Без башни

1.  

–- Получился интересный рассказ про Гинзберга и Берроуза, не так ли?  

–- То есть про нас с тобой?  

–- Нет, про вас с Гинзбергом, меня в нем нет, -- сказал Керуак, как отрезал.  

–- Тебе не кажется, что тебя там не хватает? -- спросил Берроуз.  

–- В качестве кого?  

–- Хотя бы в качестве рассказчика... Ты, по-моему, будешь умнее нас обоих. У тебя хорошо выходит рассказывать про то, чем не успел заняться берроузовский Джек. А про твою повесть я говорить и не собираюсь. Я ее написал. Мне интересно просто увидеть ее напечатанной, вот и всё.  

–- Я ничего менять не собираюсь. Получилось у меня хорошо, или нет -- зависит только от тебя. Если нет -- ты прочтешь это сам. Вот, например, скажи, разве можно получить что-нибудь полезное у того, кто весь свой талант растратил на предисловия и рецензии? Кто пытался написать книгу, полную зависти, подозрения и претензий? Не кажется ли тебе, кстати, это несколько издевательским? Посмеялись -- и на том спасибо.  

Берроуз встал и начал расхаживать по комнате. Наконец он остановился напротив Керуака и наклонился к нему так, чтобы их глаза оказались на одном уровне. Во всем его виде появилось нечто от напористого школьного учителя. Но он не стал заставлять Керуака повторять свой вопрос. Вместо этого он сказал:  

–- Но ты ведь хочешь написать настоящую, стоящую вещь, не правда ли? Нечто такое, чего не делали раньше. Что-то по-настоящему современное и свежее?  

–- С самого начала, от первой до последней страницы. Как это сделать? -- спросил Керуак.  

Берроуз пожал плечами и сказал:  

–- Ты ведь в это веришь?  

Керуак схватил со стола пачку сигарет и нервно закурил.  

–- Ты меня научишь, -- задал он еще один вопрос, уже утвердительный.  

Берроуз выпрямился, посмотрел на свою шляпу, лежащую на столе. На этот раз он не колебался. Несколько секунд он молча глядел на Керуака. Потом сказал:  

–- Хорошо. Давай сделаем так: я дам тебе еще один шанс.  

–- Иначе зачем ты столько времени тратишь на это предисловие? К тому же ты действительно прочитал рукопись и знаешь, о чем я, -- сказал Керуак.  

–- Да-да, -- со вздохом сказал Берроуз, -- я дам тебе такую возможность... Всё, о чем я прошу, -- это ответить на мой вопрос честно и прямо. Согласен?  

–- Да, -- кивнул Керуак. -- А как тебе эпиграф: "Дух --это Жизнь. Он бесконечно течет через мою смерть, как река, не боящаяся стать морем".  

–- Это-то откуда?  

–- Из Грегори Корсо. Там же написано...  

* * *  

Керуак равнодушно рассматривал абстрактные картины Роберта Раушенберга и Роя Лихтенштейна. Тихо играла музыка. В маленькой галерее витал дымок марихуаны.  

"Надо будет обязательно купить травки", -- подумал он.  

Тут же его окликнул приятный молодой женский голос:  

–- Джек! Что ты зесь делаешь?  

Молодая особа в огромных солнцезащитных очках стояла у дальней стены. Керуаку сразу вспомнился Нил Кэссиди. Кажется, это была одна из его девушек.  

–- Ты что, стал писателем?  

–- От кого слышала? -- спросил Керуак.  

–- От Нила, от кого же еще? -- засмеялась она. -- меня зовут Иди.  

–- Ясно, -- сказал Керуак. -- Слушай, Иди, Ты это... иди-ка ты...  

–- Хам! -- обиженно фыркнула красотка и растворилась.  

К Джеку подошел молодой человек в красно-синем свитере и протянул ему руку.  

–- Джаспер Джонс, -- представился он.  

Керуак кивнул. Отбривать и этого, похоже, не стоило...  

–- Как тебе выставка? Ты знаком с художниками?  

–- А ты? -- отреагировал Керуак.  

