Промемория

В исследовательском угаре, взялся за документацию канцелярии командующего войсками пограничных линий Сибирского корпуса 2-й половины XVIII века.  

Да что там ваши вестерны!! От хитросплетения сюжетов, накала страстей и замысловатости событий, голова кругом идёт: увели скот, сбежали из острога, ограбили, убили, зарезали, умыкнули, снасильничали…. Нынешние уголовные хроники отдыхают.  

В процессе, как-то сама собой, в голове, сложилась картинка:  

(приведённые факты не имеют ничего общего с действительностью, имена участников искажены, смысл отсутствует, пунктуация и орфография документов вообще никак не соблюдены).  

По-осеннему квёлая муха, заунывно, настойчиво и безнадёжно долбится в слюдяное, в свинцовом переплёте, мутное оконце. Обложенная изразцами «голландка» пышет жаром. Душно…  

Приказной повытчик Онфим Головастов, отгоняя послеобеденную сытную дурь, ожесточённо растерев кулаками глаза, как-то по-собачьи потреся кудлатой головой и возведя очи горе, истово, по-дедовски «от волос до волос» окрестился. Вдумчиво поскрёб подмышками, – в баню, однако, пора… В красном углу приказной избы, под иконами, натужно зевая и подпуская «злого духа» в недра тяжёлой песцовой шубы, боролся со сном, разрядный дьяк Кобылин. Обратившись к начальству, Онфим, с надлежащим почтением в голосе, вопросил:  

– Ну дык што, Ефим Махалыч, читать, аль как?  

Зевнув и мелко осенив крестным знамением, утонувшую в густой бородище дыру рта, повольготнее устроившись в удобном, с мягкими поручнями и высокой резной спинкой креслице, дьяк лениво проворчал:  

– Давай уж, чего тама….  

Послюнив выпачканный в чернилах палец и перевернув титульный лист, на коем значилось «Рапорта, донесения, промемории (памятные записки) по пограничной части», приказной монотонно затянул:  

А околотошный Кыштымского острогу Никодимка Охальникоф сообчает, што выбежавшаяся из киргизскага полона девка Матрёха Сырова возвёрнута обратно со всем своим шмурдяком, а беглеца колодника Кирьяшку Собаку на день памяти преподобного Моисея Оптинского, споймали и обратно в острог посадили;  

Прикащик Ишимской управительской канцелярии пишет, что пропащий сорок летов назад крестьянский мальчонка Ивашка сын Пётров, и не пропадал вовсе а скрывался в работниках у доброжелательного бухаретина Хусяина Мухамадова и жил с има сытно и щасливо, чего и нам всем желает;  

Из рапорта коменданта Черлакского Форпоста, прапорщика Голубца следовает, что об увозе киргиз-кайсаками крестьянской бабы и угоне лошадей оне тама и слыхом не слыхивали, а отправленные им под строгой командой в Омскую крепость беглые башкирцы с дороги опять сбежали, хушь бы и зарекались онаго впредь не сотворять;  

Попик сельца Гамнюкино, слёзно доносит о злоключениях сестры и брата Иововых, кои за сеном поехали а нарвались в степу на лихих кыргызцев хана Аюпы, кои кобылу с повозкой и сено у них отъяли, а над има обоими охальничали шибко и глумились всяко непотребно;  

Из Ямышевской крепости пишут, что июля 15 дни сего 1775 году от Рождества Христова, убило громом четырёх солдат, которые пасли табун лошадей, а выбегшие из киргизского плена трухменец и евонная трухменская баба, привели с собою, выкупленного за пуховый оренбургской платок, пленного русского мальчонку Онтипку.  

Секретным циркуляром от военнаго губернатора Ево сиятельства Князя Волконскаго собчается, что калмыки находятся в великом страхе от джунгарцев, а в городке Ямышевске пошла опасная болесть на людях и лошадях. Для излечения оной, и тех и других болящих пользуют табаком и нашатырём, кои совсем и не помогают;  

В углу заполошно всхрапнул и зачмокал губами, разрядный дьяк Ефимий Махалыч Кобылин. Обмякнув в креслице, дьяк изволил почивать. Из уголка рассупоненного рта, по сивой, окладистой бороде, стекала тонкая струйка слюны. Муха, отчаявшись вырваться на свободу, вяло сучила лапками отходя ко сну. Онфим, безвольно уронив на мемориумы кудлатую башку, засопел…