Лето любви

1  

Брайан Эпштейн взял конверт и написал на нем: "Жизнь -- это то, что происходит с тобой, когда ты строишь другие планы". Он протянул конверт Джону Леннону.  

* * *  

Дом, где жил Леннон, стоял на параллельной улице. Чепмен провел у его подъезда около часа. В окне одного из подъездов он увидел двух мужчин со снайперской винтовкой. "Все было бы гораздо хуже, если бы они начали стрелять", -- подумал он. Хотя кто их знает, может они не собирались никого убивать. Просто хотели развлечься. Теперь, когда все члены его секты были мертвы, оставалось найти четвертого. Чем Чепмен занимался следующие несколько дней, нам неизвестно. Возможно, на этой фазе операции его мысли переключились на другие проблемы. Но ни один из названных способов не позволил отыскать четвертого члена секты. Каждый раз, проходя мимо парикмахерской, Чепмен задавался вопросом, не он ли тот самый бандит, который стриг его три дня назад. Выйдя на следующий день из парикмахерского салона, он долго бродил по улицам, заглядывая в витрины, как бы пытаясь увидеть вывеску, которая показалась бы ему знакомой. На одном из карнизов он заметил обломок красного кирпича.  

Утром, следуя своей интуиции, Чепмен дошел до конца узкого проулка, и вдруг его озарило. Картина, которую он увидел, показалась ему настолько неожиданной и странной, что он остановился как вкопанный, вытаращив глаза. Прямо напротив было расположено казино. Его окна были ярко освещены, а на кирпичной стене висела мемориальная доска с золотыми буквами:  

"Здесь, в 1950 году, произошло самое кровавое преступление в истории американского преступного мира, ознаменовавшее собой зарождение самых мрачных афер, которые потрясли самую основу жизни. Казино, находившееся в этом месте, стало памятником жертвам террора и навсегда сохранило память о тех страшных событиях. 27 октября 1950 года около 23 часов, когда многие семьи готовились к празднованию дня свекрови, у самого входа в казино двое вооруженных грабителей расстреляли из автоматического оружия четырех членов одной семьи. Все четверо были при жизни членами одной религиозной общины и работали в Вилла-Франка, где было открыто казино. Дети и жена одного из убитых вошли в игорный зал вместе с гостями, чтобы поддержать праздничную атмосферу. Грабители пересчитали всех присутствующих и, поверив, видимо, на слово, что в зале нет охраны, ворвались внутрь. Один из них подошел к швейцару, с которым несколько минут назад вел тихий и непонятный ему разговор. Он убил его и скрылся вместе с остальными. Посетители, занятые игрой, даже не заметили происшедшего. Чтобы убедиться, что в здании нет других охранников, грабители выломали деревянные двери, ведущие в другие помещения, и учинили погром. Напав на двух служителей радиоузла, они открыли огонь по одному из радистов, но и этот выстрел не достиг своей цели -- радист успел упасть. Бандиты подожгли игравший в соседнем зале музыкальный аппарат, в результате чего погибли находившиеся там несколько детей и подростков. Огонь распространился по всему зданию. После гибели детей шестеро грабителей пробились сквозь усилившийся огонь к телефонной будке на улице и позвонили в окружной отдел, сообщив о случившемся. Однако по дороге они были вынуждены застрелить двоих полицейских и скрылись с места преступления".  

Некоторое время он колебался, размышляя, что бы это могло значить. Наконец решился и вернулся в парикмахерскую. Это была его первая ошибка. Нет, рисковать он не хотел. Через несколько часов он уже шел на запад по улице, о существовании которой, возможно, раньше даже не подозревал. Он шел по направлению к Централ-парку, полностью уверенный в том, какая у него сейчас задача и что решение уже найдено. То, чего не мог понять Бенджамин Франклин, постиг Чепмен: когда находишь решение, оно словно подкладывается под твое прошлое, а затем исчезает. Во всяком случае, так было в теории. А в жизни оказывалось иначе. Приходилось идти в обход.  

Сначала он шагал через парк, затем, когда дорога пошла вверх, стал подниматься по улочкам, сворачивая то вправо, то влево, иногда подолгу обходя переулки. И чем дальше он продвигался, тем увереннее чувствовал себя. Город стал совсем другим. Когда он поднялся на площадку, за которой начинался парк -- в сущности, уже не парк даже, -- то оказался в совершенно незнакомом месте. Точнее, в таких местах он раньше не бывал. Но все же он пришел сюда и теперь шел через обширную поляну, занятую каким-то мрачноватым зданием. Перед этим местом в парке стояли скамейки, несколько декоративных кустов и пустые киоски, вокруг которых бродило несколько собак -- коричневых, злых, с желтыми подпалинами и обрезанными ушами. Кое-какие из них были приучены лаять на автомобили. В этом было что-то доисторическое. Дальше был кирпичный сарай, выкрашенный в ядовито-зеленый цвет, над крышей которого на толстом шесте торчала жестянка с длинной антенной, еще дальше был большой ресторан на берегу пруда. Ресторан был закрыт. Ну да, кто же станет сюда заходить в половине одиннадцатого вечера...  

Сейчас он стоял у дома Джона Леннона. Наконец-то, он увидел приближающуюся парочку, шедшую впереди группы людей. Двое были в темных очках, на даме было длинное черное платье. Дама показалась ему очень красивой. Она, правда, сильно запыхалась, и с первого взгляда он даже не узнал ее. Зато он узнал Леннона... За его спиной хлопнула дверь. Теперь он уже знал точно, в чем дело. Потом стало совсем тихо. Несколько минут после этого он ничего не слышал, кроме собственного дыхания. Было уже за полночь.  

