Чудо за бетонной стеной

«Когда-то все феи были добрыми и умели летать», ‒ гласили крупные яркие буквы на, казалось, ещё пахнущей свежей краской фреске, украшавшей противоположную стену. И, точно, на зелёном лужке, будто скопированном из книжки для малышей, танцевали несколько девчонок и молодых женщин, одетых в красные и белые платья (юный Тимми даже поймал себя на том, что пытается разглядеть, что делается под ними). Некоторые из этих не то, чтобы красивых, а, скорее, милых, как куколки, танцовщиц, взявшись за руки кружились над лугом. «Но была среди них одна по имени Кердивен, ‒ чуть поодаль, стояла уже по-взрослому красивая молодая женщина не с четырьмя, а с шестью крыльями за спиной, ‒ она научила других фей многим злым вещам». На следующей части рисунка всё те же феечки с явно враждебными намерениями направлялись в сторону некой деревни. Эта, уж точно, была перерисована из книжки со сказками, правда, уже для ребят постарше (причём именно той, что сам Тимми захватил перед поездкой в больницу). Да и как могло быть иначе? Художник никогда не видел, как могли жить крылатые в своём родном мире, никто из людей этого не видел. Дальше эта самая деревня была объята пламенем, а вчерашние невинные танцовщицы надменно взирали на кланяющихся им жительниц в жёлтых платьицах. Но недолго Кердивен и её сообщницам был праздновать победу, с неба спускалась не четырёх и не шести, а двенадцатикрылая красавица. «В конце концов, ‒ поясняла подпись к этой части фрески, ‒ это разгневало могучую богиню Эйбелл». Сцена боя между Эйбелл и Кердивен была пропущена. Видимо, создатель фрески и его заказчики не хотели пугать маленьких пациентов, которым и без того хватало боли, одиночества и часов ожидания в узком коридоре. Но зато почти у самого окна её сторонницы с понуренными головами брели по каким-то камням с колючим кустарником. «Феи, которые пошли за отступницей, были лишены способности летать и изгнаны в тот мир, что они прежде считали диким и почти недоступным, в мир людей». Несколько дикарей (и с этими персонажами у Тимми была книжка) с удивлением смотрели на необычных гостий. «Наверное, ‒ подумал мальчик, ‒ дальше будет про то, как они и человечков обижать стали, и потому мы должны объединиться, чтобы показать крылатым, кто здесь главный».  

‒ Ра-айт, Тимми, ‒ в дверях кабинета появилась высокая черноволосая девушка в белых халате и штанах, ‒ идём, посмотрим тебя.  

Юный пациент был горд, когда, уже входя в кабинет, увидел у окна несколько танков и вертолётов, сражающихся (вернее, только идущих на бой) с феями. Правда, то, что ждало его дальше, радовало далеко не так сильно. А ждало там всё то же самое, что и с предыдущими докторами: равнодушные расспросы молодой женщины-врача, такие же равнодушные ощупывания, в том числе и там, где ей никто не разрешал (не то, чтобы само по себе это было так уж неприятно, но не при молоденькой же медсестре! ), молочно-белый свет из-за на половину закрашенных окон, этот давно приевшийся запах всех больниц и поликлиник, холод и равнодушие.  

‒ Ну, хорошо, ‒ тоном, сочетающим деловитость и что-то похожее на желание подбодрить произнесла врач, ‒ дети сюда редко так удачно попадают. Первый приступ у тебя будет уже здесь. Энни, ‒ обратилась она к помощнице, ‒ он твой, веди.  

Подойдя, медсестра почему-то за руку повела Тимми к двери, но не к той, через которую вместе с ним зашла, а к другой, напротив. Но уже в том конце хозяйка кабинета остановила их.  

‒ Да, чуть не забыла. Ты же с мамой сюда пришёл, так?  

Тот, к кому она обращалась, чуть заметно кивнул.  

‒ В таком случае, пока ты здесь, можешь написать ей записку, чтобы, например, привезла тебе что-то. Наверняка ведь что-нибудь да забыли.  