–- Да! Я люблю Раушенберга. У него потрясающие картины, я считаю, -- сказал Джонс.  

–-Ты тоже не умеешь рисовать?  

–- Ха! У тебя классное чувство юмора, -- рассмеялся парень. -- Я тоже художник, но не экспрессионист. Моя картина вон там.  

На стене напротив висел силуэт бегущего Микки Мауса между двумя огромными кусками дерна в раме.  

–- Видимо, это специально выставлено здесь в качестве приманки для ночного посетителя... -- задумчиво сказал Керуак. -- Я не очень в этом разбираюсь... в современной живописи, я имею в виду. Мне ближе Фрэнк Синатра.  

–- Понимаю, -- сказал Джонс, улыбаясь.  

Вдруг сзади к руке Керуака прикоснулись чьи-то прохладные пальцы. Он обернулся. Перед ним стояла темноволосая девушка с удивительно длинными ресницами, одетая в розовый свитер. Ее глаза были большими и темными. На губах играла странная улыбка, словно она была чем-то слегка ошарашена. Возможно, необычной реакцией Керуака на ее появление. К тому же именно этим объяснялось выражение радости, написанное у нее на лице. Она не была красавицей, скорее она напоминала преувеличенно-сексуальную копию земной Мадонны. Но Керуаку понравилось ее нежное личико, и когда она чуть наклонила голову, чтобы он мог получше рассмотреть ее, он чуть не задохнулся. Ему хотелось до нее дотронуться, но он почему-то не решился.  

–- Простите, ребята... -- смущенно сказала она.  

–- Не буду мешать! Увидимся, -- взмахнул рукой Джонс и исчез вслед за Иди.  

–- Элис, -- тихо сказала девушка.  

–- Ээ... Не хочешь ли чего-нибудь выпить, Элис? -- промямлил Керуак.  

–- Пожалуй, стоит, -- улыбнулась она. -- Как раз Энди приглашает всех к себе на вечеринку.  

–- Энди?  

–- Уорхол... он рекламщик, -- пояснила она, -- у него студия недалеко.  

Она кивнула в сторону парня, который стоял в сторонке и читал одну из книг «Кто есть кто в современной культуре» и, кажется, никого не замечал вокруг.  

–- Аа, отлично! -- довольно сказал Керуак и взял таки Элис под руку.  

2  

В голове затуманилось от выпитого, и он сообразил, что, вполне возможно, болтается сейчас в самом центре урагана. Но развезло его, в сущности, не сильно, потому что все, кого он мог увидеть, были в тот момент заняты своими делами. Одна блондинка даже попыталась снять с него штаны, но потом, глянув на стоящую перед ней пучеглазую фигуру в розовом, передумала. Керуак на всякий случай ощупал карманы.  

Люстра на потолке, сделанная из бутылок Кока-колы, качалась. О чем они только что говорили? До того, как Элис вышла из комнаты... И откуда тут взялась целая коллекция сигар? Впрочем, это могли быть и камни. Ах, да... Камни тоже могли оказаться камнями. Или кусочками колбасы... Да, они говорили о том, что, если честно, Элис ни разу не видела сигар за всю свою жизнь, но если бы увидела, обязательно узнала бы сигару по длинной струе дыма и характерному аромату. Но это было очень странно. Удивительно даже. Это же такие редкие, такие роскошные сигары -- в колониях они мало где еще встречаются. И вообще, пока неизвестно, откуда они появились.  

Уорхол сидел в окружении гостей и изредка на него поглядывал. В его руке был пустой бумажный стакан. Заметив, что Керуак смотрит на его руки, он опустил их, скомкал стакан в ладонях, присовокупив к нему жевательную резинку, и швырнул на пол. Звук получился очень громкий. Гости засмеялись. А Керуак вспомнил, как в детстве покупал жвачку... и подумал, а что бы он сделал, если бы ему предложили ее купить в обмен на пачку бумаги? Потом у Энди в руках появился еще один бумажно-жевательный снаряд. Он кинул его в направлении свечи, та покатилась и упала на одежду Керуака, окрасив ее в алый цвет. Керуак улыбнулся. Этот выстрел оказался точным, его гости рассмеялись еще громче. Уорхол уже не глядел на него, по-видимому, разгадав план Керуака.  

