Кривая тень

Предпоследние выходные декабря. Двадцатые числа. Погода отнюдь не новогодняя. Дожди не стихают, снега своим приходом не жалуют. Трудно спать, когда шанс на сон выпадает редко.  

Филипп не спал до четырёх. Сначала он лежал навзничь, смотрел в потолок. Потом решил почитать под светом прикроватной лампы. Глаза в последнее время его подводят. Отроду за свои полвека с лишним он очки не носил, но недавно окулист выписал ему с бифокальными линзами, и он стал надевать их иногда.  

Он читал детективные мемуары, буквально заставлял себя изучать подобную литературу. У него никогда бы не появилось искреннее желание углубиться в чужое расследование, ведь он и без того всю жизнь посвятил криминалистике. Сгоряча подписанный контракт не давал ему уйти в отставку, и теперь он, словно узник собственного ремесла, периодически перечитывает детективную теорию, дабы держать себя в тонусе.  

Стрелка на его наручных часах давно застряла ровно на девяти и двадцати одной минуте. Они перестали ходить. Он их не снимает – не хочет, но по привычке постоянно поглядывает на застывшее время. Часы потрёпанные, треснутые, но красивые: корпус из нержавеющей стали диаметром в сорок миллиметров и римские цифры на серебристом циферблате.  

Филипп наконец уснул, когда в книге дело дошло до криминального профилирования. Он проспал до обеда, а когда проснулся, сразу же посмотрел на нерабочие часы. Постель он не застелил и в первую очередь заварил себе кофе. Интерьер его пристанища освещала лишь тусклая светлынь пасмурного дня из окон, поскольку он недолюбливал большой свет. Через минуту он вышел на балкон с чашкой эспрессо и закурил последнюю сигарету из мятой пачки. Он предпочитал крепкий напиток, позволяющий сосредоточиться и взбодриться – без всякого сладкого привкуса, ибо тот только отвлекает.  

В ванной он посмотрел на себя в зеркало обессиленным взглядом. Он подметил несколько морщин по периметру лица, старый шрам на подбородке ещё со времён армии и папиллому чуть ниже левого века. Нынешний Филипп выглядел матёрым на вид. Серые глаза, светлая кожа, изогнутые брови, широкие ноздри, плоские щёки, заострённые губы и седые удлинённые волосы, которые он всегда зачёсывал назад и фиксировал каплей воска.  

Он умылся, вслед за тем ему позвонили, он с неохотой направился в спальню и взял трубку с соответствующим выражением лица. Оно говорило само за себя. Предвкушало, прогнозировало и понемногу перетекало к смирению  

– Без вас никак, господин Чалый, – протрубил с того конца провода утончённый голос девушки.  

– Это мог быть единственный мой выходной за последний месяц, – проворчал Филипп Чалый. – Ладно, Николь. Один вопрос. Где?  

– Кривотень. Как будете там, наберите, я вас скоординирую точно.  

– Что? Кривотень? Каким ветром?  

– Да-да, этот богами забытый уголок. Я бы не стала вас тревожить, но случай и вправду незаурядный.  

– Выезжаю. Буду через сорок минут. Ничего не трогайте, что бы там ни было…  

Всякий раз, когда шёл дождь, Филипп надевал свой бежевый плащ из полиэстера. На ноги напялил тёмные брюки в белую полоску, по привычке слегка завернув штанины, и коричневые замшевые броги, которые наспех вычистил. Он отключил всю электроэнергию в доме, отворил сейф трёхзначным кодом «292» и посмотрел на кобуру с пистолетом «Форт-12», который всегда хранил там. Помимо него, там же валялся пожелтевший диплом из юракадемии, стопка грамот, документы на недвижимость, техпаспорт, пару сотен долларов, какие-то открытки, обручальное кольцо под ними и чья-то маленькая фотография. Минуту он колебался, после чего всё же захлопнул сейф и оставил оружие там. Он запер входную дверь и спустился вниз, прокручивая связку ключей вокруг пальца. Укладывать волосы воском не стал, поскольку в этом не было смысла ввиду непогоды. Толком не успев выйти из подъезда, он дистанционно отомкнул свой чёрный «фольксваген пассат», без промедлений уселся в него, поправил зеркала и запустил дворники. Он завёл двигатель, дал машине минуту на прогрев, а затем снял с ручника и спешно тронулся, пока по радио оглашали прогноз погоды. Пообещали снег до вечера.  

Однако дождь не прекращался. Колёса разбрызгивали лужи. Чёрный «фольксваген» промчался по Киевской трассе, поднялся по Клеверному мосту и вскоре свернул туда, где у обочины стоял невысокий столб с погнутой табличкой «Добро пожаловать в Кривотень». Он остановился рядом и вышел, щурясь от капель, которые попадали в его и без того слезоточивые от холода глаза. Филипп встал на цыпочки и потянулся к табличке, чтобы попробовать её поправить, но тщетно: металл напрочь искорёжен под бременем лет, сельской раде стоило бы разместить новую. С учётом того, что даже указатель, влекущий заехать в местечко, еле держится, стоило уже готовиться к соответствующим условиям.  

Когда первое, что ты видишь на въезде, имеет несчастный вид, ты подсознательно готовишься обрести здесь такое же несчастье…  

Перебежками он добрался до какого-то невзрачного придорожного магазинчика, где увесистая продавщица скучала, пялясь в экран своего мобильного. Через динамики громким голосом и приторной интонацией диктор зачитывал: «Топ-10 самых странных профессий на планете». Первый в списке – тестировщик кровати.  

– Вот бы мне такую работу, – вслух проговорила продавщица и посмеялась.  

Филипп повёл бровью и показушно откашлялся.  

– Ой, извините, не заметила, – вздрогнула она. – Даже колокольчики дверные не услышала. Вы очень бесшумный.  

– Сигареты есть с капсулой? – спросил он и вздохнул.  

– Так запретили поставки ведь. Вы что, не знаете?  

– Не понимаю я нашу власть. Раз я избрал путь медленной смерти, так дайте мне губить себя вкусно. Ладно, пробейте вон те, что на верхней полке.  

Следующим в топе самых странных профессий оказался дегустатор животного корма. Кассирша сдержала смех, пробила сигареты и назвала сумму. Филипп оплатил пачку, после чего пересчитал полученную сдачу, и пока распечатывался чек, женщина поинтересовалась у него:  

– А вы как думаете? Какая самая странная профессия на планете?  

– Следователь, – заломил он, забрал чек и вихрем вышел из магазина.  

Продавщица пожала плечами и бросила вслед ушедшему:  

– Весь пол мне намочил… ишь, следователь.  

И она продолжила смотреть ролик. Дальше по списку шёл выравниватель подушек.  

Снаружи, помимо беспрестанного ливня, кожа Филиппа ощутила мокрый снег. Он сел в машину, включил дворники и набрал номер.  

– Координируй, Николь, – сказал он в трубку и тронулся с места.  

– Если вы со стороны Киевской едете, – прояснила Николь, – то проезжайте прямо мимо вывески при въезде. Минуете кладбище, затем повернёте направо у местного Клуба. Немного проедете, и я выйду вас встретить, увидите меня.  

– Вижу, кладбище проехал. Повиси пока на телефоне.  

Он приоткрыл оконце, поставил мобильный на громкую связь и закинул его за руль, к панели со спидометром и прочим интерфейсом. Левой рукой он держался за баранку, правой открыл пачку сигарет и начал прикуривать.  

– Хорошо, – согласилась Николь. – Езжайте ещё метров сто и…  

Филипп поднял глаза в лобовое. На дорогу вдруг выбежала стая собак. Он резко затормозил, забуксовал на скользком асфальте и засигналил, но одно животное всё же попало под колёса. Жалобный вой охватил улицу. Он выругался, сунул сигарету промеж зубов и вышел из авто. Мотор глушить не стал.  

– Господин Чалый? – взволнованно проронила Николь. – Что случилось? Вы в порядке?  

– Да, – бросил он в салон. – Это просто животное угодило под машину. Я скоро буду.  

Дворняжка, небольшой по размеру щенок, похожий на помесь корги и шпица, валялась и скулила от боли в задних лапах. Блохастый и перепачканный пёс пытался подняться, но не мог – он распластался на боку под передним бампером.  

Филипп затянулся сигаретой. Свои невозмутимые глаза он оставил на зверьке. Позади образовалась пробка. Юноша ромской общности судорожно сигналил, сидя в своём ржавом, некогда чисто белом, «жигули».  

– Хули встал, пенсия? – прокричал юнец, высунувшись из окна.  

– Объезжай, сосунок! – Филипп показал ему средний палец и вновь уставился на щенка.  

Цыган завернул руль, обогнул стоящий посреди дороги «фольксваген» и, проезжая поодаль, просверлил Филиппа своим обиженным взглядом. Остальные объехали препятствие таким же способом.  

Филипп нажал на рычажок под рулём и открыл багажник. Среди кучи хлама, цепей для шин, огнетушителя, насоса и канистры он отыскал грязную простынь, закутал в неё пса и с осторожностью разместил на заднее сиденье.  

– Николь, ты ещё здесь? – спросил он, нажал на газ и глянул на собаку в зеркальце заднего вида.  

– Во что вы уже ввязались? – вздохнула она, и через динамик её вздох растворился в салоне.  

– Поблизости есть ветеринарка?  

– Я не знаю, наверное. Должна быть. В смысле, на площади, где Клуб, думаю, есть.  

– Как я и сказал, ничего не трогайте. Я буду через пятнадцать минут.  

Филипп притормозил у ближайшей автобусной остановки и узнал у людей направление к ветеринарной клинике, которая, к несчастью, оказалась в дальнем конце села. Тогда он выехал на круговую улицу с Клубом. В поле зрения попала амбулатория, и он понадеялся, что там сумеют оказать животному базовую ветеринарную помощь. Он торопливо вытащил собаку и прижал её к себе, после чего впорхнул внутрь больницы.  

За стойкой администрации молодая стажировщица консультировала пожилого мужчину. Филипп поднял щенка и беспардонно положил его на стойку между ними. У девушки чуть глазки из глазниц не выскочили, а старик аж дёрнулся от неожиданности.  

– У меня нет времени. – Филипп показал полицейское удостоверение, затем достал кошелёк, отсчитал оттуда пару крупных купюр и докинул сдачи от купленных сигарет. – Полагаю, этого должно хватить. Я сбил пса на дороге. Вечером зайду узнать, как у него дела.  