‒ Да мы, вроде...  

Не на долго задумавшись, мальчик, будто он, и правда, вспомнил о чём-то очень важном, подошёл к столу и при помощи предложенной ему ручки набросал что-то на маленьком листике. Затем, тщательно его сложив, направился к Энни.  

‒ Так всё-таки, ‒ в голосе девушки звучала забота, но здесь, в полутёмном коридоре, разносимый выкрашенными тёмно-зелёной краской стенами, под скрип такого же линолеума (в этих вечных сумерках казавшегося чёрным) он звучал почти механически, как у искусно сделанной, но всё-таки неживой заводной куклы, ‒ о чём ты своих попросил, если не секрет?  

‒ Секрет, ‒ как Тимми не старался, он почувствовал, что его щёки заливает краска смущения (впрочем здесь, впотьмах девушка навряд ли могла это заметить), ‒ вы, мисс, ‒ он попытался разглядеть надпись на украшавшем небольшую, но приятно округлую грудь бейджике, но она была написана медиком от руки...  

‒ Достаточно просто «Анны». А на счёт остального, ты кого стесняться вздумал? Я ведь и голым тебя видела, и про болячки твои знаю. А если станешь отмалчиваться, то потом будешь жалеть. Следующие две недели поговорить особенно не с кем будет, в одноместной-то палате.  

‒ Да в общем... ‒ Выдохнул Тимми, ‒ у меня ведь день рождения недавно был. А ещё на пару дней раньше ‒ у моих брата и сестры (они двойняшки). Так вот, наша семья разводит лисиц. Раньше, при моих бабушке и дедушке, большинство из питомцев шло на шубы и воротники, теперь ‒ в контактные зоопарки всякие там, а ещё людям, которые их, лис, хотят у себя дома держать. Ну, вот, мы, мелкие, конечно, помогаем, ну и играем с лисятами, там... Да только они не наши. Многих ведь продают чуть не, ‒ он неопределённо покрутил пальцами в воздухе, ‒ а тут старшим на их день рождения подарили каждому по лисёнку, ещё и белому, ещё и такому, ‒ он нарисовал узор у собственных глаз.  

‒ На себе не показывай. И что же потом?  

‒ Потом... Могли бы и догадаться! Утром моего дня рождения глаза открываю и на столе, где уроки делаю, вижу... как там его... ящик такой, в котором животных перевозят, с дырочками для воздуха.  

Медсестра с трудом смогла держать смешок. Зажав рукой собственный рот, она извиняющимся, но всё ещё весёлым взглядом посмотрела на него.  

‒ Вы меня правильно поняли. Я ж ведь... болван! Не сразу и понял, что тот лис игрушечный. А эти из-за двери ржут!.. Сначала я, вообще его выбросить хотел, но он так классно сделан. Правда, как живой. Ну, думаю, пусть будет. Ещё и надеялся, что мне, как в той книжке, кто-нибудь возьмёт, да и настоящего подарит, а этот для него игрушкой будет. Но, говорят, маленький ещё.  

‒ Ну, вот, им и будет стыдно, когда братик вскоре после такой шутки заболел, да ещё и их, с позволения сказать, подарок, с собой взял. Мы, кстати, на месте, заходи давай. Я через часок к тебе загляну.  

***  

Меньше, чем через час, в палате вместе с Анной появился белый лис. Вернее, он сделал это даже чуть раньше медсестры, «просунув» в открывшуюся щель свою покрытую вискозной «шерстью» мордочку с пластмассовыми глазами и клеёнчатым носиком. И хотя с Тимми в очередной раз обходились, «как с маленьким», такой визит нового друга в сопровождении прекрасной гостьи, наверное, впервые за этот чёртов день заставил его по-настоящему улыбнуться. Кроме игрушки, которую тот час же определили «стеречь» высившуюся на тумбочке стопку из сказок, комиксов и детских энциклопедий, Анна принесла бумажный чёрный пакет с каким-то порошком и картонный стаканчик, велев набрать в него воды (в палате были умывальник, душ и туалет), чтобы запить содержимое пакетика, которое требовалось принять «как только станет плохо».  

