом.  

Когда она дошла до девушки с дредами, та резко скомкала свой рисунок и швырнула его в окно. Джульетта успела заметить лишь мелькнувший набросок — её собственное лицо, с тщательно проработанными чертами, веснушками и очками. Это был не просто рисунок, а портрет, полный деталей, которые выдавали талант. Джульетта была польщена, и это придало ей уверенности в себе, но промолчала, не желая смущать девушку ещё больше. Она лишь слегка улыбнулась и прошла дальше.  

Вернувшись к своему столу, Джульетта почувствовала прилив решимости. Она хлопнула в ладоши, привлекая внимание, и начала говорить — уже без застенчивости, а с энтузиазмом, который удивил даже её саму:  

— Хорошо, давайте попробуем ещё раз. Рисование — это не просто карандаш и бумага. Это способ рассказать историю. Но чтобы история получилась, нужно знать основы. Вот, посмотрите, как правильно держать карандаш…  

Она взяла мел и начала рисовать на доске, показывая, как выстраивать композицию, как работать со светотенью. К её удивлению, гомон в классе начал стихать. Несколько человек даже достали тетради и начали записывать. Тот парень с узором на голове всё ещё ухмылялся, но теперь он хотя бы смотрел на доску. Здоровяк с татуировкой орла что-то черкал в своей тетради, хмуря брови. Джульетта почувствовала, как её голос становится твёрже, а слова — увереннее.  

Когда урок подошёл к концу, она была почти довольна собой. Она дала классу домашнее задание — нарисовать что-то, что отражает их район, — и ученики начали собираться, гомоня и толкаясь. Джульетта заметила, что девушка с дредами медлит, собирая свои вещи медленнее остальных. Её друзья — тот самый здоровяк и ещё один парень, худой, с дредами, заплетёнными в косу — позвали её, но она махнула рукой:  

— Идите без меня, я догоню.  

Когда класс опустел, девушка подошла к столу Джульетты, её кроссовки поскрипывали по линолеуму. Она остановилась, глядя куда-то в сторону, и тихо сказала:  

— Мисс Циммерман, я… хотела бы взять дополнительные уроки. Ну, по рисованию.  

Джульетта сияла. Она не ожидала такой тяги к знаниям, особенно после того, как провела час, сражаясь с равнодушием класса.  

— Конечно! — ответила она, поправляя очки. — Если у тебя нет никаких дел после уроков, то можем начать прямо сегодня. Как тебя зовут?  

— Пуля, — ответила девушка, но тут же добавила с лёгкой ухмылкой: — Я хотела бы начать прямо сейчас, если можно.  

— Пуля? — Джульетта улыбнулась. — Разве так зовут? Ну хорошо, Пуля, давай начнём.  

Они сели за одну из парт, и Джульетта начала рассказывать о композиции и перспективе, но вскоре разговор перетёк скорее в дружеский диалог, чем урок. Пуля оживилась, её глаза загорелись, и она начала говорить об уличном искусстве Чикаго. Она упомянула Don’t Fret с его яркими, ироничными муралами, Хебра Брэнтли, чьи работы смешивали поп-культуру и афроамериканскую историю, и проект The You Are Beautiful Мэтью Хоффмана, который она видела на заборах в Вест-Сайде. Джульетта слушала, поражённая тем, как много знает эта девчонка, живущая в районе, где, казалось бы, искусство должно быть последним, о чём думают.  

— Пуля, ты заставляешь меня стыдиться своего диплома, — сказала Джульетта, искренне восхищённая. — У тебя есть свои работы? Я бы очень хотела посмотреть.  

Пуля замялась, но потом достала из рюкзака потрёпанный скетчбук, покрытый стикерами и граффити. Она открыла его, и Джульетта ахнула. Страницы были полны эскизов — силуэты города, портреты людей с улиц, абстрактные узоры, пропитанные энергией. Некоторые рисунки были мрачными, с горящими зданиями и фигурами в тенях, другие — яркими, с цветами, которые, казалось, прыгали со страниц.  

— Это невероятно, — прошептала Джульетта, перелистывая страницы. — У тебя настоящий талант. Ты обязана показать это миру!  

Они сидели близко, их головы почти соприкасались, пока они обсуждали один из эскизов — набросок уличного фонаря, окружённого вихрем линий, похожих на дым. Пуля что-то объясняла, тихо, но страстно, и в какой-то момент их руки случайно соприкоснулись на странице. Джульетта замерла, чувствуя тепло её кожи. Она не убрала руку, хотя разум кричал, что это неправильно. Но было в этом моменте какое-то необъяснимое притяжение, которому она не могла противиться.  

Пуля тоже не убрала руку. Её взгляд, обычно острый и настороженный, смягчился. Они посмотрели друг на друга, и воздух между ними словно сгустился. Джульетта почувствовала, как её сердце бьётся быстрее, как кровь приливает к щекам. Пуля чуть наклонилась вперёд, её дреды качнулись, и их губы встретились — мягко, неуверенно, но с какой-то пугающей искренностью. Поцелуй длился лишь мгновение, но он был как искра, от которой загорелось что-то внутри них обеих.  

Они отпрянули одновременно, их глаза широко раскрылись. Джульетта прижала пальцы к губам, её лицо пылало. Пуля кашлянула, отводя взгляд, и пробормотала:  

— Я… мне, наверное, пора.  

— Да, — выдохнула Джульетта, её голос дрожал. — Да, конечно. Увидимся завтра… Пуля.  

Пуля схватила скетчбук и рюкзак, почти бегом выбежала из класса. Джульетта осталась сидеть, глядя на пустую парту, её мысли путались, как провода в ураган. Она знала, что только что пересекла черту, но в глубине души не могла отрицать, что хотела этого. За окном Норт-Лондейл пульсировал своей тяжёлой, неспокойной жизнью, и Джульетта осознала, что битва, которую она принимала за войну, была лишь её началом.