Керуак знал, почему Уорхол это сделал -- это был жест, вроде бы полностью лишенный смысла, но он вдруг понял, насколько этот жест символичен. Тогда он подошел к низкому столику и взял чистый лист бумаги из коробки, которая стояла перед ним на полу. Он протянул лист Уорхолу. Руки того дрожали, но он все же взял его. Сначала Энди решил сделать на нем набросок карандашом. Затем, вспомнив про что-то, вскочил на ноги и прыгнул на столик. Тот качнулся, чуть не опрокинувшись. Уорхол принялся пританцовывать на нем, разбрасывая в стороны ватные комки, которые он доставал из карманов пиджака.  

Керуак слегка подпрыгнул и хлопнул в ладоши. Уорхол упал, как сраженный пулей, гости вскочили со своих мест. Раздались аплодисменты. Но Уорхолу было совсем плохо. Его лицо стало зеленовато-серым. Никто не бросился его спасать. Показывая на него, они хлопали в ладони и весело смеялись. Вдруг лицо Уорхола стало печальным, и он принялся отчаянно жестикулировать руками.  

–- Потрясающий перформанс! Это импровизация? Энди! Браво! -- раздавалось со всех сторон.  

–- Что за... -- Керуаку захотелось плюнуть на вату, валяющуюся на полу.  

Он отвернулся и, шатаясь, пошел к выходу из мастерской. Никто больше не проронил ни слова. Керуаку стало казаться, что у него в руках маленькие зеленые молоточки. Он чувствовал, как они стучат по вискам, вызывая множество странных картин, возникающих в мозгу. Джонс догнал его на лестнице и пошел рядом. Но Керуак продолжал думать о зеленых молотках, падающих на его голову, пока не потерял сознание.  

* * *  

–- Он гений, -- сказал Гинзберг.  

–- Кто?  

–- Раушенберг. Вот увидишь -- он встанет в один ряд с Поллаком и де Кунингом. Футуристическая эпоха -- это и его эпоха. И мы ее часть. Не только Нью-Йорк. Но и все мы.  

–- Да брось ты! Обычный халтурщик, -- сказал Керуак. -- Слегка приподнятый кокаином на высшую ступень жизни, но мало в чем вообще преуспевший. Похожий, если верить фотографиям, на хлыща времен пражского восстания, у которого перламутровые очки съехали за уши в виде толстых раковин, а волосы покрашены в красный цвет.  

–- Халтурщик твой приятель Уорхол. А Раушенберг умеет создавать искусство. Это тебе любой псих скажет. Не только тебе, но и ему тоже. У него просто хорошо получается, вот и всё. Даже непонятно, как он при этом еще жив. Иногда я думаю, что его специально придавливают.  

–- Уорхол мне не приятель. Я его один раз видел. Но я знаю, о чем ты говоришь. У него по всем вопросам точка зрения денежного мешка. Он забыл, как снимают на «Никон», забыл про перспективу, забыл вообще обо всем на свете. И если бы у этого поляка было место в раю, Будда сказал бы ему: «Не знаю. Еще поглядим». И Будду все в этом мире поняли бы. С тех, кто с деньгами, с того спрос особый.  

Гинзберг закурил сигарету и замолчал, задумчиво глядя на струйку дыма. В мире творилось неладное. Мир был ни на что не годен.  

–- Будда сказал, что наш разум движется от уязвимого слабого места к скрытому могуществу, -- наконец сказал он. -- А доктор Ницше сказал: "Если ты прав, ничтожный человек, чего же тебе надо? Если ты неправ, человек гениальный, тебе все позволено. Ты получишь всё. Но запомни, ничто не будет тебе принадлежать! " Ницше был прав -- людьми можно было управлять, только продавая им свои книги. Литература -- это все-таки игра, требующая мастерства душевной собранности. Бог сделал меня писателем не для того, чтобы я писал только то, что он захочет.  