‒ Если не сможешь, ‒ добавила Анна, ‒ у тебя здесь кнопочка есть, вызывай ‒ поможем.  

«Плохо» стало поздно вечером. Сначала, казалось, ничего необычного не произошло, просто немного отяжелели веки и за шиворот больничной пижамы пополз противный холодок. Тимми уже, было, потянулся за пакетиком, но тотчас же понял что собственная рука не слушается его. Да и не урка это теперь была. Лапа, культяпка, палка, словно сумасшедшая, шарила по тумбочке в поисках... чего? На пол сыпались какие-то бумажки, вслед за ними ‒ стакан и пакет. Также, как все эти штуки перед его глазами сыпалось целое мироздание, обнажая тьму, бездну, самых безобидных предвестников которой он видел ночью в дальних углах комнаты, когда валялся дома с пневмонией. Тело мальчика словно кто-то очень сильный и очень злой завязал в узел. Кажется, и тут ещё можно было помочь, но чем? Ведь и эта пластмассовая штука, которая, казалось, могла его спасти, не раз и не два предательски выскальзывала из отказывавшихся подчиняться рук!... А вот с этим зверьком будет хотя бы не так страшно! Одним конвульсивным движением он схватил с тумбочки белого лиса, заключив его в объятия, такие крепкие, на которые, казалось в жизни не был способен.  

Конечно, его спасли. Да ещё и перебудив при этом всё отделение. Тимми был уже достаточно взрослым для того, чтобы понять, кого должен благодарить за сохранённую ему жизнь. Но помнил он и кое-о-чём другом. Ещё прежде, чем по венам начала растекаться чёрная муть, разогнавшая ту, что представлялась болезненно-зелёной, до того, как стуча стеклом по плотно сжатым зубам, другое лекарство влили ему в рот, раньше, чем Анна на всю ночь села рядом с кроватью, держа Тимми за руку и беспрестанно болтая какую-то чушь, лишь бы тот не решил что один, не вздумал снова отправиться в недобрый край, откуда его с таким трудом удалось вытянуть, сквозь холодный ад к мальчику протянул свою лапу другой друг. Словно прислужник доброго бога, посланный на помощь, белый лис с умным и кротким взглядом стеклянных глазок, защитил мальчика от надвигающейся тьмы и вместе с ним дождался спасительниц.  

Так зверёк с пенопластовым сердцем и проволочными рёбрами, обтянутыми вискозной шкурой, вновь переехал, на этот раз на кровать к юному хозяину. Во-первых, лису теперь было почти нечего стеречь: большинство книг, сброшенных на пол, залитых водой и затоптанных многими парами ног, пришлось выбросить. А во-вторых, очень скоро Тимми понял насколько неприятным, причиняющим почти физическую боль, разрывающим душу на куски может быть одиночество, о котором предупреждала его Анна. Иногда врачи, но гораздо чаще лишь четыре сменявших друг друга медсестры, заходящие в эту чёртову клетушку сначала три, потом ‒ два, а ближе к выписке и вовсе один раз в день, чтобы провести дезинфекцию или дать лекарства, были единственными людьми, которых он видел на протяжении двух недель, да и из них лишь одна удосуживалась обменяться с Тимми парой слов. Смех и говор выздоравливающих детей других отделений, по временам доносившиеся из больничного сада, лишь усиливали ощущение отчуждённости, брошенности, вечно тянущегося одиночного заключения без суда. Иногда маленький пленник даже начинал ворчать на хозяев этих звонких голосов, особенно в те часы, когда столбик термометра вновь начинал ползти вверх, а мышцы (хотя и далеко не так жестоко, как в первый раз) скручивала злая непреодолимая сила. И только эта игрушка, ещё совсем недавно бывшая орудием злой шутки брата и сестры, была вместе с ним, только добрый и умный взгляд нежданного, но такого дорого друга мог утешить мальчика или укорить, чтобы тот не злился и не ревел попусту.  