Леннон покачал головой. Его внимание было занято каким-то далеким и загадочным разговором. Йоко не было ясно, о чем он думает. В эту секунду к нему приблизился Чепмен. Он прошептал ему в ухо что-то важное. Шептал тихо, почти беззвучно. Леннон нетерпеливо замахал руками и пошел прочь. Послышался хлопок, потом другой. Леннон ойкнул и повалился на мостовую. По инерции Леннон еще попытался встать, но так и остался лежать на асфальте. Из его рта выплеснулась струйка крови. Первый, на кого Оно обратила внимание, был Чепмен. К этому времени Леннон уже лежал на спине, закрыв лицо руками.  

Чепмен, не спеша, снял куртку, показывая, что у него нет оружия, раскрыл томик "Над пропастью во ржи" Джерома Сэлинджера и прочитал вслух: "Может быть, он умер от счастья? " Это было так дико, что девушка рядом истерично засмеялась. Больше всего его поразило, когда он разглядел испуганное лицо девушки, что ей, казалось, было не больше шестнадцати лет. Это была подруга Йоко Оно, дочка какой-то американской актрисы. Он успел заметить, что у девочки удивительно тонкие ноги, узкие запястья и тончайшие запястные кости. На ее затылке торчали острые рожки -- если бы он не знал, что девочка совсем еще ребенок, то решил бы, будто видит перед собой рогатую женщину. Но нет, это был просто блестящий металлический шлем с вмонтированным в него электрическим фонариком.  

Вскоре вокруг Леннона собралось несколько человек, в том числе и двое британцев, друзья Оно. Они аккуратно подняли Леннона и понесли его к машине. Ко всеобщему удивлению, оказалось, что Леннона не следует везти в больницу. Записав его адрес, они ушли, бросив автомобиль на пустой улице, а через несколько минут у подъезда дома появилась закрытая машина полиции.  

* * *  

1967 год  

Маккартни пытался нарисовать дирижабль своего дедушки. На листе, вырванном из блокнота, была изображена конструкция вроде тех, какие используют любители астрономии: вот боковая поверхность, вот изогнутый хвост, похожий на змеиный, и, наконец, плоский купол с отверстием для входа. Маккартни отметил, в какую сторону дуют ветра, где и когда бывают дожди и снежные заряды, объяснил принцип взаимного расположения наблюдаемых деталей и попросил Леннона подписать рисунок. Затем они вместе вышли на улицу, чтобы в спокойной обстановке поразмыслить над проблемой. Леннон с нежностью в голосе сказал:  

–- Все, о чем ты говоришь, Пол, очень логично и разумно. Да только ты, похоже, забыл главное: Эпштейн -- наш продюсер. Как ты думаешь, примет он наш проект? Брайан серьезно задумается. У него нет особо сильных замыслов, да и идей тоже. Но когда я говорю "мы", я имею в виду не его, а тебя. С тобой мы уже обсуждали это, помнишь? Все великие новаторы, говорил я тебе, всегда начинали с идеи. Так всегда было в истории музыки. Вот и сейчас, я думаю, ты уже не станешь говорить, что идея придет от ЛСД.  

–- Но, Джонни... -- смущенно возразил Маккартни, одновременно отчаянно жестикулируя, как бы намекая на не слишком желательные последствия такого предположения, после чего поднял свой взор к небу и тяжело вздохнул, словно пробуждаясь от глубокого сна, заставив Леннона покачать головой и отвести взгляд, из- за чего оба тут же застыли на месте. -- А почему Эпштейн должен снимать наш фильм? Я понимаю, так поступили бы мы все, но ведь на съемки будет потрачено так много денег! Можно ли сделать что-нибудь еще? Нельзя ли обойтись без него? Ведь ты же сам говоришь -- инвестиция серьезная, такая сумма! У нас очень много других важных проектов. Почему бы не продолжить их?  

–- Конечно, можно, -- ответил Леннон, успокаиваясь и снова обретая уверенность. Чуть помедлив, он добавил: -- Но только не за наш счет, Пол. Это ты должен понимать. Эпштейн забирает львиную долю денег. Слушай, тебе следует больше думать о своем внешнем виде. То, чем ты занимался вчера вечером, не идет тебе на пользу. Я имею в виду эти обрывки бумаги в твоих волосах. Ты похож на поросенка из рекламы пива. Неужели нельзя было подождать до завтра?  

–- А что? -- спросил Маккартни. Его щеки горели. Он отвернулся от неба и уставился на землю. -- Наверное, это эффект от психоделических грибов...  

Леннон не стал его поправлять. Пол еще тот... клоун. После недолгого молчания он сказал:  

–- Вот что, Пол. Если ты хочешь что сказать про этот фильм, то говори сейчас, потому что через пять минут, когда мы подойдем к студии и ты присоединишься ко мне, ты все еще будешь говорить об этом фильме. И скорее всего ни хрена не поймешь. Давай быстро, что ты хотел сказать. Мы опаздываем. Не будем тратить время на предисловия и объяснения. Говори. Иначе не успеешь.  

–- Хорошо, -- Маккартни кивнул. -- Дело в том, Джон, что сценарий мне не понравился. Возможно, из-за этих символов, которые ты вставил куда ни попадя... Но, знаешь, эта тема, связанная с отцом и сыном, очень волнующая для художника... В общем, я хотел с тобой посоветоваться по поводу того, с кем его переработать. Но не сказал, а только подумал.  