Он покинул амбулаторию, небрежно распахнув дверь плечом, и вдохнул свежий воздух. Мокрый снег покрывал поверхности дорог, но таял при контакте с человеческой кожей. Болото у обочин сгущалось. Ветер завывал и нагнетал обстановку.  

– Так, – произнёс Филипп тихо про себя и выдохнул. – Я доеду сегодня наконец-то или нет?..  

Напротив пандуса остановилась знакомая проржавевшая «жигули». Цыган приспустил окошко.  

– Ты кто такой? – окликнул он незнакомца в бежевом плаще. – Нездешний, сразу видно. Я тебя здесь раньше не видел.  

– Не твоё дело, щегол, – отпустил незнакомец, двигаясь к своей машине, и показал мимоходом оставшееся в его руке удостоверение, когда проходил вдоль крыла «жигули». – Поезжай в свою диаспору, не мешайся. У вас же тут есть диаспора, да?..  

– Менты нам не кенты. Дай же ж прочитать. Я ни черта не увидел.  

– Мне некогда.  

Спустя несколько минут на своём «фольксвагене» Филипп добрался до места. Он увидел Николь, которая стояла с краю дороги и махала ему, да свернул в кювет рядом с ней. В очередной раз он заглушил мотор и, сощурившись от мокрой метели, приблизился к ней.  

– Вы как всегда, – проронила она. – Не можете не попасть в авантюру.  

– Я чуть не отдавил лапы бродячей собаке, – объяснил он и приветливо похлопал её по плечу. – Не мог оставить её подыхать.  

Два года назад Николь присоединилась к составу следственного отдела, которым руководит Филипп вот уже почти два десятка лет, и очень скоро дослужилась до старшего лейтенанта. Вместе с ним она уличила группу депутатов в коррупции не так давно и успешно доказала это, за что их обоих наградило грамотами госбюро расследований. С тех пор эти двое неплохо сдружились.  

Николь вечно укладывала свои светло-русые волосы в пучок, носила длинное пальто подобно Филиппу и никогда не упускала возможности поиграть с подозреваемыми своими бездонными голубыми глазками.  

– Я тебя слушаю, – отчеканил он ей сейчас.  

– У нас три смерти, – начала она, взмахнула рукою, стала идти вдоль дороги, и он поравнялся с ней, не переставая слушать. – Дети. Девочка трёх лет и два мальчика пяти и семи, соответственно. Предположительно, отравление. Мы настояли на том, чтобы медики подождали вас прежде, чем увозить тела.  

– Даже если бы и увезли, то в морг на вскрытие. Ничего страшного бы не случилось.  

Николь свернула на узкую тропинку, вымазанную болотом из-под подошв, что вела к весьма невыразительному частному домику, рядом с которым было припарковано с дюжину машин: санитарный транспорт, полицейский и гражданский. Она открыла калитку лёгким толчком, и они ступили на территорию. На переднем дворе пара клумб, колодец, чахлая шелковица и толпа сотрудников. Фельдшеры, инспектора, прокуроры и соцработники из сельского комитета здравоохранения.  

– Привет, – некий мужчина с поседевшими усами протянул руку Филиппу. – Мы только тебя одного ждали.  

– Я польщён, инспектор Лоринц, – пожал он тому руку.  

– Старший следователь Чалый прибыл! – громко оповестил Лоринц.  

– Обязательно делать такое торжество? – проронил Чалый, оглянувшись по сторонам.  

– Вас высоко почитают, – подметила Николь. – Вам ли не знать.  

Филиппа Чалого окружили все присутствующие и стали заваливать разными вопросами.  

– Боже всевышний, – пробурчал он. – И это ещё журналисты не нагрянули с города. Надо будет поскорее раскрыть дело, дабы оно не сумело добыть резонансный статус. – Он повысил тон и обратился ко всем: – Всё постепенно! Не путайтесь под ногами! Мне нужно взглянуть на трупы, осмотреть участок и поговорить с матерью этих детей!  

– Вы думаете, это убийство? – громко вопросила представительница местного комитета здравоохранения.  

– Чем вы слушаете, дамочка? – сурово бросил инспектор Лоринц. – Он ещё ничего не думает, он только что приехал!  

– А как думает старший следователь, – отчебучил ещё один соцработник из толпы, – зачем кому-то желать смерти бедным детишкам?  

– Мы вам уже всё сказали и повторяться не будем, – брякнул Филипп. – Дабы что-то думать, мне надо видеть. Итак, инспектор Матвей Лоринц, следовательница Николь Майсак и криминалист Геворг Алонсо со мной! Все остальные ждут мой вердикт снаружи.  

Старший следователь пошагал сквозь толпу к приоткрытой двери внутрь продолговатого дома, внешне напоминающего европейский бунгало с двускатной крышей. Он отодвинул пальцем москитную сетку и одной ногой уже был в прихожей, однако Геворг Алонсо, криминалист, позвал его в своей фирменной армянской манере, которую нарочно сохранил сквозь года проживания вдали от дома.  

– Ага, извини, Геворг. – Филипп убрал ногу и снова всем телом оказался на улице. – Извини, что сразу не поздоровался, – и они пожали друг другу руки. – Видишь, мне продыху не дают, хотя я ещё ничего не знаю.  

– Я вообще не об этом, – сказал с акцентом Геворг Алонсо. – Хотел сразу попросить вас не давить на мать. Она неважно выглядит. Медики уже три раза откачивали её.  

– Хорошо, – кивнул Филипп и вошёл внутрь.  

В коридоре и повсюду разил дивный запах манной каши. На кухне сидела мать на табурете и держала свою голову в руках. У неё уже не было сил плакать. По столу растеклась застывшая манка. В ванной протекал кран, кафель покрылся множеством трещин, лампочка перегорела, а по краям унитаза замечены следы от рвоты.  

Инспектор Лоринц мотнул головою вперёд, и квартет уголовников со старшим следователем Чалым во главе прошли в крайнюю комнату прямо по курсу. Тот со скрипом отворил дверь. Это оказалась детская. Трое малышей – каждый в своей кроватке – лежали в разных позах, словно маленькие падшие ангелы. Такие же невинные, такие же безгрешные. Их кровати были расположены три в ряд с одинаковыми простынями в клеточку, будто в усыпальне.  

– Геворг, – не вздрогнув ни единой клеткой своего тела, изрёк Филипп, – ты со своими всё наснимал?  

– Мы сделали пару фотографий тел, – истолковал Геворг, – но к уликам я не прикасался. Вы ведь сказали ничего не трогать по телефону.  

На полу уже стояли пронумерованные таблички. Их было немного.  

– Это всё, что удалось найти? – показал Филипп на улики.  

– С момента констатации смерти врачами прошло всего полтора часа, – подчеркнул Матвей Лоринц. – Ну, может, два. Да и к тому же, ещё раз акцентирую, мы ждали тебя.  

Физиономии всех троих детей были прикрыты наволочками.  

– Мама накрыла, – прояснила Николь Майсак. – Не могла смотреть в их лица.  

Филипп Чалый приблизился к самой ближней к двери кроватке. По размеру тела он предположил, что это самый старший ребёнок. Его одеяло было взбито, как будто он растрепал его в беспокойном сне или при конвульсиях. Сам мальчик скончался в необычной позе: одна его нога была согнута, вторая – выпрямлена, одна рука лежала наружной стороной вверх, другая – напротив – внутренней.  

– Не стоит брать во внимание положения тел, – прокомментировал инспектор Матвей Лоринц. – Мама могла делать с ними всё что-угодно в попытках разбудить. Кроме того, сам видел, что фельдшеры возились с ними – двигали, смещали, замеряли и хер знает что ещё с ними делали.  

– Хорошая работа, Матвей, – заявил Филипп иронично. – Справляешься со своими задачами инспектора на ура. Следишь за ходом расследования, однако сторонние вмешательства никогда не пресекаешь.  

– Ладно вам, – вступился Геворг. – Если не знали, то порой невозможно определить, мёртв или жив человек, никак к нему не прикасаясь.  

Снаружи посыпался мелкий град и стал стучать по стеклянной поверхности окна. Сначала дождь, потом мокрый снег, теперь это.  

Филипп снял наволочку с лица семилетнего ребёнка. Физиономия не перекошена, всё на своём месте. Тогда он перешёл к следующему дитю – трёхлетняя девочка, самая младшая, спавшая посредине. Находилась в положении, которое чем-то напоминает эмбрион в чреве матери. На лице ничего необычного, разве что сильно сжаты зубы. И последний – мальчик пяти лет, средний ребёнок. Лежал у самого окна в прямой позе, словно спица, а руки свисали с постели. Его лицо слегка перекосило: один краешек губы ниже другого, а рот чуть приоткрыт.  

Прежде чем приступать к основным пронумерованным уликам, Филипп взял во внимание поднос с недоеденными сладостями. Тот теснился на полочке единственного в комнате шкафчика. На нём объедки сахарно-крахмальных кубиков, молочных конфет, шоколада с измельчёнными орехами, а также три пустых стаканчика – отталкиваясь от запаха, можно допустить, что некогда они были наполнены кока-колой.  

На полу у первой таблички из числа тех, что были расставлены криминалистами, несколькими пятнами рассыпана сахарная пудра и крошки. Филипп попросил у Геворга резиновые перчатки, взял немного на мизинец и убедился в этом, слизав с пальца, пока его коллеги корчили мины, но при этом молчали, ведь привыкли к подобной методике. У второй таблички, между кроватками среднего и младшего ребёнка, компактная игрушка в виде гуся, малость разорванная по швам. Из области шеи торчала вата. И, наконец, у третьей таблички – тазик под протекающим радиатором.  

– А причём здесь тазик? – задумался Филипп вслух.  

– Скорее батарея, – изложил Геворг Алонсо. – Вода, которая вытекает из батареи, вполне вероятно, что токсичная, в особенности если используется антифриз.  

– Молодец, пять баллов сударю криминалисту, – выказал Филипп и присел на корточки, чтобы рассмотреть сочащуюся жидкость. – Но эту версию можешь вычеркнуть.  

Через пару секунд он поднялся и ещё раз поверхностно изучил тела. Он раскрыл рот среднему ребёнку и заметил на языке некие следы. То же самое проделал с остальными и обнаружил идентичные белые отметины.  