Поначалу Тимми стеснялся подобной дружбы. Стоило двери скрипнуть, как лис оказывался уткнутым мордочкой в щель между кроватью и стеной, а иногда, и вовсе, лежащим на полу. Подобная практика вскоре прекратилась не без участия Анны. Однажды, закончив делать укол она, мельком взглянув на уже провалившегося в ту ямку лиса, который вот-вот должен был упасть под кровать, между делом произнесла:  

‒ Нельзя так с друзьями.  

‒ Что? ‒ Он, и правда, не расслышал.  

‒ То самое. Значит, когда плохо, ты в него вцепляешься так, что не оторвать, когда один, обнимаешься с ним, даже говоришь, а как кто-то заходит, так мы большие, в игрушки не играем. Хорошие люди так не поступают.  

‒ Ясно. А это, вообще, ну... нормально?  

‒ Что именно? ‒ Девушка уже стояла в дверях.  

‒ Всё это. Десятилетний парень, а с игрушкой спит. Это, вообще, правильно?  

‒ Что же тут неправильного? Разве плохо, что тебе, как любому человеку, вообще, живому существу нужно, чтобы кто-то или на худой конец что-то было рядом? Сколько есть историй про оружие, например, вообще, вещи, которые их хозяева любили так сильно, так хотели быть рядом в самое тяжёлое время, что вещи эти ожили? А сколько на самом деле было таких, что использовались не одним поколением, и когда очередного новичка к ним допускали, он чуть не на глазах у всех взрослел, становясь достойным членом сообщества. Или, по-твоему, выходит, скрипачи с их скрипками, короли с коронами, команды кораблей ‒ все они инфантилы, так что-ли?  

‒ Кто они?  

‒ Инфантилы. Так называют людей, которые ведут себя, как маленькие. И потом, так ли уж это много, десять лет? Будь маленьким, пока можешь им быть, а то потом сам пожалеешь, что, вроде бы, и возраст позволял, а того, что он позволял, ты не делал.  

‒ С игрушками, например, обниматься.  

‒ Представь себе. Вот, послушай, ‒ было видно, что девушке хочется поговорить, как и то, что времени на это у неё толком нет, ‒ я быстро, ‒ добавила она больше для себя, чем для юного собеседника, ‒ был у меня... то есть, тьфу! Что это я такое говорю, «был»?! Есть у меня брат, которого в своё время воспитывали куда строже, чем потом меня, вот прям, ‒ она подняла в воздух кулачок в резиновой перчатке, ‒ так вот, после такого воспитания он пошёл в военную академию, откуда, понятно, на выходные и каникулы приезжал домой. И вот, однажды приехал, зашёл ко мне, а я сижу, занимаюсь, кругом мишки и всё такое прочее. «Ага, ‒ говорит, ‒ всё с игрушками обнимаешься». Ну я в него кем-то по-меньше кинула, и говорю: «Да, и тебе советую». Ну, а он, в меня ка-ак обратно швырнул, как будто в бейсбол играет... Тьфу на вас всех! Никто с девчонками толком обращаться не умеете, вам бы с крылатыми, как оно, собственно... Так о чём это я? Ах да, после такого фастбола фиолетовой мышью он и говорит: «Я б с удовольствием, да мне уж поздновато». Теперь, правда, нашёл, с кем... Ты хоть понял, к чему это я?  

‒ Кажется, да. Пока я не стану взрослым дядькой, мне такие вещи не зазорны, а как стану, так сам пойму, и нечего раньше времени его из себя корчить.  

‒ Верно. И я уж не говорю о том что... впрочем, ‒ она как-то быстро осеклась, ‒ об этом после. Отдыхайте пока. Пошла я.  

Тогда Тимми понял это «пока» в смысле «пока возраст позволяет». Эти и другие слова Анны, сказанные сегодня, казалось, уничтожили последнюю преграду между друзьями. Действительно, кому какое дело, с какими игрушками и во что он играет, какие вещи ему могут быть дороги? Даже спустя много лет, когда он станет уже совсем большим, разве обязательно будет расставаться? Разве мало старших ребят, а то и взрослых людей, у которых старые игрушки до сих пор стоят на шкафу? Наверное, и со своей будущей избранницей познакомить к тому моменту уже старого друга будет можно...  