–- Гинзберг, я тебя сейчас зацелую. И если после этого ты мне не скажешь, что любишь меня, то ты больше не мой.  

–- Что ты знаешь о крепкой мужской дружбе? -- спросил Гинзберг.  

–- Только не произноси эту фразу. А то у меня из-под носа тему уведут. Или чьи-то стихи почитают. Сейчас всё время кто-то тебя читает, кто бы ты ни был. Ты в курсе?  

Он кивнул. Это была святая правда. В детстве это случалось с ним часто. Хотя чаще всего истории были такими коротенькими, что их трудно было даже записать, не то что пересказать другим. Самое интересное было то, как они оказывались потом изложенными на бумаге. Называлось это диснеевскими пиратами и случалось со всеми одинаково. Как будто по отдельному сигналу невидимого капитана пираты снялись со своих мест и все разом пошли в атаку.  

–- Джек, ты хочешь познакомиться с Бобом? -- спросил Гинзберг. -- Он будет рад. Возможно, тебе там покажется скучно, но другого пути нет.  

–- Ладно, завтра пойдем к твоему кумиру. Посмотрим, чем он дышит, -- сказал Керуак и сразу же добавил измененным голосом: -- Как ты? Как жена? Дети? Что поделываешь? Давай увидимся в баре.  

3  

Раушенберг встретил их на пороге дома. Из открытых окон, словно из прогретых солнцем бутылок, лился громкий смех. Пройдя в гостиную они увидели сидящих в креслах мужчин, перед которыми у каждого был бокал с аперитивом. Они только что закончили хохмачество, над которым трудились, покуривая длинные папиросы. Среди них был и Джонс, в пестром полосатом халате, с сигарой в зубах.  

Сюзи, жена Раушенберга, посмотрела на гостей приветливо. Улыбнувшись, она предложила мужчинам по бокалу шампанского. Стоявшая рядом с ней немолодая женщина с крашеными волосами положила руку на рукоятку кинжала, висевшего у нее на поясе. Раушенберг пожал плечами и представил ее:  

–- Бетти Парсонс, моя галеристка. Скоро она заколит меня этим кинжалом, потому что наша с Роем выставка не имеет успеха у критики. Она очень неглупая, но все еще верит в сказки и думает, что иногда этот старый фотоаппарат работает.  

–- А что, бывает по-другому? Роберт, у тебя были когда-нибудь сомнения в том, функционирует ли этот механизм? Нет? -- спросила Бетти.  

–- Разве только у критики? -- сказал Керуак.  

Гинзберг деликатно отшел в сторону и сделал вид, что рассматривает что-то, закрашенное черной краской, висящее над белым диваном.  

–- Критики не верят, а ждут, -- продолжала Бетти. -- Они думают, может быть, сыграет роль это чудо, полное вневременное освобождение, которое приведет нашего мальчика по имени Боб на путь, который он выберет. В жизни ведь может произойти всё, чего мы не можем себе представить, верно?  

-- Но если критикам не нравятся картины Боба, разве это что-нибудь значит? Я думаю, нет, -- сказала Сюзи.  

–- Дорогая, критики считают деньги, они объективно оценивают, "ясно", как говорит моя мама. Я знаю это по собственному опыту.  

–- Получается замкнутый круг, -- сказал Керуак. -- Чтобы о тебе написали критики, нужно продаваться, а чтобы продаваться, на тебя должны обратить внимание критики. Тогда на твою работу обратят внимание все, потому что все будут писать о ней. Закон такой. Правда, очень простой и ясный.  

–- Ты ведь знаешь Люсьена Карра? -- спросил Раушенберг Керуака, видимо, решив сменить тему.  

–- Об этом писали в газетах, -- ответил Керуак.  

–- Бедный Дэвид Каммерер! -- вставила Бетти.  

Она успела подхватить бокал, чуть не выскользнувший у нее из руки, и теперь шла к своему креслу, утирая губы тыльной стороной ладони.  