–- И с кем же?  

–- С Линдой.  

–- С Линдой?! -- Леннон остановился, и покосился на него так, словно пытался угадать, шутит он или нет. Затем он усмехнулся и повернул назад. Через пять шагов он оглянулся и сказал озабоченно: -- Слушай, Пол, тебе не кажется, что мы тут уже два или три раза повернули?  

Когда Маккартни снова увидел Леннона, его лицо было уже другим. В его глазах появился веселый огонек.  

–- Она в тебя влюблена, да? Так вот что я скажу, Пол, если бы меня спросили, кого я считаю самой красивой женщиной на свете, ответ был бы однозначным. Это Линда. Все остальное неважно. Ты только смотри, чтобы она не вышла за тебя замуж. А то вся прелесть этого мира исчезнет. Но она, конечно, в этом не виновата...  

* * *  

–- Колеса точно такие же, но доза в десять раз больше!  

–- Ты уверен, что они ничем не отличаются? -- спросила Линда. -- Я не понимаю...  

–- Уверен. Смотри. Это закрашенная сторона. Ты по-любому ничего не отличишь. Кроме того, тут надпись на самом краешке, всё идентично, -- сказал Леннон. -- Тебе надо только попасть в его спальню и подменить таблетки, пока он будет принимать душ. А дальше делай, что хочешь... уезжай в Америку, например.  

Она взяла в руку темную склянку и посмотрела ее на свет.  

–- И тогда ты мне позволишь поработать над "Волшебным таинственным путешествием"? В рамках разумного сотрудничества? Очень, очень хорошо... Я сделаю все, что ты пожелаешь. Нет, я клянусь! Только, пожалуйста, прошу тебя, не проси меня еще о чем-нибудь другом. Поверь, это самая главная твоя просьба, и я сделаю что угодно, только не обидь меня.  

–- Не сомневайся, -- ответил Леннон. -- Но главное -- после этого Пол будет зарабатывать в два раза больше! Хочешь подумать? Думай! Скоро обед, а меня ждут друзья. Сможешь помочь?  

–- Да, всё решено! -- сказала Линда. -- Хотя нет. Я не знаю... Не могу решиться.  

Он вернулся к ожидавшим его в пабе Старру и Харрисону. Как только разговор зашел о политике, Ринго презрительно хмыкнул. Харрисон спрятал ухмылку и его лицо, напротив, стало жестким. Он понимал, как Леннон благодарен ему за услугу, полученную сегодня. Но когда разговор перешел на местные новости, Харрисону стало не по себе.  

–- Брайан пригласит нас всех в свой дом по случаю выхода "Сержанта Пеппера", -- сказал Леннон. -- Ты что-то имеешь против? Я так много сил приложил к этой работе!  

–- А что не как обычно, на "Эбби Роуд"? -- спросил Старр.  

–- На студии жуткий беспорядок. Чистого пола не видно уже неделю, везде валяются грязные вещи.  

–- Сказать по совести, Джон, ты и к этому приложил немало сил, -- рассмеялся Старр.  

–- Пол предлагает перевоплотиться в другую группу -- "Оркестр Сержанта Пеппера", -- сказал Харрисон.  

Ринго нахмурился.  

–- Что это за новая группа? За это время ничего толкового не сочинилось? Джордж, у тебя какая-то депрессия, судя по твоему виду. Тебе надо развеяться, съезди куда-нибудь, оторвись, -- сказал он.  

–- Пол слишком тянет на себя одеяло, -- сказал Леннон. -- Он работает сам на три группы -- Линды, Пола и свою, не считая прочих. Читает Гинзберга и Берроуза, дружит с художниками, беседует с Бертраном Расселом. Я практически не вмешиваюсь. А хотел бы. Брайану это удается с трудом. Ему в ущерб. Пол -- прямо бог, а остальные просто где-то рядом...  

–- И они недовольны, -- сказал Старр, покачивая головой.  

–- Они хотят, чтобы их просто повели за руку, показали, как надо и объяснили, что к чему, -- насмешливо сказал в тон ему Харрисон.  

–- Пол хочет, чтобы Линда переписала сценарий "Путешествия", -- сказал Леннон, посмотрев на Старра. Тот, усмехнувшись, пожал плечами.  

Это был именно тот аргумент, на который Леннон особенно рассчитывал.  

-- Даа, это будет тоска! -- сказал Старр. -- Она наверняка посоветуется с новыми друзьями Пола. Уж они насоветуют. Беда с этими нью-йоркскими хлыщами. Они ничего не умеют. Сидят, смотрят на свои картины и завидуют.  

2  

На холсте были изображены лица людей в париках, причем некоторые из них так походили на президентов, что первая мысль, которая пришла Линде в голову, была именно об этом. Картина напоминала знаменитое полотно Эшера -- зловещее завихрение, пересеченное в точке наивысшей концентрации странного нелепым, -- которое висело у него в доме над кроватью. Или эту же гипотезу можно было выразить другими словами, которые Линда не рискнула произнести вслух.  

–- Значит, здесь ты рисуешь доллары, Боб? -- спросила она.  

Дилан отложил кисти и обнял ее. Через минуту она уже чуть покачивалась в его объятиях, тихо напевая какую-то мелодию.  

–- Нет, доллары рисует Уорхол. А это всего лишь астронавты, -- ответил он.  

–- Аа, они в шлемах, -- догадалась Линда. -- Президенты космоса!  