‒ Фу ты, какие глупости! ‒ Выругался в слух Тимми, но не столько сам факт «глупости», сколько подозрительное сходство её главной героини с недавней гостьей покоробило его.  

Так прошло ещё несколько дней. И вот, вечером, накануне выписки в необычное время в палату вошла Анна.  

‒ Хочешь, прогуляемся? ‒ Каким-то странным голосом спросила она, после чего, не дожидаясь ответа, вновь за руку куда-то повела.  

По всё тому же безрадостному полутёмному коридору они, не обменявшись больше ни единым словом, дошли до дверей грузового лифта. Спустившись на нём, Тимми со своей спутницей оказались на довольно большом заднем дворе. Сзади он был ограничен серой стеной больничного корпуса, слева и справа ‒ довольно высоким бетонным забором, спереди ‒ невысоким проволочным ограждением, за которым шумел густой лес. Примерно на полпути к нему что-то дымило. Кажется, шли они именно туда.  

‒ Ну-у, ‒ казалось, девушку тяготило это молчание.  

‒ Что «ну»? ‒ Тимми, напротив, наслаждался посвежевшим к вечеру лесом, криками стрижей, шумом листвы, алеющим где-то за лесом закатом.  

‒ Почему не спрашиваешь, куда мы? Вдруг я тебя вон туда, ‒ она кивнула на лес, ‒ закапывать веду.  

‒ Ну, и пускай, ‒ улыбнулся мальчик, ‒ хоть немного перед этим прой...  

И без того не особенно весёлая шутка замерла у него на губах. Тимми слишком хорошо понял, куда и зачем его ведут. Дым, увиденный вначале, как оказалось, исходил от груды больничного тряпья, левый бок которой уже начали лизать алые языки пламени. В опасной близости от них лежала мягкая игрушка, изображавшая антропоморфную кошечку. Со своей безмятежной улыбкой на плюшевой мордашке она, казалось, не понимала, что должно вот-вот произойти.  

‒ Вот потому я и сказала, что ты не должен так обращаться со своим другом, ‒ почти без интонации произнесла медсестра, ‒ сам потом жалеть будешь.  

‒ Да как же это...  

‒ А так. У нас, Тимми, видишь ли, когда дети выздоравливают или хм... НЕ выздоравливают, вещи, которыми они пользовались (их собственные, больничные, не важно), сжигают, все. А мягкие игрушки ‒ это, вообще, главные рассадники. Вот, сегодня выписали твою соседку...  

«Так значит, она шла по коридору голенькая, ‒ против воли забрела в его голову очередная «глупость», ‒ где же я тогда был?!».  

‒ И с твоими вещами, ‒ продолжала Анна, ‒ со всеми, завтра будет ровно то же самое, ради твоего и других детей блага. И тогда времени реветь у тебя не будет.  

С этими словами она, присев на корточки, крепко обняла его. Казалось, понимая всю важность, всю безысходность этого момента, птицы стали петь тише, а ветер ослаб. Дюжину раз убеждал себя Тимми, что из-за всего-навсего игрушки плакать глупо, что эти объятия ему нужны только потому, что есть возможность подержаться за взрослую девчонку, но слёзы сами собой предательски лились из его глаз. Анна попыталась встать, но, не причинив боли очень сильному для своих лет (и теперь почти здоровому) мальчику, этого было сделать нелегко. Пусть ещё немного побудет так, а то он, словно и сам девчонка, прямо здесь разревётся в голос.  

‒ Ну всё, всё, ты ведь понимаешь, что я и другим нужна, да и тебя здесь быть не должно, ‒ девушка погладила его по плечу.  

‒ Только если разрешите взять вас за руку.  

‒ Сам возьмёшь. Если не уберу, значит можно. Так с девушками надо.  