–- Ему не повезло. А Карр был нашим заводилой в Колумбийском универе, -- сказал Керуак. -- Жаль, что прошли те времена, верно, Аллен? Или все это кажется тебе сентиментальным бредом сумасшедшего? Впрочем, там тоже были свои художники. Впрочем и не художники, насколько я помню.  

–- Посмотри вокруг. Ты не видишь, сколько кругом писателей и художников? Вот этот клуб, например. На самом деле здесь не так уж плохо, -- ответил Гинзберг.  

–- Да, как собак нерезаных, -- заметил Керуак.  

–- Бессмысленное убийство! Верх абсурда, -- сказал Раушенберг. -- Ничего другого, как жить в этом абсурде, нам не остается... Вернее, жить с ним, ведь мои новые работы -- это тоже своего рода современный абсурд. Хотите увидеть? Правда, это пока лишь наши совместные с Джонсом эксперименты...  

Раушенберг провел их в мастерскую, где на стенах висели несколько детских рисунков, несколько десятков фотографий, стояли пять или шесть лабораторных столов и длинная тахта. На тахте лежал спящий человек. На столах стояли банки с разноцветными красками и какие комбинации из случайных вещей. Раушенберг подошел к человеку и повернул выключатель у его виска. Тот не проснулся.  

Керуак стал рассматривать внимательнее работы художника. Они его, как ни странно, завораживали. Он даже заметил на одной из них крест, слегка похожий на тот, который когда-то носил на груди. Другая представляла собой чучело попугая, обмазанного красками, сидящего на муравейнике. Третья изображала лысыю женскую голову, украшенную множеством разного рода предметов -- ножками табуреток, досками, пружинами от старых матрацев, боками рассыпающихся телевизоров и так далее. Все работы были необычайно реалистичны. По углам были разбросаны куски картона и смятые упаковки.  

Но особенно Керуака поразили три чертежа на листе бумаги. Приглядевшись, Керуак стал понимать, что художник изобразил на них масштаб мироздания, какое видел в тот момент. Квадрат, окруженный волнами, походил на океан, а треугольник, составленный из волн, напоминал далекое небо -- из его высоты чуть-чуть просвечивала морская поверхность, словно в дело вступали какие-то скрытые механизмы вселенной в виде круга, из-за которых все было видно не так ясно, как на самой границе видимости.  

–- А где берете всякий хлам для своих экспериментов? На свалке? -- спросил Керуак.  

–- Да! -- рассмеялся Раушенберг. -- У нас недалеко есть отличная свалка. Мы с Джаспером часто там бываем. Вина выпиваем и разные истории рассказываем. Там вполне можно поселиться.  

–- Никто не знает, что может случиться с человеком в его собственном мире. Все лишь игроки. Жизнь -- неуправляемая лотерея, -- сказал Гинзберг.  

На потолке плыло облако, похожее на бейсбольный мяч, края которого терялись в бледном небе. Бледном, потому что небо было цвета спелого красного мака, но Керуак в такие тонкости не вдавался.  

* * *  

Гинзберг был гомосексуалистом. Про свои гомоэротические опыты он не любил рассказывать, но все знали, что у него было что-то с Карром до того, как тот попал в тюрьму. Поэтому Гинзберга часто вспоминали в связи с аморализмом -- впрочем, отнюдь не по его инициативе. Он никогда не говорил, в чем именно проявлялся этот аморальный апофеоз, однако на нем и строилась его политическая пропаганда, часто выглядевшая просто смесью коммунизма, буддизма и эротики.  

Они сидели уютном баре в Гринвич-Виллидже и говорили о женщинах. У них было прекрасное настроение, и Керуаку вдруг показалось, что это -- часть игры, которую они придумали сами. Но чем бы они ни занимались, игра была чрезвычайно увлекательна, поскольку могла продолжиться в любой момент, а они были большими охотниками до конца. Сейчас, например, был именно такой момент: он вспоминал свою последнюю встречу с Элис, перед тем как они расстались.  