Дилан засмеялся и вернулся к работе. Только теперь она больше не казалась ему бессмысленным набором пятен и линий. Теперь он действительно ощущал в ней таинственный смысл. Он понял, какой именно. Надо было попытаться написать картину так, словно он хотел вырваться из этой бренной оболочки. И эта попытка не должна была кончиться крахом. Его задачей было как можно точнее передать замысел.  

–- Ты поедешь на "Лето любви"? -- спросила она.  

Он отрицательно покачал головой, хотя и не знал, что будет делать на самом деле.  

–- Как я соскучилась по Нью-Йоорку! -- сказала она, потянувшись.  

–- Мы ведь в Нью-Йоооорке живем. Пусть и в тесноте... а все равно душа радуется, -- ответил он. -- Мне приятно, что ты тоже по мне соскучилась.  

Дилан продолжал рисовать. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.  

–- Боооб! -- жалобно протянула она. -- Есть один клуб, там никто не знает, кто ты...  

–- Ладно! Только не в клуб, а давай просто прокатимся. А дальше -- как ветер подскажет. Но сначала надо взбодриться...  

Ночной Нью-Йорк сиял огнями рекламы. Они были всюду, но их свет не вызывал у Линды жуткого чувства клаустрофобии, которое так пугало ее в детстве. Наоборот, девушка почему-то подумала, что Америка, так бережно взрастившая ее, всенепременно обнимет ее на прощание. Возможно, для этого следовало бы обернуться назад, подумала Линда и представила себе крохотную фигурку, делающую к ней последний прыжок. Уже в следующее мгновение она раскрыла рот от изумления, ибо не поняла, откуда на Манхэттене взялись лошади. Казалось, темные зубцы конской упряжи вырастают прямо из асфальта. Впрочем, в тот момент ей было не до этого. Неожиданно лошадь двинулась вперед и уверенно выбралась на проезжую часть. Боб резко затормозил. Линду сильно тряхнуло, и она почувствовала, как на заднем сиденье машины зашевелился сидящий там человек. Не без труда Линде удалось повернуть тяжелую голову и посмотреть на него. Это оказался молодой блондин с яркой косметикой на лице. Он полулежал на сиденье, вытянув ноги и положив руки на грудь. Его пиджак валялся на полу возле его ног, он был в одной сорочке, которая не могла скрыть нескольких шрамов на его шее. В его манерах не чувствовалось ни капли страха, который должен был бы сопровождать внезапную остановку на многополосном шоссе. Было понятно, что ни один, даже самый сильный, толчок не смог бы заставить его покинуть машину. Но все равно было страшно. А когда незнакомый блондин, обнажив при этом в улыбке ровные белые зубы, открыл окно, Линда окончательно поняла -- произошло что-то не то. Она взглянула на Боба. Их взгляды встретились. За один удар сердца все ее мышцы напряглись и словно налились свинцом.  

Пальцы Боба сжались на руле, глаза нехорошо сузились, а лицо стало мертвенно-бледным. Линду поразило, каким спокойным и даже немного ленивым был этот человек, управлявший огромным бронированным лимузином. На секунду ей показалось, он даже не заметил своей ошибки. Второй раз в жизни. И опять у нее внутри все заледенело. Незнакомец между тем легко соскочил с заднего сиденья, нагнулся над ней и осторожно взял за подбородок. Мягко, но властно притянув к себе, поцеловал ее в губы. Его прикосновение было настолько неожиданным, почти грубым, таким неожиданным и нежеланным, словно он одним рывком выдернул ее из всей уютной вселенной. Отшатнувшись от него, она попыталась взять себя в руки. Нет, этого не может быть. Такого не бывает. Но то, что происходило дальше, было похоже на внезапный ночной кошмар. Кажется, у него хватило наглости укусить ее, причем при Бобе. В щеку или в подбородок -- она не поняла. Ее словно парализовало. Неприятный незнакомец отпустил ее. Какое-то время она смотрела на него сквозь опущенные ресницы. Потом медленно открыла глаза.  

–- Кто это? -- спросила она недоуменно.  

Слезы душили ее -- вернее, не столько слезы, сколько какая-то прозрачная смесь чувств, которую невозможно было сдержать. Она поняла, кто это. Он просто делал вид, будто это не он. Это был тот самый персонаж с рекламы виски, который хотел ее изнасиловать. Прямо там, на капоте машины. Ну вот и ответ. Да, в точности как тот. Только произошло это в кино. А здесь все было по-настоящему. Вот ведь гад! Зачем же он был нужен такой живой? Что делать? Взять и заявить в полицию? Но это же явная клевета. Как можно так извращать события? И потом, полиция окажется на его стороне. Даже если не все полицейские антисемиты, то некоторые точно. Начнется расследование, вся работа пойдет коту под хвост.  

* * *  

–- Зря она выбрала Маккартни, а не Харрисона, -- сказал Дилан. -- Джордж талантливее.  

–- Мне нравятся его стихи, -- согласился Гинзберг.  

–- Он мог бы стать великим, если бы не был с ними, -- продолжал Дилан. -- Он застрял в роли битла.  

–- Ему надо выступать в одиночку!  

–- Что я могу тебе сказать? Джордж из той старой когорты, у которых каждая нота на счету...  

–- И поэтому сегодня вечером ты с леди уезжаешь с Заброшенной улицы?  

–- Ну да...  

–- Когда ты уже повзрослеешь, Дилан? Брось всю эту романтику! Какая может быть красота, когда нет главного? Смотри, как живет Элвис! Поэтому мне его не жаль. Ему пора отдохнуть от шикарной жизни. Он заслужил это! Впрочем, я знаю, что ты на его стороне.  