По дороге к лифту Тимми крепко-накрепко сжал руку Анны, словно, как и почти две недели назад, она одна была единственной из людей, кто связывал его с миром живых. Но даже тут его ждало разочарование, ‒ обручальное кольцо.  

***  

Проклятые тряпки никак не хотели разгораться. Словно издеваясь над ней, ещё полчаса назад безукоризненно синее небо затянули свинцово-серые тучи, из которых уже начал накрапывать мелкий дождичек. Другие потенциальные неприятности теперь едва слышно шелестели травой у ограды. Очевидно, там, если это не был ветер, возились лисы, только и ждавшие, чтобы Анна ушла или отвлеклась, дав им тем самым возможность залезть в помойку или вытащить из костра что-то, с чем можно поиграть. А тут ещё игрушечный взял, да и повалился с самого верха кучи туда, где огня вовсе не должно было быть.  

‒ Своих услышал? ‒ Усмехнулась девушка, наклоняясь к нему.  

Но, словно бы он уже горел, рука Анны как-то самма собой убралась. Лишь секунду спустя, девушка поняла, в чём тут дело. Из стеклянного глаза медленно катилась хрустальная капля.  

‒ Не может быть, ‒ как секунду назад рукой теперь, словно, кто-то другой говорил её губами, ‒ ведь он... плачет!  

‒ Да, дитя, ‒ прозвучал с небес самый мощный и громкий голос из тех, что она когда-либо слышала, он был бы подобен грому, если бы не был бесконечно мягким и добрым, ‒ в вашем мире это, и правда, равно чуду.  

‒ Эйбелл! ‒ Анна опустилась на колени.  

‒ Таково моё имя, ‒ чуть улыбнулась осенённая ярким, без боли обжигающим светом двенадцатикрылая дева, ‒ но зачем ты падаешь на колени? Ты хочешь меня о чём-то попросить?  

‒ Да, о, Эйбел. Я человек и меня крестили во имя другого бога. Да я, вообще, лишь недавно узнала о твоём существовании, когда обнародовали результаты новейших трудов мудрейших из нас. По этой причине я не могла воздавать тебе должной хвалы. Но сейчас я молю тебя о том, чтобы этой душе, поселившейся, вняв слезам ребёнка, в скрашивавшей его болезнь и одиночество игрушке, был дарован покой, чтобы она не мучилась, сгорая вместе с обычным мусором.  

‒ Я сделаю больше, дитя. Я устрою так, что она будет счастлива.  

С кем это Анна только что говорила? Почему ей вдруг стало так хорошо, что, будь она маленькой девочкой, сей же час принялась бы петь и танцевать? Ничего из этого медсестра не помнила. Да и не было у неё времени придаваться подобным размышлениям, ведь из уже начавшего разгораться костра рыжая лисица тянула какой-то лоскут. Рядом, казалось, вовсе, её не боясь, сидел большой белый лис.  

‒ Вы как здесь?! Да я вас сейчас...  

Белой и рыжей молниями парочка плутишек метнулась к лесу.  

***  

Человеческая самка оказалась не такой уж и растяпой. Углядела-таки, да ещё и в самый интересный момент! Ну, и пускай. Рано или поздно она, всё равно, уйдёт, и уж тогда можно будет поискать и что-нибудь интересное в кучах, которые к тому времени, наверное, уже не будут больно щипаться, и еду в блестящих пеньках, которые люди называют «баками». А пока здесь было кое-что поинтереснее и еды, и игрушек.  

Большой белый красавчик, такой, каких Рыжая прежде никогда не видела в своём лесу, во весь опор мчался рядом с ней. Вот это, точно, была удача! Ведь скоро настанет пора обзаводиться потомством, а тут и искать никого не надо, вот он, бежит, не отставая от самой быстрой лисицы. Ну да так просто Рыжую он не получит, вот она ещё немного прибавит шагу...  