– Как считаете, это пудра? – обратился он к коллегам, удерживая рот старшего ребёнка раскрытым и показывая на язык.  

– Если судить по принципу дедукции, – предположила Николь Майсак.  

– Часто дедукция подводит, – сказал Филипп Чалый и прикусил свою нижнюю губу в раздумьях. – Инспектор Лоринц, будь добр, иди спроси у матери, все ли дети любят сахарную пудру.  

– Ага, слушаюсь, – проронил инспектор и направился на кухню.  

Филипп посмотрел на потолок и углы, влажные от сырости. Раздвинул шторку и глянул в окно, выходящее на задний двор. Там располагался небольшой сарай, огород и собачья будка с брошенной цепью и ошейником без пса.  

– Это от вас собачатиной несёт? – поинтересовался между дела Геворг.  

– Да, увы, таковы издержки сегодняшней поездки сюда, – отметил Филипп. – Кстати, на заднем дворе пустая будка. У них была собака?  

Матвей Лоринц вернулся с кухни и готовился что-то сказать.  

– У младшей была непереносимость сахара, – пролепетал он. – Мать сказала, что мальчики ели творожные конфеты и рахат-лукум, а девочка обошлась шоколадом.  

– Тогда есть две версии, – заговорила Николь. – Либо дочка всё-таки съела сладости с пудрой, либо во рту у всех троих детей не только пудра…  

– Проверим вторую версию, – твёрдо выдал Филипп.  

Он стал переворачивать подушки. Начал с кровати у окна. Придержал головку среднего ребёнка и прощупал под ней. Пусто. У младшей тоже ничего. Поднял подушку старшего. Обнаружил горстку неизвестных белых, словно мел, таблеток.  

– Итак, Геворг, – сдержанно продекларировал он. – Сейчас ты сложишь эти таблетки в пакетик для вещдоков и покажешь своим друзьям-криминалистам, потом найдёшь во дворе судмедэксперта, он поможет. – Геворг смиренно кивнул, и Филипп продолжил: – Перед этим вы ещё раз сфотографируете тела и все улики, включая эти долбанные гранулы под подушкой. Николь, Матвей, идите покурите. Ну а я пойду поговорю с мамашей…  

Филипп покинул детскую комнату и перешагнул порог между коридором и кухней. Мать всё так же сидела на табуретке. Правда, теперь подняла голову и пялилась напрочь отсутствующим взглядом в проём двери, где появился старший следователь. Он закрыл открытое на проветривание окно и задвинул шторы, чтобы не мешался гам сотрудников на переднем дворе. После этого он нашёл себе ещё один табурет, сел строго напротив неё, достал футляр из широкого кармана, надел очки, затем вытащил блокнот и ручку. Он случайно задел полупустую двухлитровую бутылку кока-колы под столом.  

– А, прошу прощения, – вдруг заломил он и показал удостоверение. – Старший следователь Филипп Михайлович Чалый. Ныне служу в звании подполковника, руковожу следственным отделом при главном управлении нацполиции в Одессе. Я соболезную вашей утрате. Честно говоря, у меня у самого когда-то была дочь, – и он украдкой посмотрел на свои неисправные часы. – Поэтому я понимаю, каково это. От вас прошу лишь отвечать на мои вопросы так, как сможете. Идёт?  

Мать что-то промычала в ответ.  

– Как вас зовут? – спросил он, готовясь записывать. – Сколько лет?  

– Анна, – будто полушёпотом произнесла она и задрожала. – Анна Брилич. Тридцать пять лет.  

– Брилич – это чья фамилия? Вы замужем? Муж есть?  

– Нет. Фамилия моя девичья.  

Чалый посчитал, что её «нет» прозвучало, дескать, двойственно и до боли мнительно. Он поставил знак вопроса после слова «супруг», которое вписал возле её имени.  

– Расскажите, как прошло это утро. Всё, что помните. Нам важна любая деталь.  

– Я хотела накормить детей. Предложила гречку с сосиской на завтрак. Они не захотели, настаивали на сладостях. Я сварила им манку. Они и её толком не поели. Перед тем, как уйти на базар к окружной улице, я видела, как они уминали сладкое за обе щеки. Когда вернулась, туалет был заблёванный. Я нажала на смыв и в спешке побежала в детскую. Они были без сознания, но всё ещё дышали. Я вызвала скорую. Те приехали, но… не успели. Все трое… мои мальчики, моя крошка… У старшенького ведь прям сегодня в Клубе должен быть концерт в честь предстоящего Рождества.  

– Что за концерт?  

– Он у меня поёт… в смысле, пел. Должен был исполнить колядку со сцены.  

– У детей была любимая игрушка?  

– Только у младшенькой. Она не расставалась со своим гусиком.  

– Так, Анна, послушайте меня внимательно, – произнёс Филипп, прокрутив ручку меж пальцев. – Под подушкой у вашего старшего мы обнаружили целую кучу белых гранул. Судмедэксперт уже выясняет, что это за таблетки, но я спрошу у вас. Вам что-нибудь известно об этом?  

– Нет, впервые слышу, – дрожащим голосом прохрипела она и цепко взялась за свои волосы  

Филипп пометил у себя в блокноте, что поведение Анны показалось ему странным. Её дрожь можно списать на стресс, однако он всё же поддал это сомнению на всякий случай.  

– Ну допустим, – заключил он. – Имена всех троих детей, пожалуйста.  

– Старший – Ваня, средний – Лёша, младшая – Настенька.  

Чалый так и записал в своих заметках: «Иван, Алексей, Анастасия Бриличи. Семь, пять, три». Помимо этого, он записал, что старший ребёнок пел в местном Клубе, он же Дом Культуры. Далее пометками скептицизма он обозначил невербалику Анны и вопрос по поводу её мужа, отца детей.  

– У вас есть собака? – напоследок задал он и встал.  

– Была, – ответила Анна и снова затряслась. – Только взяли недавно, а она, скотина, на следующую же неделю сбежала. Буквально на прошлой вот.  

– Громадная псина, наверное, раз из-под цепи освободилась.  

Анна подняла свой взгляд и смущённо посмотрела следователю в глаза, но его комментарий оставила без устного внимания. Эту реакцию он тоже решил письменно зафиксировать, когда вышел в коридор. Филипп написал – «была некая собака, которую держали на цепи, и та сбежала». Он вышел на веранду, оттуда попал на задний двор. Здесь рыскали пару прокуроров, топтались по трясине из жидкого снега и града. Они расхаживали в комбинезонах от дождя.  

– Вы слишком медлительны, старший следователь, – предъявил ему один из них. – Дело плёвое. Трое детей отравились дерьмом и отбросили коньки. Мы же не хотим торчать тут до ночи, правда? Давайте поскорее заканчивать.  

– Заканчивайте, если вам надо, – бросил с толикой недовольства Филипп и присмотрелся к ошейнику, что остался на цепи. – У меня сегодня законный выходной, и я, заметьте, не ною. Если понадобится, то проторчу здесь не только до ночи, но и до самого утра!..  

Ошейник оказался слишком узким. Филипп допустил два варианта: либо его специально туго затянули, либо у псины тонкая шея. Второй вариант малость глуповат, ибо если животное крохотное, то держать его на привязи – затея крайне жестокая. Так или иначе следователь решил покамест не вдаваться в такие детали. Он взял во внимание дырку в заборе, что огораживал сей участок от соседского, а потом побрёл к сараю, набрав на подошвы своей обуви толстый слой грязи. Прокуроры косо на него посмотрели.  

В сарае хаотично разбросаны садовые инструменты: сапки, грабли, лопаты. Дряхлая мебель, мешки с песком, солью и дровами для котла, строительная тачка, удобрения. За воротник Филиппу успело нагрянуть немало града, поэтому он соскрёб грязь с обуви, вернулся в дом и ещё раз зашёл в детскую комнату, чтобы попробовать восстановить последовательность событий. Он понимал, что заимел недостаточно сведений для точного воссоздания картины, но вознамерился хотя бы вообразить последний час жизни жертв, исходя из своих навыков концептуализации.  

Если опираться на методы профилирования, которые он из-за бессонницы в очередной раз перечитывал прошедшей ночью, и предположить, что дети умерли впоследствии изощрённого убийства, то преступник определённо относится к организованному типу. Кто-то мог чётко спланировать умерщвление, но в таком случае нужен мотив.  

Мама ставит тазик под течку радиатора в детской и уходит на базар. Дети, набрав охапку сладостей, отправляются в свою комнату. Лёша роняет на пол творожную конфету, которую тут же подбирает и доедает его брат. Ваня заявляет, что раздобыл «уникальные изделия», и предлагает закусить ними лакомства. Настя прижимает к себе свою любимую игрушку, кремового гуся, и противится, начинает лить слёзы, звать маму. Тогда Лёша выдирает из её рук безделицу и принимается показательно выворачивать наизнанку, рвать и выкручивать лапки. Она обещает, что скушает эти изделия за компанию, и Лёша выкидывает гуся – игрушка падает промеж двух постель. В конечном итоге детки запивают таблетки колой, их поочередно тошнит в туалете, они возвращаются в детскую и ложатся, ощущая нечто невыносимое в своих организмах. Они засыпают и более в этой жизни не просыпаются…  

– Чего втыкаешь? – появился позади Матвей Лоринц.  

– Пытаюсь понять, как всё было, – сказал Филипп Чалый.  

– Боже, Фил, ну траванулась детвора гранулами, а ты как обычно по учебнику свои анализы проводишь. Зачем искать здесь великий заговор на убийство?  

– Наитие, Матвей. Детективная чуйка, с позволения сказать. Тебе не понять, мой друг.  

– Ты, чуйка наша старческая, тебя наш судмедэксперт ищет. Он смог бы рассказать о пилюлях больше, кабы дали уже наконец возможность увезти тела и провести вскрытие, однако ему уже есть, что поведать. Пошли.  

Они вышли на передний двор, и судмедэксперт, едва завидев Чалого, начал излагать результаты фармацевтического анализа, который он провёл кустарным способом посредством визуального осмотра, проверки на растворимость и взвешивания на карманных весах. Во всю раздавался грохот из-за града, что ударялся о шифер, посему Чалый с трудом мог что-либо расслышать.  

– Это обычные аскорбинки, – заверил его судмедэксперт, стараясь перекричать шум непогоды. – В них нет ничего губительного. Тут не нужно быть токсикологом или фармакологом, чтобы понять.  