Гинзберг только что проглотил кусочек особого консервированного трюфеля, поданного к не очень изысканному белому вину. Белый цвет был символом пресыщения и скучного покоя, и, казалось, тихая беседа плавно струится в темный тоннель ночной тишины, которая так пугает, когда делаешь ее своим единственным собеседником.  

–- Можете еще попробовать проанализировать поступки Джойс, -- говорил Корсо. -- Она не знает, что делает. Но имеет о происходящем самое ясное представление. Сегодня утром она напилась, нашла меня и… Впрочем, вы ее лучше знаете. Несколько дней назад она заходила ко мне в гости. Я спросил ее, на что похожа дружба, которая существует между женщинами. Она сказала, что самое замечательное из того, чему она научилась за эти два года, это то, насколько нетривиальным, до комизма нелепым, а иногда даже скандальным является ее связь с реальностью. Естественно, то же самое относится и ко всем остальным женщинам. Вы согласны?  

–- В мире, где мы живем, этот вопрос звучит крайне по-идиотски, -- сказал Керуак.  

–- Я влюблен в Билла, -- заплетающимся языком сказал Гинзберг, -- и эти ваши истории про что-то там и птицу в сумерках напомнили мне тот день, когда мы с Биллом столкнулись в парке, и я сел в автобус, который привез нас сюда, в этот бар. В тот самый автобус из той самой жизни, которая кончилась, оставив нас в нашем собственном хаосе. Это было всего несколько часов назад, кажется, а сколько всего успело произойти! Кажется, что все эти дни минули один за другим. Почему, ну почему все так происходит И вы все тут как-то с этим связаны. И эти огни...  

Он махнул рукой в сторону окна. Керуак посмотрел в ту сторону. Там была странная картина: на зеленом фоне геометрически правильных полей медленно перемещались несколько желтых пятен. Они походили на кошек с телами, которые были неподвижно закреплены на двух длинных шестах, уходящих к багровому горизонту. Кошки постепенно сливались с горизонтом и вскоре исчезли, становясь совсем неясными.  

-- Что это такое? -- спросил он. -- Уж не луна ли это? Или я ошибаюсь?  

–- Это огни, -- ответил Гинзберг. -- Наверно, только мне так кажется... Я ведь говорю, что так много всего произошло. Все как бы повторяется. Я думаю, это и есть время. Но только после смерти. Так что смерти нет. И жизни тоже нет, и другого мира. Это правда, потому что иначе вообще непонятно, зачем всё. Поэтому надо думать так, как сегодня вечером. Надо все вокруг воспринимать как сегодняшний вечер. Ведь даже время сейчас такое. Я бы сказал, сто лет назад так уже не было. Правда? Сейчас уже так не может быть. Разве не так? Я не знаю, может, мы в каком-то другом мире живем, а?  

Корсо захотел пива и подозвал бармена. Тот был одет в обычный дорожный плащ, но его привычные движения показались Керуаку не вполне естественными. Во всяком случае, двигался он очень неуверенно, словно боялся наступить кому-нибудь на ногу. Бармен не выдержал и подмигнул Керуаку. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. К тому же Гинзбергу на руку упала большая струя слюны. Корсо брезгливо поморщился. Гинзберг, видимо, осознал эту ситуацию, закатил глаза и забормотал что-то на языке, которого другие, увы, не знали. Похоже, он просил прощения за свое поведение.  

Кто-то из них засмеялся, потом за окном послышался грохот пулеметной очереди, и в клубах дыма появилась дыра, в которую влетел снаряд, поджегший центр бара, а потом послышался истошный женский крик. Казалось, что всё замерло в невидящем ужасном оцепенении. Люди вокруг спали, но глаза их были открыты, они глядели куда-то, словно сквозь сон. И наступила тишина.  

4  

Прежде всего, выйдя из больницы, Керуак зашел в канцелярский магазин и купил пачку бумаги и скотч. Потом навестил своего приятеля Гинзберга, выписавшегося на неделю раньше.  

–- Что это у тебя? -- спросил Гинзберг.  