–- Это почему? -- спросил Дилан. Он знал, каким бывает взгляд Гинзберга, и чувствовал, о чем тот думает. -- Да ты просто зол на меня, вот и всё!  

–- Пошел вон. И я больше не хочу тебя видеть. Никогда!  

–- И ничего ты не получишь! Тем более от меня. Ты меня не проймешь, Гин. Я тебя вижу насквозь!  

–- Но сначала выпьем пива... на прощанье.  

–- Идет. Но недолго. А то тебе опять захочется танцевать в одном жилете. Может, в нем было теплее, а?  

Они зашли в бар на углу Пятой авеню и 27 улицы. Внутри было шумно и тесно. Дилану попалась под ноги тарелка с окурками, которую он не заметил до этого. Остановившись, он поднял ее и с силой бросил в стену. Фаянсовые осколки, окурки и табачный пепел дождем посыпались на мраморные полы, а Гинзберг сел на табурет и вздохнул. Это действие было для него привычно. Прошло некоторое время, прежде чем Дилан сообразил, зачем Гинзберг, всегда такой внимательный, привел его сюда, за стойку бара. Их беседа, вспоминал потом Дилан, была довольно странной. Можно сказать, сюрреалистической.  

–- Энди Уорхол должен умереть.  

–- Почему?  

–- Он превращает искусство в бизнес.  

–- Возможно, то, что он делает, он превращает и в культуру. Я не знаю. Пока. Дождись конца. Всмотрись.  

–- Дождался, -- вздохнул Гинзберг. -- Дождусь ли я чего-нибудь еще? Вот это хороший вопрос.  

–- И как он должен это сделать? -- спросил Дилан. -- Если существует искусство, способное сохранить себя на века, должен существовать и способ, позволяющий его уничтожить. Ты понимаешь, о чем я говорю? Искусство и смерть нераздельны.  

–- Его нужно убить. Это будет прекрасным выходом. Образ как форма существования. А как только его лишают формы, он гибнет.  

–- Ты собираешься убить Уорхола? Но зачем? И вообще, кто он? Все время, пока я его знаю, я чувствую себя попавшим в идиотское шпионское кино. Да это вообще не кино, а рафинированное умничанье или, во всяком случае, дешевый интеллектуализм. Какой-то человек, который пытается не потерять лицо. Этакая современная Пупка Грин.  

–- Есть у меня на примете одна телочка... Она ненавидит мужиков. Мечтает всех уничтожить. Она может это. Можешь мне поверить. Не зря я ее приобщал к искусству, долго мучил.  

–- Чувак, а у тебя крыша не поехала? -- Дилан постучал себя пальцем по лбу. -- Ты когда-нибудь пытался убить себя? Он же, может, просто псих. Может, ему трудно глотать таблетки.  

–- Пролетая над гнездом кукушки, нельзя свернуть в сторону, Боб.  

* * *  

Эпштейн хвастался своей коллекцией и новым приобретением -- портретом Элвиса Пресли работы Уорхола. Он с гордостью говорил:  

–- Я смотрю на него и понимаю, что могу стать тем, кем никогда не станет менеджер Пресли!  

Маккартни внимательно разглядывал холст. Старр и Харрисон восхищались, одобряя покупку.  

–- Элвис -- это вулкан, с вершины которого льется музыка. И чем сильнее музыка, тем ниже грохочет в ней лава. По сути, нет никакого короля, а есть только Элвис, которого метко назвали гением грома, -- сказал Харрисон.  

Леннон сзади подошел к Линде.  

–- Ты принесла? -- спросил он.  

Та молча кивнула.  

–- Верни их мне.  

–- Что случилось? -- спросила Линда.  

–- Ничего. Забудь, что я говорил, -- сказал он.  

–- Почему?  

–- Забудь и всё. Не важно. Тебя зовет Пол, -- добавил Леннон, отвернувшись.  

–- А что здесь написано? "Ангелы не оставляют улик", -- прочитал Маккартни, указывая пальцем в угол холста. -- Это Энди написал?  

–- Да? -- удивился Эпштейн. -- А я не заметил... Класс!  

Он широким жестом предложил гостям коктейли. Мужчины прошли к бару, а Линда и Йоко направились к закускам. В гостиной не было никакой роскоши -- несколько стильных предметов обстановки, стол, стулья, стойка бара и высокая стеклянная дверь, выходящая во двор.  

–- Есть какая-то немыслимая тайная сила, управляющая всем миром, -- говорил хозяин через минуту. -- Особые люди. Над ними дамокловым мечом висит подозрение, будто они не такие, как мы, потому что работают в закрытых коллективах, разбросанных по всему миру, и чуть ли не мечтают о либерал-социалистическом рае под пятой социал-либерального бога…  

–- Неужели? -- удивилась Йоко.  

–- А почему бы и нет? Кто может вмешаться в любой момент и создать предпосылки к катастрофе в любое время? Есть сила и есть ее носители. Но кто они? Мы не знаем.  

3  

–- Это правдивая история, насколько может быть правдивой любая история, -- сказал Гинзберг.  