– Вы уверены? – скептически заломил Филипп Чалый.  

– Мы копаем не туда, – подключился Геворг Алонсо, затягивая шнурки капюшона своей кожаной толстовки.  

– Геворг, Николь и Матвей за мной, – распорядился Филипп и вновь направился внутрь.  

Они опять в детской, и Филипп отрешённо пронзил поднос со сладостями своим пристальным взором. Он не мог разглядеть в лакомстве ни бельмеса чего-либо подозрительного. Как бы не щупал, как бы нюхал, как бы не смотрел. И тогда он сказал себе, что не при каких аллергий, противопоказаний или непереносимостей невозможен исход, в котором погибают все дети разом. Он твёрдо решил, что тайна кроется в составе этих сладостей.  

– Геворг, сфотографируй поднос с содержимым со всех ракурсов, – приказал он решительно. – Упакуйте всё кушанье, отдайте судмедэксперту и отпустите его. Нам нужна основательная экспертиза. Бери всю свою ораву криминалистов и проконтролируй перевозку трупов в морг. Там же можно провести вскрытие тел. Николь, осмотри всю территорию дома внутри и во дворах. Желательно по нескольку раз, чтобы ничего не упустить. А ты, Матвей, займи чем-нибудь прокуроров, дабы на мозг не капали. Я узнаю у Анны, где она взяла эти сладости, и немедленно отправлюсь туда, куда бы мне ни пришлось. Всем всё ясно?  

– Ага, босс, – улыбнувшись, козырнули все трое.  

Филипп глянул в свою запись по поводу странностей в поведении Анны Брилич.  

– Те таблетки оказались безвредными аскорбинками, – прояснил он ей. – Зачем Ваня прятал их под подушкой?  

– Они же были совсем ещё детки, – с болью в голосе произнесла она. – Игрались просто.  

– Не сочтите за грубость. Почему вы постоянно трогаете себя за волосы и трясётесь? На стресс непохоже.  

– У меня дистония, – пробурчала она и скривилась.  

Филипп поверил ей. Он зачеркнул свою запись.  

– Нам необходимо знать, где вы приобрели вкусности, которые ели накануне ваши дети.  

– Я нигде их не приобретала. Это подарок от сельской рады.  

– Поясните.  

– Ну, вчера я ходила в сельсовет, чтобы выпросить ежемесячную помощь. После того, как мой муж пропал, я долгое время не могла обновить документы. Но в итоге они всё-таки оформили ежемесячную выплату как многодетной семье. На выходе стоял парень с пакетами и вручил их мне. Сказал, это подарок детям от сельсовета на предстоящие праздники. Я, конечно же, обрадовалась.  

– Стоп. Ваш муж пропал? Давно?  

– Он находится в статусе «пропавший без вести» уже полтора года. Мы развелись с ним незадолго до его исчезновения, но он продолжал выплачивать алименты. Забирал детей в город на выходные.  

Филипп записал новую информацию в блокнот и продолжил:  

– Так, а тот парень, подаривший вам сладости. Как он выглядел?  

– Я не помню, правда. Мне стало хорошо от мысли, что я смогу порадовать детей, и я даже не всматривалась ни в его лицо, ни в машину, на которой он затем уехал. Хотя, важно уточнить, он был в костюме Деда Мороза и фальшивой бородой прямо до груди. Ну, машина ещё, разве что, вроде старая была, дешёвая такая тарантайка. Я не разбираюсь в автопроме… Но посчитала странным, мол, слишком уж скромно для политотдела Кривотени. «Естественно, ни марку, ни номера она ни за что не назовёт», – подумал Филипп и огорчился.  

– Вы упоминали о концерте в Клубе. Ваш сын должен был там выступать. Будет ли там глава сельской рады? Если да, то во сколько состоится это мероприятие?  

– Через час, – проронила она, бросив на кухонные ходики безжизненный взгляд. – И да, он там точно будет.  

Филипп предупредил Николь, что планирует наведаться к главе общества Кривотени – попробует подловить его на детском концерте – но пойдёт туда пешком, машина останется у дома. Он поручил ей покопаться в реестре пропавших без вести и отыскать досье бывшего супруга Анны Брилич.  

– Будь на связи, – попросил он её и торопко удалился.  

Град перестал сыпать, мокроснежье пока утихло. Он явился к Дому Культуры за двадцать минут до начала мероприятия и закурил, усевшись на скамью подле входа. Здание располагалось на пригорке, прямо за амбулаторией и установленной рядом инсталляцией в виде надписи «Я люблю Кривотень». Фасад Клуба, казалось, самое эстетическое, что есть в этом селе. Несколько колонн, пару двойных дверей, кои ведут в один и тот же вестибюль, фронтоны, прямоугольные окна, штукатурка светлого тона. Совсем скоро тут уже было не продохнуть от детишек, их родителей и местных депутатов. Филипп затерялся в толпе и вошёл в вестибюль с блестящими золотыми люстрами на потолке. Здесь разместили какую-то выставку картин и орнаментов. Он последовал за публикой, которая просочилась через узкий дверной проём, и его чуть не прижали люди. Дети едва не снесли его в попытках поскорее пробраться за кулисы, чтобы начать готовиться.  

Зал оказался весьма просторным. Широкая сцена с аппаратурой и проводом поперёк, целое множество седалищ для зрителей и большие окна, сквозь которые струился тусклый свет. Чалый расположился почти в самом конце зала, поскольку передние места в два счёта были заняты народными избранниками и родителями выступающих.  

Основной свет погас. Вспыхнули светодиодные прожекторы.  

Ведущий вышел на укрытую гирляндами сцену с микрофоном в одной руке и сценарной папкой в другой. Позади него засияла ёлка. Он произнёс длинную вступительную речь, а затем торжественно объявил концерт открытым. Зал окутался аплодисментами.  

Сначала вышел мужик в элегантном костюме с бабочкой и исполнил аккомпанемент на саксофоне под минусовку. Дальше на сцену выпорхнули юные леди в платьицах и станцевали что-то вроде бального танца с оригинальной постановкой, пока их хореограф переживала и кусала ногти, выглядывая из-за кулис. После этого выступил дуэт из молодого пианиста и девицы, которая чуть не оглушила Филиппа своими высокими нотами. Наконец, ведущий зачитал рождественский стих и пригласил на сцену весьма значимую фигуру…  

– Встречайте – глава сельской рады Кривотени, господин Леонид Кривовяз!  

Кривовяз эпатажно поднялся на сцену, пожал руку ведущему и забрал у него микрофон. У него седые косые виски, немного смуглый тон кожи, гладковыбритое лицо и синий костюм-тройка.  

– Дорогие жители нашей прекрасной территориальной громады с гордым названием Кривотень, – пафосно обратился он ко всем. – Любезные детки и уважаемые родители. Хочу пожелать вам в наступающем Новом году стальной выдержки пред чем бы то ни было и, конечно, крепкого здоровья.  

Он говорил долго и нудно. Шутил всякую локальную ерунду, которую способны понять лишь местные. Затрагивал тему мира и тут же обещал подарить всем детям подарки. Филипп скривился.  

– … и прежде, чем мы продолжим, – объявил он затем, – прошу всех встать.  

Заиграл национальный гимн. Леонид отключил микрофон, поднял голову ввысь и поставил правую руку на сердце. Когда песнопение завершилось, он пожелал всем приятного вечера, пообещал, что выйдет на сцену ещё раз, дабы вручить награды значительным персонам, и вернул микрофон ведущему.  

Вслед за ним на сцену вышел хор детишек и запел в унисон друг другу. Потом снова появился ведущий и представил следующего артиста, как обычно зачитав его имя из сценарной папки.  

– Прошу внимания, самый юный певец нашего общества – Иван Брилич!  

Однако никакой Иван Брилич не явился и не спел. Похоже, администрация не знала, что юный певец очень скоро ляжет на секционный стол, чтобы поддаться вскрытию. Они замешкались, ведущему из-за кулис что-то шепнули, и он торопливо собрался объяснить такую запинку. Тем временем господин Кривовяз втыкал в телефон, сидя у самой сцены, и даже ус себе не дул.  

– Прошу прощения, дорогие гости. У нас небольшой казус. Прошу оваций, с танцем приглашается…  

Выбежала девочка лет тринадцати и начала плясать заводной шафл. Прожекторы замерцали. Это было прерывистое колеблистое свечение. Оно проникало Филиппу в подкорки мозга через его глазные яблоки. Голова загудела, дыхание перехватило, отчего пришлось покинуть зал под покосившиеся в его сторону взгляды.  

Он снова у зеркала над раковиной, как пару часов назад, когда только проснулся. С тех пор его физиономия обрела более угрюмые черты и дико замёрзла как физически, так и морально вследствии увиденного. Кто бы что ни говорил, однако никто не в состоянии привыкнуть к смертям, трупам, отравлениям, убийствам и оторванным конечностям. Правда, сейчас ему поплохело вовсе не от подобной мысли. Это всё резкое миготение прожекторов. Он ещё раз посмотрел на сломанные часы. Девять часов двадцать одна минута.  

Двадцать один двадцать один.  

Тогда, шесть лет назад, он не успел её спасти. Это была тусовка в подпольном дискобаре. Она отрывалась прямо на барной стойке, и все присутствующие мужчины не переставали таращиться на её ноги, грудь, задницу. Ей только недавно исполнилось восемнадцать. Филипп стиснул зубы в настоящий момент у зеркала и ударил по нему. Оно не разбилось, но его костяшки покраснели. Он уже не тот, что был раньше. Не такой злобный.  

Супруга не могла найти себе места весь вечер. Дочь покинула дом в шесть, обещала позвонить через час, хотя прошло уже больше двух. Филипп успокоил её, сам выпил валерьянку, включил ноутбук, авторизовался в полицейской системе и уже через несколько минут точно определил её местонахождение по геолокации…  

Он помнил ночь, помнил темень. Неоновую вывеску у входа. Лестницу на цокольный этаж. Как тягостно открывалась тамошняя дверь, как обременял «Форт-12» в кобуре с собой, но как легко лежало фото дочери на его ладони. Он когда-то попросил её распечатать ему крохотную фотографию в копицентре, так как ввиду своей полицейской паранойи опасался, что это когда-нибудь да понадобится. В настоящий момент он хранил её в сейфе – глазел и скорбел, в особенности когда позволял себе выпить.  