–-Аа, пустое, -- ответил Керуак, пожимая ему руку. -- Надо написать письмо к будущим поколениям. Это и есть всё, что останется от Америки.  

–- Слушай, пойдем послушаем джаз! В том смысле, как его слушают в тысяча девятьсот пятьдесят первом году.  

Через полчаса они сидели в бруклинском клубе и наслаждались льющимся из саксофона Пола Дэзмонда золотым дождем, оглушающим джазовым сиянием. Они просидели так около часа, а потом, словно почувствовав необходимость разойтись, принялись обмениваться впечатлениями от услышанного. Примерно в это время к ним подсел какой-то лохматый бродяга и заказал новый стакан пива. Бродяга говорил с каким-то акцетом, но его уменье наполнять фразы хмельными повторами было настолько велико, да и сам он дышал таким мощнейшим духом свободы и непредсказуемости, плюс к этому двигался так изящно и раскрепощенно, так непринужденно нагибался и выпрямлялся, шаркал ногами, махал руками, смеялся и ругался, ухитряясь все это делать одновременно, и вдобавок так артистично строил глазки официанткам и официантам, будто был единственным, с кем они могли сегодня обсудить волнующие вопросы политики и финансов. Он некоторое время петушился перед молча слушавшей его парочкой дегенератов, потом присмирел и заискивающе спросил:  

–- Пацаны, может, у вас еще косячок есть? Не? Ну, ничо, я пока вот этого послушаю.  

–- Ты откуда такой? -- с улыбкой спросил Керуак.  

–- Брайтон-Бич, -- обиженно сказал бродяга.  

–- У тебя, наверно, есть интересные истории? -- спросил Гинзберг и переглянулся с Керуаком.  

–- Если так интересно, могу рассказать, и потом все будем очень довольны. И всё про вас, ребята.  

5  

Через месяц на столе Берроуза лежал толстый свиток из листов писчей бумаги, склееный скотчем.  

–- Что это? -- спросил он.  

–- Роман, наверное. А вообще любой роман начинается так: "Раньше люди жили в пещерах и работали в поле. И нам, динозаврам, надо было пахать землю, чтобы на ней выросли плоды".  

Берроуз вопросительно взглянул на Керуака.  

–- О чем? О путешествии, о Мексике, о дружбе, о нас... о дороге, в общем.  

–- Сколько здесь?  

–- Ровно тридцать шесть метров, -- уверенно сказал Керуак.  

–- Название есть?  

–- Пока нет.  

–- Тогда назови его "В дороге", -- Берроуз взял свиток быстро посмотрел на титульный лист и отложил его в сторону.  

Он повернул к Джеку свое лицо. Берроузовские глаза были совершенно ясными, только еще более усталыми и чужими, чем раньше. Перед Керуаком стоял мертвец. Странный мертвый человек. Все его тело покрывали шрамы. Джек различил пересекавшие его руки и ноги запекшиеся борозды. Кроме того, на нем были какие-то несмываемые пятна. Пытка смертью была для Беррoуза привычна, но очень тщательно продуманна.  

У него была какая-то детская мимика, и Джек подумал, что такому юноше вряд ли больше двадцати. Но его лицо было строгим и печальным, а руки очень сильными и властными. Он взял стакан, поднес к губам и залпом выпил. Джек ощутил запах крепкого спиртного. Билл вдруг превратился в сильного и уверенного в себе мужчину. Его даже хотелось обнять. Можно было бы коснуться губами его щеки, но это показалось бы нелепой чувственностью.  

Берроуз вынул из ящика письменного стола револьвер. Он сунул его за пояс и огляделся. Нет ли на стенах картин? Картин не было.  

–- Я знал, что ты это сделаешь, Джек, -- сказал он. -- И я доволен. Потому что я знаю тебя лучше всех. И люблю тебя таким, какой ты есть.  

И он исчез в темноте. Вскоре оттуда донесся его удаляющийся смех.  

* * *  

Все понимают, что люди, оставшиеся в той жизни, кажутся просто психами на фоне того нереального золотого века, окутанного мифами.  

© Copyright: Елена Троянская Третья, 2023