***  

Бывают такие дни, когда с самого утра всё идёт наперекосяк. Вот, например, сегодня, узнав, что в школе, где учится младший сын семьи Райт, первый день карантина, старшие брат и сестра подняли его почти также рано, как если бы никакого карантина не было, после чего попросили, раз уж он сегодня всё равно свободен, съездить на другой конец города за лекарствами для их питомцев. Определённо, Тимми следовало, для виду согласившись, подсунуть им какую-то дрянь, чтобы знали, как «запрягать» младшего вместо себя. Он бы, наверное, так и сделал, если бы лекарства предназначались двойняшкам лично, но принадлежавших им лисят было уж очень жалко. Пришлось ехать на метро, а потом автобусом практически на другой конец одного из самых больших городов планеты. Но этим его злоключения не ограничились.  

Во-первых, на метро он сел в другую сторону, отчего потом пришлось кружными путями за сорок минут добираться туда, куда предполагалось попасть за двадцать. Автобус тоже оказался не тем, так что пришлось ехать с пересадками. Это «сожрало» все деньги на проезд, так что домой оказалось возможным попасть только на своих двоих. В довершении всего Тимми приспичило идти не по улицам, но «срезать» через лес... Но вот он, тот самый свет в конце зелёного тоннеля, путь по которому, казалось, должен был продолжаться вечно! Уж теперь-то юный путник точно увидит свой район. Вот и заброшенная автомобильная дорога, которую Тимми видел почти у самого дома, вот и... то самое место, с которыми оказались связаны две самые неприятные недели его жизни.  

Конечно, больница была не так уж далеко от квартала, где находился дом семьи Райт. И наиболее мудрым решением было обойти. Но сама мысль о том, что к ней вновь придётся приблизиться, претила ему. Круто развернувшись, мальчик вновь направился в лес, но что-то заставило его остановиться. Спустя секунду, Тимми понял: кто-то пристально смотрит на него из кустов, бывших почти у самой кромки леса. Кто-то... за всю свою жизнь он знал только одно существо с такими глазами, даже и не существо, всего лишь игрушку. И её, уж точно, не могло быть здесь. Даже если допустить, что белый лис не сгорел вместе с остальными вещами, то каковы шансы, что его не утащили настоящие лисы (каковые, как мальчик слышал, здесь водились в большом количестве), не использовали местные ребята для игры в мяч, не унесли домой их младшие братья и сёстры? Но если его здесь нет, то кто же смотрит на Тимми, и почему он так боится узнать это?  

Наконец, он повернулся. Под кустом сидел живой лис с безукоризненно белой шерстью. «Наверное, сбежал от кого-то. Здесь ведь такие не водятся. Вот потому и не боится», ‒ подумал Тимми, осторожно приближаясь к нему.  

‒ Привет! Ты очень похож на кое-кого, кого я знал.  

Лис, подойдя не опасливо, но как-то обиженно, чуть боднул его руку. Улыбнувшись, мальчик уже поднёс её к густой шерсти, как в друг... ошейник, туго затянутый белый ремешок с номерком, не особенно хорошо заметный, но очень тугой, такой, что и на игрушке хотелось ослабить.  

‒ Ты не похож... ‒ Тимми задрожал, не то от радости, не то от страха, ‒ это... ты. Но как же?..  

Обрадовавшись, что его наконец, узнали, старый друг бросился в объятия. Мальчик не смог удержаться на корточках и в тот же миг оказался на лопатках. Подняться он уже не смог, ‒ стоя передними лапами на груди, лис, словно он был большой не в меру дружелюбной собакой, лизал его лицо. И, наверное, не было в эти минуты никого на свете счастливее этих двоих, этих друзей, встретившихся не просто после долгой разлуки, но в другой жизни.  

Но всему на свете бывает конец. Негромкий, но длинный хриплый лай заставил лиса отойти. Поднявшись, Тимми увидел рыжую лисицу с тремя детёнышами: белым, рыжим и самым маленьким, с необычной розовой шерстью, державшимся ближе всех к матери.  

‒ Ясно. У тебя теперь своя жизнь, ‒ улыбнулся мальчик, ‒ что же? Иди, там ты нужнее. Но я тебя никогда не забуду.  

Потёршись о его ногу, белый лис, стараясь не оглядываться, скрылся в лесной чаще вслед за своей семьёй.