– Я ищу девушку, – заявил он бармену и поставил фото на стойку.  

– Старик, ты не по адресу, – ответил ему тот и ухмыльнулся, даже не удосужившись посмотреть на фотку. – Тебе через дорогу.  

Повсюду резкими бликами мигали ультрафиолетовые лампы. В центре помещения под психодел отжигали пьяные. Время девять часов вечера двенадцать минут.  

– Иди-ка сюда, – подманил его он движением пальцев.  

Бармен доверчиво нагнулся, и Филипп схватил его за воротник.  

– Спрошу ещё раз. Девушка. Восемнадцать лет, – и он поднёс фото прямо к его глазам.  

– Бля, мужик, – запаниковал бармен. – Была, была. Выплясывала тут с другими девками прям на столе минут двадцать назад.  

– Где она сейчас?  

Но Филиппа внезапно толкнул татуированный перекачанный дуботряс. За спиной у нападающего возникли ещё несколько таких же.  

– Национальная полиция! – выхватил он свой пистолет и направил на них. – Ещё шаг, и мой палец вздрогнет.  

Они его не послушали. Тогда ногой он толкнул стульчак в сторону первого громилы. Тот на миг подкосился, и он что есть силы ударил его рукояткой в висок, плотно приложив о поверхность стойки. Трое его друзей ринулись в отместку. Филипп выстрелил им в ноги, перевалился через стойку к бармену, отшвырнул его в сторону и схватил с полки откупоренную бутылку крепкого рома. Он тут же бросил её в тех трёх отморозков и метко шмальнул в неё.  

Пьяная публика вмиг протрезвела. Поднялся кипиш, много криков. Танцпол опустел. Выпивающие у стойки куда-то пропали.  

Даже на первый взгляд столь несуразная эскапада в пылу битвы была спланирована. Филипп не был бы Филиппом, кабы не обдумал всё на ходу. Для возгорания алкоголя требуется степень крепости от пятидесяти процентов. Бутылка открыта, значит спиртовые пары уже скопились над поверхностью жидкости, их легче воспламенить, чем саму жидкость. Пуля создаёт искру. Он чётко понимал это.  

Ром вспыхнул прямо у их морд. Одного дезориентировало и вырубило от шока, второй свалился насмерть, поскольку пуля прошла сквозь бутылку в область его ключицы, а третий уцелел, достал ствол и начал палить. Филипп пригнулся. Это были выстрелы очередями. «Пистолет-пулемёт», – подумал он и перезарядил свой «Форт-12». Весь пол за барной стойкой был залит спиртным, и это пьянило. Тот стрелок определённо не был трезв. Филипп воспользовался этим: он поднял кусок стекла и подбросил осколок в дальний угол. Идиот повёлся на выходку, отвлёкся и стал стрелять в сторону. Филипп подорвался и совершил два выстрела ему в грудь.  

Время девять часов девятнадцать минут.  

– Где она? – мгновенно перевёл он мушку на бармена, который испуганно закрутился едва ли не в спираль на полу. – Где она, говори, мразота! – он стал бить его ногой в ребро.  

– В туалете! – вскрикнул тот. – Они пошли в туалет!  

– Вызывай скорую, – отчеканил напоследок Филипп.  

Он перелез через стойку обратно, перешагнул через бездыханные тела и буквально выбил дверь уборной, будучи ослеплённым бликами ламп. Там, посреди санузла, лежала она. Полураздетая, окровавленная, опозоренная и увядшая. Насильник запаниковал, когда услышал выстрелы за дверью и прикончил жертву. Сбоку тут же прилетел удар трубой. Отец подставил руку, пытаясь защититься, и труба соприкоснулась с часами под пронзительный лязг. Затем он отдавил насильнику ногу, сломал ему руку, обезоружил, огрел трубой по хребту, а в заключение перевернул его и умышленно прострелил пах.  

Двадцать один двадцать один. Время застыло. Он вынес мёртвую дочь на руках, пока яркий свет лишал его возможности воспринимать реальность. С тех пор и впредь его контузит при любом слишком судорожном мерцании. Ему диагностировали эпилепсию с тоническими приступами. Их с женой союз оказался недостаточно устойчивым, чтобы пережить смерть единственного ребёнка, и она вскоре покинула его.  

А на часах всё так же девять часов и двадцать одна минута. Жена подарила их ему, вопреки примете, незадолго до сего инцидента. Они защитили его от удара, но не защитили брак от расторжения. Он снял своё обручальное кольцо и запихнул в сейф от греха подальше.  

И все открытки, что за всё время дарила ему дочка, и ту фотографию он сунул в сейф. В качестве пароля он поставил день её рождения. Двадцать девятое февраля, 292. Она родилась в високосный год.  

Сознание Филиппа Чалого вернулось в текущую явь. Он вспомнил, что дело касается гибели троих детей, сопоставил боль Анны со своей и вмиг мобилизовал все свои внутренние силы. Нужно разгадать подоплёку детоубийства как можно скорее.  

Чалый вернулся в вестибюль и остался стоять в дверном проёме, откуда открывался вид на сцену и, что не менее важно, на Кривовяза, которому вскоре позвонили. Он вышел в коридор, выясняя какие-то вопросы по поводу асфальтирования дорог в канун и после праздников. Когда он договорил, следователь вцепился в его руку за плечевую часть. Он обернулся и уставился на того в изумлении. Тот показал ему удостоверение.  

– Старший следователь Филипп Михайлович Чалый, – прочитал он, прищурив глаза. – И что вам от меня нужно?  

– Я хочу задать вам пару вопросов, – изрёк старший следователь.  

– Это срочно? Я должен вручать грамоты госслужащим и родственникам погибших солдат.  

– Да, Леонид, это срочно. На улице выше погибли не солдаты, правда, но дети. Как думаете, почему Иван Брилич не вышел на сцену? Вы можете быть к этому причастны.  

– Ладно, я пойду шепну своей референтке, чтобы она провела церемонию вместо меня.  

И он действительно пошёл и шепнул. Если бы он имел прямое отношение к отравлению Бриличей, то мог сбежать немедленно. Хотя у него слишком много обязательств и приобретений тут, чтобы так просто взять и исчезнуть. Он предложил пройти на верхний этаж, где находятся репетиционные и раздевалки. Там есть что-то вроде обширной застеклённой лоджии с длинным столом для клубных собраний. Следователь усадил причастного за стол, а сам предпочёл постоять и достал блокнот да ручку.  

– Мы выяснили, что некто в костюме Деда Мороза передал через Анну Брилич сладости от сельсовета её малолетним сыновьям и дочке, – изложил он кратко. – Эти угощения, по нашему предположению, вызвали в них острую интоксикацию, после чего они упали в глубокий обморок и их сердца остановились…  

– Погодите, Шерлок, – прервал его Кривовяз. – Могу ли я запросить ваш профайл и тех, с кем вы работаете? Понимаете, человеку на моём месте крайне необходимо проявлять осторожность. Кто знает, может, вы липовый офицер и хотите меня дискредитировать. Обещаю, как увижу профайлы, сразу расскажу всё, что знаю.  

– Я не офицер, я следователь. Знаете, по-моему, вы не в том положении, чтобы что-либо требовать.  

– Нет, вы, конечно, можете приставить к моему лбу пистолет, но, полагаю, выберете более гуманный путь.  

Чалый не брал с собой пистолет. Он мог бы прижать Кривовяза и без него, но ему ничего не стоило продемонстрировать тому подлинность собственной личности.  

Если можешь добиться результата ненасильственными методами, то сколько бы они не заняли времени или энергии, предпочти их. Филипп жил по такому правилу и применял жестокость лишь в самых крайних случаях. Именно поэтому он достал телефон, открыл копию своего резюме, а вдобавок Лоринца, Алонсо и Майсак.  

– Разумеется, это не все, – прокомментировал он. – Там во дворе целая оперативная группа, медики и прокуроры. Ещё ваши соцработники, с ними я тоже фактически работаю. Однако ближе всех ко мне инспектор Матвей Лоринц, начальник криминалистической службы Геворг Алонсо и моя верная помощница Николь Майсак. Пожалуйста, ознакомьтесь быстрее.  

Сюда глухо доносилась музыка снизу. Стёкла запотели изнутри. Снаружи завывал ветер. Леонид Кривовяз вычитывал лишь основное. «Филипп Чалый 1968 года рождения. Отслужил полтора года в армии. Отучился в юракадемии на диплом с отличием. Возглавил следственный отдел национальной полиции в 2006. В 2008 получил звание подполковника, впоследствии трижды отказался от повышения». «Николь Майсак 1990 года рождения. В следственный отдел примкнула в 2022. Училась на экономико-правовом факультете, закончила магистратуру. Пару месяцев назад получила звание старшего лейтенанта». «Матвей Лоринц 1973 года рождения. Инспектор в полицейском участке. Родом из Чернигова, закончил тамошнюю пенитенциарную академию, вскоре после чего переехал в Одессу. Занимается координацией и контролем персонала, в том числе и на месте преступления». «Геворг Алонсо 1982 года рождения. Также учился в юракадемии. Сам эмигрант с Армении. В юности его взяли проходить практику в качестве криминалиста. Там, в той службе, он так и остался, спустя года дослужился до её руководителя».  

– Ого, армянин, пробившийся на начальницкий пост, – хмыкнул в конце-концов Кривовяз. – Похвально.  

– Вы армянофоб? – спросил Чалый и приподнял бровь.  

– Нет, Шерлок. Я просто издалека захожу, чтобы вы сами разгадали загадку. Вот какие категории населения более всего нынче поддаются дискриминации?  

– Не знаю. Чернокожие, мусульмане, ромы, гомосексуалы, женщины…  

– У нас в пределах Кривотени проживает диаспора ромов. Цыгане, проще говоря.  

– Причём здесь они?  

– Как только вы сказали, что ваш подозреваемый был облачён в костюм Деда Мороза, я тут же вспомнил, как вчера, приезжая утром в сельсовет, увидел цыгана. Сидел в своём «жигули», клеил себе на рожу бороду. Никакой сельсовет к этому непричастен. Не знаю, на кой хер цыганам отравлять детей, но, ручаюсь, мы не имеем к этому никакого отношения.  

Филипп враз восстановил в памяти свою поездку сюда. Он сбил собаку, после чего к нему пристал некий цыган в проржавевшем «жигули».  