–- В ней все правда! Она правдива просто в силу своих обстоятельств. Мы не настолько знаем человеческую душу, чтобы предсказать, какое из этих обстоятельств окажется правдой, -- сказала Йоко. -- А узнать в деталях можно, лишь будучи проводником... Понимаете? Как если бы они сами придумывали свои истории, а потом читали их нам. За это они на нас и сердятся. Но это еще не все. Не понимаете? Вслушайтесь: обе их истории на самом деле о нас! И обе важны для нас. Какую из них вы выберете? Что для вас важнее всего? Вы когда-нибудь слышали что-то более важное?  

–- Скажем, ваша игра? Или искусство? -- спросил Гинзберг.  

Никто не отозвался. Йоко по-прежнему окружала темнота, и звуки ее голоса казались частью сна. Гинзберг сглотнул слюну. По спине пробежал холодок. Потом руки в темноте развернули Гинзберга за плечи и усадили на пол у стены. Теперь было ясно, что у Йоко две руки. "Она либо ведьма, либо сумасшедшая", -- подумал он. Однако сейчас это было не важно. Важно было другое: Йоко незачем было его убивать -- он и сам был в состоянии сделать это. И дело было даже не в том, думал Гинзберг, как быстро заживает нанесенная ей рана. Главное заключалось в другом. Если бы ему пришлось выбирать, он не задумался бы ни на секунду. Конечно, искусство. Он мог бы заняться им уже давно. Как Йоко Оно. Только вот проблема -- для этого нужен был кто-то вроде Дилана.  

Но потом вокруг произошла перемена. Всё словно исчезло, а мир наполнился холодным светом. Свет был одновременно золотым и тусклым. Со всех сторон к Гинзбергу и Оно приходили люди. Они были самыми разными. Некоторые были смуглыми, некоторые светловолосыми, но почти все походили на Йоко.  

–- А какая вторая история? -- нерешительно спросил он. На этот раз он обратил внимание, насколько спокойно и равнодушно звучит его голос. Никаких признаков приближающегося ужаса или паники. Похоже, ему просто не верилось, в самом ли деле это происходит.  

–- Какой она будет? -- спросила Йоко.  

–- А разве вы не знаете? Разве вам не сказали, Йоко? Именно такую мы и хотим показать.  

* * *  

1968 год.  

–- "Жёлтая подводная лодка" -- настоящий шедевр! -- уверял Дилан. -- Понятно тебе, это новый мировой миф! Это не просто мультик, это начало новой эпохи!  

–- Бог мой! О чем ты говоришь? -- удивился Хендрикс. -- Об этом сюсюканьи, про которое в нормальной Америке давным-давно забыли? Не смеши. Это что, новость для тебя?  

–- Но теперь я понимаю, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять, -- сказал Дилан и похлопал Хендрикса по плечу. -- Встретимся через десять лет, и ты не захочешь меня видеть, Джими.  

Он посмотрел на Мика Джаггера. Тот сидел с женой, но заглядывался на других.  

Парти в доме Дилана было в разгаре. Никто из гостей в этот момент, кажется, не думал о группах и не вспоминал о концертах. Говорили только о Вьетнаме, но, в общем, довольно беззлобно. Между тем в небе над городом началось какое-то неземное зрелище: где-то над темными водами бухты появилось мерцающее пятно света. Оно росло, разрасталось и в конце концов накрыло своим сиянием весь город. Появился огромный белый диск, сделанный из множества небольших точек. Сначала он был расплывчатым, а потом его края четко обрисовались, и вдруг все в воздухе ослепительно вспыхнуло. Свет оказался настолько интенсивным, что его было невозможно описать. Он резал глаза, как яркий солнечный луч, падающий на зеркальную поверхность. Казалось, перед жителями этого города открылся целый мир. Разговоры прекратилась, все с изумлением смотрели на чудо. А потом свет исчез, погрузив город во тьму. После этого все, видимо, должны были вновь открыть глаза и увидеть что-то важное, о чем они давным-давно забыли. Но этого не случилось. Гости видели странные видения, яркие, разноцветные, прекрасные и непонятные, они пели и танцевали, пытаясь объяснить их друг другу, хотя никто из них не понимал ничего. Видимо, это были какие-то предзнаменования -- гости успокоились, когда все стало как прежде. Затем в небе появился маленький голубой цветок с пятью лепестками. По мере его появления все слышали тихую музыку, напоминавшую флейту или свирель. Когда цветок расцвел, в него превратился сам Создатель, вещающий через музыку и слова.  

Минуту или две в холле висела мертвая тишина. Звуки доносились издалека, и в них чудилось что-то опасное, но это не пугало собравшихся, а восхищало. Созерцатели чуда начали спорить о том, что такое эта музыка и эта сила. Некоторые утверждали, что Создателю в совершенстве ведомы все музыкальные ноты и мотивы. Другие же не соглашались с этим, говоря, будто Создатель умеет только соединять вместе высокие и низкие ноты, никак не соединяя вместе низкие и высокие...  

* * *  

Соланас вошла в здание "Фабрики" и принялась искать Уорхола. Не найдя его, она села напротив "Расстрелянной Мэрилин Монро" и стала ждать. Просидев полчаса, Солана почувствовала, что решимость начинает покидать ее, и, чтобы хоть как-то заполнить пустоту внутри, вызванную неожиданной пустотой вокруг, стала думать о всяком разном, в том числе и о том, как сам Уорхол подговорил Дороти Подбер повредить стопку полотен в расчете на то, что цена на них после этого подскочит.  

С каждой минутой это казалось ей все более правдоподобным, тем более что продавец картин на углу говорил об этом, да и сама она не раз встречала намеки на этот счет в газетах и журналах. Следуя в размышлениях своей догадке, Соланас пришла к выводу, будто все, связанное с именем Уорхола, непременно напоминает о "Папе поп-арта" -- несколько раз она как бы невзначай назвала его так, чем окончательно убедила себя в справедливости этой версии. Да, он такой же лжец, только от искусства!  