– Где обосновалась эта диаспора? – спросил он и приготовился записать информацию.  

– Я скажу, а вы взамен, когда будете его вязать, не упоминайте, что это я вам сообщил, – обозначил Кривовяз. – Сельсовет формально в ответе за безопасность и неприкосновенность диаспоры. Лучше бы вам предъявить им весомые доказательстве, прежде чем арестовывать парня.  

– Лучше бы вам не поучать меня, – произнёс Чалый, направился к выходу из лоджии и добавил: – Говорите, и я более не стану отнимать у вас времени.  

– Они в околицах кладбища. Полностью заняли переулок имени Чужбинского. Назначили себе старейшину. Она живёт на большой территории, что огорожена железной сеткой. Не пропустите, даже если захотите. Узнаете сразу.  

– Спасибо, – бросил Чалый, а затем добавил: – И смените вы уже ту вывеску на въезде. – Он торопливо покинул Клуб, на ходу записывая в блокнот название переулка.  

Леонид Кривовяз вздохнул ему вслед и ещё какие-то лишние пару минут провёл наедине с собой.  

Филипп перебирал слякоть ступнями. Он сунул блокнот в карман и достал мобильный, чтобы позвонить Николь, но та опередила его. Они оба начали говорить что-то, перебивая друг друга.  

– Давай, ты первая, – уступил он.  

– У меня две вещи, – тотчас продолжила она. – Есть кое-что по отцу. Это Александр Туров. Локально известный антрополог. В сферу его научных интересов входила этническая идентичность всех подгрупп цыган и их социальное поведение. На момент пропажи ему было тридцать восемь, сейчас должно быть сорок – то бишь он старше жены на пять лет.  

– Твою мать. – Чалый встал на месте и замер. – Значит так, пошли патрульную машину на выезд из города на всякий случай. Лучше – по одной на каждый выезд. Поставим временные блокпосты. Пускай проверяют документы у всех проезжающих. Нам нужен цыган лет двадцати на старом «жигули» белого цвета. Я зайду в амбулаторию проверить, как там псина, которую я сбил. Потом сразу за машиной. Поедем с тобой в переулок Чужбинского.  

– Добро, – заломила Майсак. – Кстати, про собак. Это вторая вещь, которую я хотела сообщить. Прокуроры принесли нам хоть какую-то пользу. В будке они нашли кусочки тех же творожных конфет, кои были на подносе у детишек.  

– Ясно, будь на связи, – сказал он в итоге и зашёл внутрь амбулатории.  

За стойкой в амбулатории он спросил у молодой стажировщицы по поводу пса. Она подняла глаза и в два счёта вспомнила его. Трудно забыть полицейского в длинном плаще, коему не жалко отдать деньги ради жизни животного.  

– Да, конечно, – спохватилась она резко. – Мы позвонили в ветклинику. Вызвали ветеринара. Он сейчас в кабинете лабораторной диагностики, – и она кивнула в сторону филенчатой двери.  

По стуку Филипп тактично переступил порог между приёмной и кабинетом. Перед ним предстала такая картина: мужчина в голубой униформе со свисающим с шеи стетоскопом стоял с замысловатым выражением лица над спящей на смотровом столе собакой.  

– А, сударь приезжий правоохранитель, – завидел ветеринар вошедшего. – Ваш пёс не такой простой, каким казался на первый взгляд.  

– Ну же, поведайте. – Филипп встал у стола и ещё разок рассмотрел животное.  

– Видите ли, благодаря моим коллегам из более, так скажем, человеческой медицины, я сумел провести пару анализов. Напоил собачку и спровоцировал мочеиспускание. В общем, в моче я обнаружил метаболиты цианида…  

Чалый снова замер. Он остановил дальнейший трёп ветеринара и ещё раз набрал Николь Майсак.  

– Николь, дорогая, – произнёс он, глядя в закрытые зенки пса. – Сейчас же спроси у Брилич, какую кличку она давала их собаке.  

– Да, сейчас, – проронила она, а спустя минуту озвучила: – Грим.  

Чалый опустил телефон, но трубку не бросил. Он нагнулся к уху животного и тихо прошептал:  

– Грим, дружок?  

Пёс приоткрыл глаза, попытался гавкнуть, но не смог.  

– Чтоб я в хер всрался, – выругался Филипп и поспешил на выход.  

– Сударь правоохранитель! – растерянно окликнул его ветеринар. – Что-то случилось?  

– Прочисти ему желудок, – напоследок велел он и удалился.  

Синоптики по радио не наврали. Снаружи начал выпадать снег. Не мокрый и скоротающий, как весь день до этого, а самый настоящий – плотный и рыхлый. Филипп вернулся к участку Брилич за десять минут. У калитки его встретила Николь. Машин у дома стало в два раза меньше. Криминалисты, патологоанатом и санитары увезли тело в городской морг.  

– Оказывается, по пути сюда я сбил Грима, – объяснил он второпях, пересекая передний двор. – Он сожрал цианид. В этом разгадка. Дети отравлены цианидом. Можно не ждать результатов подробного вскрытия.  

– Что творится? – бросил рядом курящий инспектор Лоринц.  

– Идём с нами, Матвей, узнаем правду, – сказала Майсак, инспектор поспешно затушил сигарету и увязался за ними.  

Анна сидела всё на той же табуретке. Голова вновь была в руках, однако она подняла её, когда трое сотрудников нагрянули на кухню. Филипп достал блокнот и с досадой посмотрел в строчку по поводу странности в её поведении, которую с уверенностью зачеркнул после аргумента про дистонию.  

– Карты на стол, Анна, – рявкнул он резко. – Вашу собаку отравили цианидом, прежде чем та бежала, об этом вам известно? Куски творожных конфет валяются в будке, знали? Анна, ваших детей убил цианид. Сладости вам вручил не сельсовет, а цыган. У меня много вопросов. Ваш муж изучал цыганскую культуру. Его пропажа должна иметь отношение к этому делу. Если лакомства вы принесли вчера, то каким образом Грим, который сбежал на прошлой неделе, отравился цианидом? Вас кто-то запугал, Анна? Отвечайте!  

Нависло длительное молчание. Казалось, можно было прочувствовать, как вскипает голова Анны Брилич. На неё слишком шустро выложили широчайший пласт информации, отчего её дистония в моменте опять ярко обострилась.  

– Говорите, – добавил инспектор. – Со старшим следователем в игры лучше не играть. Признавайтесь, что происходит.  

– Геворг предупреждал, лучше не давить на неё, – шепнула вскользь Николь.  

– Нет, я… – заговорила, слегка заикаясь, Анна. – Я расскажу. Чуть меньше недели назад я вышла на задний двор, потому что Грим подозрительно разлаялся, а там… там парень молодой в спортивном костюме. Цыган. Он отвязал Грима, и тот цапнул его, после чего юркнул к соседям в дырку в заборе, оттуда, видно, и сбежал. А сам парень угрожал мне. Сказал, что сожжёт мой дом, если я расскажу об этом кому-нибудь.  

– Зачем скармливать собаке конфету, а потом отпускать её? – спросил Лоринц у коллег.  

– Полагаю, это поступок с нарочной бессмысленностью, – выказала свою версию Майсак. – Чтобы запутать следы или протестировать скорость воздействия цианида. Может, то и другое – например, он незаметно закинул Гриму вкусняшку, а потом решил выпустить его, дабы добавить в свои махинации толику путаницы. В любом случае, попавшись, рецидивист перешёл к радикальным мерам. Он надеялся, что Анна испугается его угроз и не станет потакать полиции в расследовании серийного детоубийства, которое он изощрённо совершит неделей позже.  

– Молодец, моя девочка, – похвалил её Чалый, и она выдавила застенчивую улыбку.  

– Так это он передал сладости?.. – Анна принялась грызть ногти. – Но зачем ему желать смерти моим детям…  

– Какие труды про цыган писал ваш муж? – спросил Лоринц.  

– Я в его научную деятельность не углублялась. Мне было неинтересно, а уж после развода – подавно. Я заподозрила неладное, когда он перестал начислять алименты. Но знаете, в чём заключается деятельность антропологов? Мы поэтому и развелись.  

– Во внедрении в культуру целиком, – ответил Лоринц и качнул головой. – Читал пару работ. Антрополог интегрируется в исследуемое общество и не позволяет себе выходить в привычный социум до тех пор, пока не добьётся желаемого результата в своём исследовании. Ваш супруг подолгу оставлял вас одну. Может, этнографы и антропологи не всегда предупреждают перед тем, как отправиться в очередную «командировку»?..  

– Тогда, стало быть, Александр Туров, имел какую-то коммуникацию со здешней диаспорой, – заключил Чалый. – Осталось понять, чем он им так сильно насолил. Где можно почитать литературу авторства Турова?  

– В онлайн-библиотеках, уверена, найдётся что-нибудь. У меня больше ничего нет. Когда мы разводились, он забрал всё. «Ей тоже, наверное, стоило забрать их», – случайно подумал о жене Филипп, мимоходом глянув на свои часы. Николь и Матвей заметили это короткое колебание. Он решил взять их двоих с собой в путешествие до переулка Чужбинского. На переднем дворе расхаживали прокуроры.  

– Ну, мы всё? – спесиво промычали они. – Можно ехать домой?  

– Ни я, ни следователи вас не держим, – заявил инспектор. – Можете убираться.  

Матвей Лоринц сел на заднее сидение и принялся искать статьи Александра Турова в интернете, но связь ловила весьма медленно. Николь Майсак села на переднее. Вдруг ей позвонил Геворг Алонсо.  

– Алло, Ника, передай Чалому, что вскрытие показало… – проговорил он.  

– Что детей убил цианид, – продолжила она.  

– Да, – удивлённо подтвердил он. – А откуда ты знаешь?  

– Как говорится, не твоё собачье дело. И это я не нагрубила, а остроумно пошутила. В общем, долгая история. Потом расскажу.  

Филипп сунул ключ в зажигание, завёл двигатель и как всегда позволил автомобилю прогреться.  

– Фил, если тебе нужно выговориться или какая-нибудь помощь, – отвлёкся вдруг инспектор от мониторинга сети, – то говори без промедлений.  

– Ты о чём, Матвей? – переспросил Фил, взглянув на него в зеркало заднего вида в салоне.  

– Он про то, что вы пережили. – Ника нарочито кивнула на потрёпанные часы. – Вы так и не рассказали мне, что приключилось шесть лет назад, хотя пару раз заикались об этом.  

– Захочет – расскажет, – умозаключил Матвей и продолжил искать статьи Турова на просторах интернета.  

– Захочу – расскажу, – заверил Фил и тронулся с места.  

На улицах успело изрядно потемнеть. Село в буквальном смысле накрылось кривой из-за положений луны тенью.  

– Смотрите, – хмыкнул Матвей, отвлёкшись на вид из оконца. – Кривотень под кривой тенью.  

– Ищи давай, – брякнул Фил, включив дворники.  

– Да я уже. Статья по культурной антропологии двухлетней давности. Объект: рома в пределах Одесского района. Теперь цитирую аннотацию: «Я планирую написать серию материалов про сию диаспору. Мне в большей степени интересна социальная адаптация цыган Кривотени и их традиции, в меньшей степени – геном. Это первая и вводная статья. После её публикации я снова вернусь туда, с чего начал свою карьеру».  

– Нужно найти спорные тезисы в этой работе, – отметила Ника. – Нечто, что заставило этих ромов отомстить.  

– Та погоди, Никуся, не перебивай, – проронил Матвей. – Александр тут дальше пишет, что данная серия материалов про кривотеньскую диаспору должна стать эдаким переосмыслением старого исследования, которое он проводил в рамках университетской практики больше двадцати лет назад.  

– Это уже интересно, – прокомментировал Филипп. – Значит, Туров с юности знаком с местными цыганами. А что по контексту? Представь вот, что ты цыган. Есть какие-то авторские выводы, кои могли бы тебя оскорбить или дискриминировать?..  

– На удивление нет, – ответил Матвей и цыкнул. – Он пишет крайне осторожно. Тщательно выбирает слова, использует эвфемизмы и даже не именует объект исследования словом «цыгане». Что интересно, так это то, что он хотел написать несколько материалов, а издали лишь один. Он упомянул, что собирается снова внедриться в диаспору. Второго материала не последовало.  

– Поняла, к чему ты клонишь, – призадумалась Николь. – Александр приехал к ним и пропал…  

– Сейчас мы всё узнаем, – поставил Филипп точку и свернул у кладбища.  

Он проехал вдоль длинного кладбищенского забора, надел очки и стал вглядываться. Переулок верный. Очень скоро по правую сторону ними была замечена та самая высокая железная сетка, о которой говорил Леонид Кривовяз. Филипп припарковался рядом, заглушил мотор и выдохнул.  

– Николь, одолжи пистолет, я свой не брал, – ни с того ни с сего обратился он к ней. – Не хочется просить инспектора.  

– Я пойду с вами, – позарилась она.  

– Нет, вы оба останетесь в машине. Услышите выстрелы, сразу выдвигайтесь на помощь. Не переживайте. Шесть лет назад я перебил пять тестостероновых уродов за свою дочь. Сейчас речь идёт тоже о детях. Я не подведу, – и он опять глянул на часы в полутьме.  

– Держите, – смиренно протянула она свой самозарядный «вальтер», который получила в результате международной помощи.  

– Ни пуха, – бросил инспектор. Старший следователь кивнул, не оборачиваясь, и покинул машину, хлопнув за собой дверью. Инспектор переглянулся с молодой следовательницей. Они оба пожали плечами, и вторая спустила окно, чтобы услышать возможный огонь.  

В железном сетчатом заборе были ворота для автомобилей и привороток. И то и другое заперто на крепкий замок. На участке почти ни души: лишь пара машин, среди которых оказалась та «жигули», и ещё гуляющие кошки. Следователь оглянулся по сторонам и шустро перелез через препятствие. Назад пути не осталось. Он убедился, что ствол снят с предохранителя, и припрятал его в правом кармане плаща. Руку оттуда не вытаскивал. Он медленно подобрался к самому массивному участку на территории. Дверь там была открыта и виляла от ветра. Со скрипом он потянул её на себя и очутился в трапезной…  

У протяжного стола по бокам ужинали цыгане. Некоторые спохватились, когда увидели его, закашлялись, подорвались со скамьи и встали во враждебную стойку. Тут внезапно с дальнего угла помещения на непонятном языке им что-то пролепетала некая статная женщина, отдыхающая на пуфике, курящая кальян и окружённая настенными коврами. Ужинающие с трудом вернулись в состояние покоя и продолжили принимать пищу. Филипп с опаской прошёл мимо них и подошёл к зрелой женщине поближе.  

– Вы – старейшина? – адресовал он сквозь завесу дыма.  

– Да, милок, – без замешательств признала она.  

– Я ищу парня юного возраста, – он достал из левого кармана удостоверение, одной рукой, вторую при этом не вытаскивал из правого. – Катается на белом «жигули».  

– Это мой младший сын. Его зовут Романо.  

– Ром по имени Рома, – чуть не рассмеялся он. – Оригинально. Я могу с ним поговорить?  

– Да, конечно, – сказала она и громко позвала: – Романо, ав кая!  

Романо вытер уста полотенцем, прекратил есть, покорно встал и поплёлся к матери.  

– Када гаджо дыка туке, – протараторила она ему. – Роздел ле лэса.  

Романо надменно посмотрел на Филиппа, взмахнул рукой, пригласив идти за собой, и куда-то направился. Они покинули трапезную и зашли в крохотный флигель. Цыганский парень отодвинул тамошний коврик, за которым оказался пыльный люк, отворил его и предложил ему спуститься по лестнице. Следователь велел Романо спуститься первым и спустился сразу вслед за ним. Они попали в тёмный подвал, и ром включил свет. Лампа замигала и через две секунды засияла тёплым светом…  

Посреди подвала на стуле сидел белый мужчина. Исхудалый, заморенный и выдохшийся. Он поднял глаза и выдавил ухмылку. Филипп сжал «вальтер» в кармане. Постарался ни за что не потерять Романо из поля зрения.  

– Представься, – приказал цыган мужчине.  

– Меня зовут Александр Туров, – вполголоса промычал тот.  

– Сколько у тебя детей? – спросил цыган.  

– Четыре, – ответил мужчина. – Трое детишек от Анны Брилич: Ваня, Лёша и Настенька. И, конечно, Романо, мой самый первый сын от старейшины Сантии.  

Филиппу перехватило дыхание, но он вмиг вернул его себе обратно. Самообладание не потерял. Пистолет был наготове.  

– Мы теперь у тебя одни единственные, – произнёс с притворной радостью цыган. – Нет Бриличей. Есть только твоя избранница Сантия и я, ваш сын, Романо. Ты больше никогда не бросишь нас, как сделал это двадцать лет назад, когда я родился. Ты обречён на вечное изучение ромов без шанса на свои тупые публикации.  

Александр Туров будто надел на своё лицо маску непоколебимости. Там не было ни единой эмоции. Не виднелось какого-либо намёка на чувственность. Он словно находился в смутном сне и ничего не соображал.  

Внезапно, как всплеск отчаяния, Романо схватил с полки строительный молоток и замахнулся на Филиппа. Тот поднял левую руку. Молот соприкоснулся с часами, и на сей раз те разбились вдребезги. Разлетелись на блестящие осколки. «Теперь уж время сдвинется с места», – подумал тотчас он.  

Его левая рука онемела. Он выхватил из кармана пистолет Ники и шмальнул в Романо, который стал резво подниматься по лестнице вверх, и задел сухожилие стопы. Однако ему удалось выбраться наружу. Он собрался захлопнуть люк, но Филипп взобрался по ступенями, выставил руку, оказав сопротивление, и выстрелил сквозь дерево люка. Романо вновь зашипел от боли и рванул на улицу.  

– Александр! – крикнул Чалый прежде, чем выбраться наверх, но заложник был погружён в бесчувственность.  

Кровавый след вёл в трапезную. Следователь перезарядил «вальтер», вынес ногой дверь и ворвался туда, удерживая оружие двумя руками и целясь в пространство перед собой. Перед ним столпилось с два десятка ромов. Старейшина Сантия продолжала как ни в чём не бывало раскуривать кальян. Её младший сын куда-то пропал. Шлейф его крови вёл в трапезную, он натравил сородичей на следователя, а сам спешно запрыгнул в свою тарантайку и снёс ворота из железной сетки, едва не сбив Лоринц и Майсак.  

С той стороны трапезной, откуда сюда изначально зашёл Филипп, бойко ворвались инспектор Лоринц со своей старушкой импортной «береттой» и следовательница Майсак, чей ствол был направлен Филиппом с противоположного фланга в их сторону. Однако между ними находилась толпа подопечных Сантии. Одна половина надвигалась на Матвея и Николь, а другая на Филиппа. Женщины и девушки с испугом затаились по углам. Матери закрывали глаза своим детям.  

– Госпожа Сантия! – заорал Чалый. – Если мы откроем огонь, то покалечим по меньшей мере треть из числа этой мелюзги. Скажи им, чтобы разошлись, и наказание понесёшь только ты и Романо.  

Сантия молча затянулась. Лоринц шмальнул в пол. Чалый решил действовать радикально: он произвёл меткий выстрел в мундштук, который та раскуривала, и ещё один в колбу. Дым начал сочиться толстыми слоями и вскоре охватил всю комнату целиком, пока Сантия кряхтела от пламени горячих углей, что угодили ей на юбку.  

– Расступись! – пустил он пулю в потолок, Лоринц со своей позиции сделал то же самое.  

Цыгане в итоге покорились. Несколько ринулись тушить пожар, а сотрудники оказались на переднем дворике. Тут от испугу взъерошились кошки, а в машинах сработала сигнализация из-за вибраций выстрелов. Вместе с этим контрастом слышалось тихое щёлканье саранчи в шифере трапезной.  

– Ром по имени Романо – первый сын Турова от старейшины Сантии, – быстро выложил Филипп изумлённым коллегам. – В смысле, тогда ещё она вряд ли была старейшиной, но не суть. Самого Турова держат в подвале флигеля за столовой. Матвей, вызывай опергруппу и запрашивай ордер на арест. Может, они ещё недалеко отсюда отъехали. Вывезете отсюда Александра. Мы с Николь поедем перехватим Романо. Не зря мы послали патрульных караулить у выездов из Кривотени. Отсюда ближе всего выезд на Киевскую трассу. Вижу по полосе от шин, – он перешагнул через валяющуюся сетку и изучил асфальт, – идиот поехал именно в ту сторону. «Фольксваген пассат» вылетел из-за поворота, пролетел область кладбища и выскочил к погнутой табличке с надписью «Добро пожаловать в Кривотень». Они увидели брошенное поодаль «жигули» с распахнутой дверцей со стороны водительского, две патрульные машины с бликами и писком мигалок да четверых офицеров. Следователи вынырнули из машины в полной боевой готовности.  