Придя в себя, с мрачным видом она направилась к выходу. Было около трех часов дня. И тут она увидела его вместе с куратором галереи, сидящими на диване. У них что-то было на коленях. Солидная стопка рисунков в твердых дорогих паспарту. Она сразу же поняла, что это вполне подходящий момент, вынула револьвер из бумажного пакета и несколько раз выстрелила по ним, не целясь. Потом выбежала на улицу и, пройдя пару кварталов, купила себе персиковое мороженое.  

После этого она поехала к Гинзбергу и сказала тому : "Я сделала это". Ее рассказ настолько потряс поэта, что он отказался ей верить. Гинзберг был потрясен и обескуражен одновременно. Он говорил, что это похоже на перформанс. А она, чувствуя свое одиночество, ощущала враждебность мира. "Пока я живу, я знаю, чего хочу, -- думала она, -- и это "пока" и заставляет меня писать". Гинзберг был подавлен. Он сказал:  

–- Я не думал, что ты настолько сошла с ума!  

–- Я не думал, что ты настолько сошла с ума! -- передразнила она его. -- А для меня это единственный смысл в жизни. И меня бы очень удивило, не будь я уверена, что мы друг друга поймём.  

–- Запомни, я никогда, никогда не желал смерти Уорхолу на самом деле! -- вскричал он.  

–- Он и сам не хотел! -- расхохоталась она. -- Я его послала! Это был мой последний эксперимент. Можно сказать, взлет в бездну. Теперь я знаю, что делать. Не стой на дороге!  

4  

1980 год.  

–- С семьдесят первого года Леннон врет, что мы пишем полную чушь, переделывая их песни. Что всё, что мы делаем, это подражаем им. Что это они революционеры, а не мы! Что его будут звать святым Джоном, а я так и останусь просто Джаггером! Скажи, Энди, разве я не прав?  

–- Меня пытались убить в шестьдесят восьмом, -- покачал головой Уорхол. -- Это должны делать профессионалы. А какой-нибудь пьяный идиот или школьник может ткнуть тебя ножом только по неопытности. Но вряд ли они наймут профессионала. Они пойдут на это, только если захотят убить его прилюдно. Зачем им это? Под их неусыпным наблюдением весь мир. Иначе какой смысл создавать видимость, что в мире есть свободный рынок? Чтобы один наркоман мог убить другого...  

–- Зато с Хендриксом всё было, как надо, -- буркнул Джаггер, его голос звучал устало. -- Они не стали слишком тратиться.  

–- Конечно, без наличных денег, как в том случае, не обходится, но их роль здесь не существенна, -- сказал Уорхол.  

–- Кого ты имеешь в виду? -- спросил Джаггер. -- Кто эти "они"?  

–- Ангелы мщения.  

Джаггер возмущённо развел руками. Видно было, что для него эта тема болезненна.  

–- Никаких подтверждений этому я не нашел. И на любителя это было. Дошло?  

–- Ты не понимаешь... Ангелы не оставляют улик, -- сказал тихо Уорхол.  

Он посмотрел на своих бесчисленных сиамских котов, снисходительно улыбнулся и сказал:  

–- Коты-коты, жаль, что вы такие умные. Вы, наверно, никогда не любили?  

* * *  

Однако одна из бесчисленных его историй настолько невероятна, что в нее трудно поверить. Почти все, кто был с ним знаком, рассказывают о том, как он однажды спас тонувшего матроса, но при этом не называли ни одной известной им причины этого поступка. Все, о чем он помнил, было следующее: в холодную темную ночь он сидел на палубе маленького шлюпа. Внезапно начался страшный шторм, шлюп стал разваливаться на части. Матрос упал за борт и утонул. Увидев это, Джон заметил, по его словам, на левом боку мертвого матросика большой синеватый шрам и решил, хотя не видел его до этого, совершить акт милосердия. Он достал фонарик, поднял его над водой и, показывая в сторону далекого берега, стал сгонять в свою сторону мелких рыбешек, привлеченных ярким светом фонаря. Одна из рыбин прилипла к его пальцам, которые потянулись к ней, когда он попытался ее схватить, и в этот момент произошел удар волны о борт шлюпа. Весь следующий день он находился в полусне, находясь между тем под действием каких-то наркотических веществ. Мучившие его галлюцинации не имели определенной формы и содержания и походили на быстро сменяющиеся кадры из жизни морских глубин. Джону казалось, что он ныряет с акулами, карабкается на скалу, чтобы спастись от хищного коршуна, взбирается по лестнице в самый верхний этаж башни и спасает полумертвую девочку от злой колдуньи… Постепенно действие наркотика прошло, наступило состояние, похожее на сон наяву, после которого он ненадолго пришел в себя и заметил рыб, нападающих на его ноги. Потом они исчезли, а перед ним возник надводный мир, напоминающий райское место. Его окружали восхитительные белые цветы, в беспорядке разбросанные по пляжу. Он увидел склонившегося над кустами доброго ангела с прозрачной чашечкой вместо сердца, рядом с ним стоял другой ангел, указывающий на переливающийся разными цветами гриб. «Этот цветок по красоте равен солнцу, -- шептал первый ангел. -- Это ясно. Почему же его называют дьявольским? Почему Бог запретил есть его плоды? Потому что Бог есть любовь и красота». «Это хорошо, но почему нельзя есть это яблоко с дерева? -- возражал второй ангел с таким видом, словно сомневался в правомочности своего собеседника говорить о таких вещах. -- Бог создал мир в совершенной гармонии. Все в нем хорошо. Солнце светит, цветы растут, птицы поют. Зачем же человеку отворачиваться от них, чтобы видеть вместо этого какие-то поедающие друг друга лярвы? Неужели трудно любить всех этих прекрасных существ? » «Любить всех??? » -- закричал первый. То, что этот ангел рассуждал о любви, не удивило Джона. О том, как Бог относится к женщине, он знал не понаслышке. Впрочем, прошло довольно много времени, прежде чем до него дошло, почему он разговаривает с ангелом. Ангел что-то говорил, указывая на гриб, и говорил слишком тихо, видимо, из-за соседства с солнцем, от которого веяло нестерпимым жаром, поэтому приходилось напрягать слух. Когда он затих, Джон спросил: «Что это такое? » Ангел уставился на странный предмет. Потом взял его в руки и повернул. На шляпке гриба была темная и длинная вмятина. Больше ничего особенного там не было. Это опять смутило Джона -- он не представлял себе, какая может быть вмятинка на шляпе грибообразного грибуса. Видимо, здесь имелся в виду тот злополучный револьвер, который Джон держал в руке и рассеянно крутил в пальцах. «Боже, да кто же это? » -- подумал он и вдруг все понял. «А ну, дай сюда! » -- закричал он, отталкивая ангела и выхватывая маску. Ангелы растерялись. У них за спинами были холодные звезды, звезды были так далеко, в таком темном небе, где из эфира на них глядел единственный лучик света, что увидеть их не получалось. Один только Джон, рванув маску на себя, яростно вглядывался в нее. Внутри он видел морщинистое лицо старика. Сначала Джон решил, будто старик смотрит на него и моргает.  

Старик щурился на луну. Но лунный свет сюда не попадал. Джон изо всех сил принялся хлопать по маске, как бы пытаясь вбить в нее хоть крупицу света. В конце концов свет проник в маску. Старик открыл глаза и посмотрел на Джона. Его лицо было слишком крупным, чтобы быть лицом живого человека, поэтому оставалось только гадать, какой была его реальная внешность. Это был череп, обтянутый серой сухой кожей. Причем древний, поскольку в этой морщинистости были ясные следы времени и, если не верить в загробный мир, она пережила не одну эпоху. Мертвый, подумал Джон. Интересно, отчего это ангелы взяли и оживили его? Перестав хлопать по этому черепу, он поглядел в ту сторону, откуда доносилась музыка. На поляне никого не было. Тогда он обернулся и увидел сквозь траву пюпитр с единственным нотным листом. По нему медленно и верно стекала пентаграмма, которую обозначал тринадцатый стих -- Лезвие всех мечей. Что это значит? А вот что. Ведь меч ассоциируется со Смертью, то есть с одной из ее форм, а пентакль означает стихию Земли. Эти символы сливаются в пронзительную семерку, которая у нас не видна, потому что она, строго говоря, не представлена. Теперь она стала явна. Невидимый мир стал видим. Но кто оживил его и зачем? Впрочем, ведь Ангел сказал: «Небеса откроются». Впрочем… Ангелы всегда говорят загадками. Нет, ангелов не следует читать. От них не должно исходить никаких надежд и утешений. Оставалось ждать, что же будет дальше.  

Неожиданно музыка стихла, и птицы вернулись к прерванной жизни, роясь в черной земле и поднимая огромные тучи пыли. Джон вытер кровь с руки о колено и неожиданно поймал себя на мысли, точнее, на одной только мысли. «Зачем я вышел из дома? -- подумал он, словно эта мысль была для него важной. -- Что я искал? » Он вдруг понял, зачем. Ему вдруг стало невыносимо страшно, захотелось назад в дом, прижаться к теплому боку Йоко, засунуть руки в ее длинные волосы и тихо напевать что-нибудь умиротворяющее, но он вспомнил, как страшно оставаться одному в лесу в темной, враждебной местности, какой смысл искать себе в этом защиту и опору, когда вокруг одна только опасность и нет никого, кто протянул бы тебе руку и увел в свой безопасный теплый мир? Вдруг он подумал, не плачет ли Йоко, думая о нем, а может быть, она только делает вид. Она так тщательно подбирает слова, произнося их, чтоб все было понятно, хотя, возможно, в них нет ничего понятного. Но он все равно ждал от нее понимания и ласки, потому что они могли сделать его счастливым. Вдруг ему показалось, что за ним следят. Он повернулся и сразу же увидел вдалеке огонек. Сначала он принял его за блик костра. Потом стало ясно, это фонарь. Вдали от дороги, за деревьями, стояли несколько человек в военной форме. Они курили, пили пиво и лениво переговаривались. Дойдя до ручья, они повернули и скрылись за поворотом. Он пошел на огоньком, внимательно вглядываясь в траву под ногами. Огонек оказался фонарем придорожной бензоколонки. Чуть дальше дорога уходила в лес, и он побрел дальше, чуть сутулясь. Когда стемнело, он стал ощущать холод и перестал видеть дорогу перед собой, но все-таки смог добрести до какого-то мотеля и заснул на полу в пустом номере. На следующий день он покинул мотель и начал свой путь в будущее.  

* * *  

В качестве постскриптума прилагаются котяшкины энцефалограммы.  

© Copyright: Елена Троянская Третья, 2023