– Филипп Михайлович, – в суматохе произнёс один из полицейских. – Мы увидели, как некто в белой «жигули» превысил скорость издалека. Как увидел, что дорога перекрыта, бросил автомобиль и побежал внутрь вон того магазинчика.  

Чалый узнал этот магазин. В нём он покупал сигареты по пути сюда. Он задумался, вздохнул и закурил.  

– Готовьтесь начать преследование, если он выскочит, – продиктовал он и затянулся. – Я пойду внутрь и постараюсь вразумить его.  

– Нет, мы пойдём, – сакцентировала Николь. – Вы забыли, какой эффект производят мои глаза? Может, цыгане и умеют гипнотизировать, но я для них весьма достойный противник.  

– Ладно, пошли, – затвердил он и отдал остаток от сигареты патрульному. – Только твой «вальтер» будет у меня, – и он перезарядил его да засунул обратно в карман.  

Они отворили дверь и звон колокольчиков оповестил Романо о приходе гостей. Продавщица, фанатка смотреть видео с подборками, оказалась у него в заложниках. Он вдавливал ей в горло лезвие своего ножа чури с изогнутой рукояткой. На фоне проигрывался ролик – на сей раз не самые странные профессии, а какой-то клип с рождественской музыкой.  

– Следователь, – прохрипела с надеждой заложница.  

– Руки подняли! – приказал Романо сурово. – Чтоб я видел!  

Следователи пошли у него на поводу и сделали то, что он велел.  

– Как ты там говорил, менты нам не кенты?.. – начал Чалый. – Что тебе сделали дети Анны Брилич, скажи, пожалуйста, а?  

– Мой отец – чужак, который явился и за собой оставил лишь горе, – сквозь зубы процедил Романо. – Я хотел убить тех, ради кого он бросил нас на произвол. То, что эта мандавошка Аня не стала есть сладости, чистая случайность. Они должны были все сдохнуть и убить их я хотел именно оружием отца, чтобы он волочил своё жалкое существование и жалел, что бросил мою беременную мать двадцать лет назад в канаве умирать ради молоденькой школьницы из Кривотени.  

– Подожди, – подключилась Майсак. – Что значит оружием отца?  

– Он пришёл к нам два года назад, – поведал Романо. – Сказал маме, что расстался с женой и вернулся, чтобы быть с нами и прославить нас своими научными статьями про ромскую общность. На самом же деле, он специально инсценировал развод и явился к нам, дабы отравить цианидом мою мать, старейшину Сантию, меня и всех моих братьев да сестёр, и он успел отравить нескольких из них. Он хотел устранить балласт и снова сойтись с Аней. Он знал, что Сантия никогда не забывает обиды и рано или поздно она придёт за ним и всеми, кого он любит.  

– Следователь, спасите меня, и я достану вам любые сигареты с капсулой, – пропищала пленённая продавщица, за что Романо вдавил острие к её горлу плотнее.  

– Молчите, женщина, – отчеканил Филипп и обратился к её похитителю: – Романо, одумайся, пока не поздно. Ты сядешь, этого не избежать, но если сдашься добровольно, я замолвлю за тебя словцо в суде и сокращу пару годков.  

– Пёс Грим, Романо, – вдруг заломила Николь. – Зачем травить его и отпускать?  

– Тестировал цианид, – пояснил Романо. – Я думал, собачатина вернётся домой и скончается у порога, но не подрасчитал, что из-за жестокого отношения к ней, она не станет возвращаться. Думал, сделаю эдакий акт устрашения. Но Аня заметила меня, и мне пришлось сказать, что если она станет сотрудничать с мусорами, я приду за ней. И всё равно, посадят меня или убьют. Глупую женщину ничему жизнь не учит. Через неделю как ни в чём не бывало приняла пакет со сладостями от Деда Мороза.  

– Банальная история мести, – сказала Николь, и Филипп заметил, что она уже пустила в ход чары своих очей. – Пусти кассиршу, и я обещаю – мы скосим тебе срок. А как выйдешь, устроим тебя в колледж учиться. Если хочешь, я стану посещать тебя в тюрьме.  

– Хуюшки, – промямлил он и стал отходить вместе с заложницей вдоль прилавка.  

Следователи заметили, что в углу есть чёрный выход. Снаружи поднялась метель, и начала засыпать дороги кучами снега. Видимость нарушилась, ветер громко завывал. Романо пнул заложницу и убежал через заднюю дверь. Филипп кинулся за ним, перевалившись за прилавок, словно за барную стойку тогда, шесть лет назад…  

Проход, как оказалось, выходил прямо на трассу, и бегущему ничего не оставалось, кроме как постараться скрыться с поля зрения тем, что пересечь широкую магистраль. Однако на половине пути его сбил фургон, водитель которого не заметил силуэт сквозь толщу бурана и не успел затормозить на скользком заснеженном асфальте. И, словно по принципу домино, в задний бампер фургона влетела легковушка, а в ту, в свою очередь, ещё одна. Произошла групповая авария, а позади образовалась массовая пробка. У Филиппа слегка перекосилось лицо от ужаса. Он хлопнул подоспевшей Николь по плечу, вернул ей пистолет и развернулся, дабы переложить это дело на полицейских. Они вернулись внутрь и прошли мимо продавщицы, не проронив той ни слова. Та хотела поблагодарить следователей, но сдавленная гортань помешала ей что-либо произнести. В клипе рождественской музыки заиграл последний аккорд.  

Они возвратились в переулок Чужбинский. Инспектор Лоринц с опергруппой вывели старейшину Сантию в наручниках. Филипп шепнул ему касательно судьбы Романо. Сообщать матери они пока не станут. В подвале над Туровым собрались несколько санитаров. Николь помогла Филиппу собрать осколки от его часов в единую горсть металла. Он отобрал стёклышки, шестерёнки, ремешок, части деформированного корпуса и припрятал всё это в карман.  

– Как Александр? – спросила Николь у медиков.  

– У него судороги, потеря сознания, – ответили ей. – Пульс учащённый, кожа покрасневшая.  

– Ясно, вашу ж мать, – резко выругался Филипп. – Колите ему антидот и везите в здешнюю амбулаторию на кислородную терапию. Ежу понятно, что в нём цианид. Потравили всё село. Дети, животные… Зато надпись есть «Я люблю Кривотень». Да, очень полюбилась мне Кривотень, – и он покинул участок, вышел к машине, закурил и вытащил из багажника цепи для шин.  

– Каковы дальнейшие действия? – задала пошедшая за ним Николь.  

– Помоги надеть мне цепи на шины, – сказал он с сигаретой в зубах, продевая цепь за колесо. – Вынужденная мера из-за этой вьюги. Я отвезу тебя домой. Завтра наконец, надеюсь, останусь дома. Ты же съездишь в Кривотень. Узнаешь, что с Туровым и собакой, Гримом.  

Завтрашний день Филипп посвятил отдыху, снова высыпаясь у себя дома после вчерашнего. Вечером в дверь позвонили. Он встал, надел тапки, накинул халат и глянул в глазок. Там была собачья рожа. С толикой непонимания он отворил дверь. Перед ним предстала Николь Майсак с перепуганным Гримом на руках.  

– Спасли его всё-таки, – почесал он его за ухом. – И что мне с ним делать?  

– Явно не то, что делали с ним Бриличи и Романо, – логично отметила она.  

– Заходи, – пригласил он их внутрь. – Кофе?  

– Давай.  

Грим улёгся на кухне под столом, бегая глазками по незнакомому интерьеру. От него попахивало препаратами, а сам он почти не расхаживал по квартире, как бы интересно ему не было.  

– Что с Туровым? – вопросил Чалый под шумы кофеварки.  

– Жить будет, – заявила Майсак. – Брилич пришла к нему в амбулаторию и согласилась начать всё сначала. Однако ему грозит срок за убой нескольких ромов – сыновей и дочерей Сантии. Он подтвердил, что сделал это, и не планировал изначально скрывать содеянное. Сельсовету дела нет до смерти пары-тройки цыган. Похороны детишек состоятся в ближайшие дни.  

– Ну, что я могу сказать. Она дождётся его, если любит. Хотя, трудно представить, как можно жить дальше после потери детей, – он вспомнил о дочери, перед ним вновь мелькнуло её мёртвое лицо в свете бликов прожекторов. – Туров вообще потерял всех детей, что у него когда-либо были. Сам виноват.  

– Фил, – вдруг обмолвилась она, хотя никогда так к нему не обращалась, и взяла его за руку, которую он расположил на столе, – если тебе нужна поддержка, то ты всегда можешь на меня положиться.  

Фил задумался. Он посмотрел в её голубые глаза и увидел в них свою дочку. Сомкнул свои глаза да сквозь пустоту и тьму к нему явилась бывшая жена. Когда разомкнул их, тотчас уставился на Николь. Кофе был готов.  

– Ты мне в дочери годишься, – изрёк он, забрал свою руку и откланялся за кофе.  

Николь поправила волосы и сглотнула сочувствие. Они вместе выпили кофе, и она собралась уходить.  

– Вы должны забыть о том, что случилось когда-то, – сказала она напоследок и легонько поцеловала его в щёку.  

Он запер за ней дверь. Что-то проникло в его душу, и он открыл сейф комбинацией «292». В нём валялись осколки времени – запчасти от напрочь разбитых часов. Эхо его прошлого. Он вытащил оттуда маленькую фотографию и случайно задел кистью пистолет. Тот с грохотом упал на пол. Прибежал Грим. Он встал посреди коридора и завилял хвостом.  

– Надо бы приучить тебя гулять, – обратился к нему Филипп. – Ты больше не под кривой тенью, дружок.  

Филипп Чалый не мог отвести глаз от фотографии. Он решился смять её и выбросить в мусор, но в последний момент передумал. Вынул из сейфа открытки и обручальное кольцо. Задумался. Вздохнул. Поднял пистолет. В итоге вернул всё, что вытаскивал, в сейф и запер его.  

– Когда-нибудь забуду, – с задержкой ответил он на изречение Николь.