Зеркальный монолог

Если бы у тебя хватило времени и сил понять элементарную истину – в этом мире, который привычно обволакивает твоё ежемоментное существование присутствует лишь один человек, которому ты интересен, независимо от всех твоих вышвыриваний сознания напоказ, или наоборот, долгого угнетённого и почти клинически депрессивного одиночества. Тот единственный, кто способен вознести тебя до небес и уронить в бездну. И нет, это не твоя девчонка, успевшая выстроить идеальный план твоей жизни, включающий в себя тотальное искажение, и даже перелом твоей личности, что обычно так меркантильно называют положительными изменениями, и не твой мужчина в ожидании борща с пирожками со взглядом хозяина жизни и манерами Аль Капоне в самом дорогом ресторане Нью-Йорка. Прости, но я не скажу ничего нового. Это ты. Вот теперь живи с этим. Рождены одинокими, уходим из мира так же.  

Когда я был сильно моложе, моя слава и власть над миром казались мне лежащими за следующим поворотом при выходе из той самой подворотни, в которой я приобщался ко взрослым законам жизни путëм разбитого носа и докуривания бычков, а так же к истиной мудрости, исходящей из понимания, что ранец и засранец – это разные вещи. Именно за этим поворотом звучали медные трубы, а огонь и вода были почти пройдены. Туда манили запахи будущей свободы и вкусы съеденных женских сердец. Там не имела значения моя юношеская эгоцентричность, а дырки на одежде, чуть меньше дыры в кармане, назывались брутальной стильностью. Там я был и поэтом, и музыкантом, и философом, а иногда, в особенно тёплые ночи, даже лучшим в мире любовником.  

В те безмятежные времена я, по научению старших товарищей, на похоронах многих из которых я уже успел поприсутствовать, мерил успешность деньгами и вещами, любовь – количеством женщин, и их нежными прозвищами, которые в недалёком будущем будут обращены к другому мужскому телу, счастье – воплощённой в жизнь лени, оставшейся безнаказанной... Беспечность была главным мерилом смысла никчёмной, бесперспективной, но такой одухотворенной жизни...  

Шло время, и с ним шмотье перестало быть дырявым и дешёвым, волосы стали намного короче, а шумные друзья – дальше и взрослее... Ленки превратились в Елен Алексеевных, куртка сменилась блейзером, протестные мысли легко заместились заботой о собственном запахе, носки начали меняться ежедневно, а растущая мизантропия замаскировалась любовью к животным... Здравствуй, зрелость! Именно так ты меня и встретила за этим углом жизненного пути. Именно в той подворотне, где я так ждал тебя, превозмогая мучительные годы взросления. И ты там не лежала, а, скорее, крепко стоя в боксёрской позиции, преподнесла дружеский панч в неокрепшее, удивлённое, и от этого слегка приглуповатое, лицо. Беспечность осталась в том детском дворе, а шаляй-валяй закончился.  

Единственной радостью на тот момент стал кошелёк. Сначала лёгкий, почти невесомый, в последствии трудно влезающий в карман, и напоследок требующий отдельное вместилище из мягкой кожи и хранения себя в электронном пространстве. Так и появилась в этой подгнивающей от неизбежного лицемерия жизни фраза, которая жива до сих пор: "Если бы ты мог представить, как мало думают о тебе окружающие, – ты бы оскорбился! " Ловко и чëтко. Сказала одна из сотен моих коллег. Поэтому и фраза до сих пор связана в моём стареющем мозгу с кошельком. Возможно, речь не идёт о кошельке, коллекционирующем твой уровень права на присутствие в обществе в эквиваленте звонкой монеты. Пожалуй, здесь вопрос о совсем другом богатстве...  

Вечернее солнце раскрашивало вид серых крыш, открывающийся с 17го этажа моего стандартного дома. Усталость прожитого дня стандартно ложилась на плечи, стекая к локтями, и выливаясь нервозной дрожью через кисти. Стандартный звонок в дверь и звук закрываемого за мною замка привели меня к стандартным процедурам по приведению себя в порядок, что тождественно стиранию памяти... Как будто эта вода, струящаяся из ворчащего крана и несущая запах свежести на расстояние от вчера до завтра, и правда сможет смыть неровности и грубые пятна, нанесённые усердно пропагандируемым СМИ стрессом на моëм ещё не таком уж развалившемся лице.  

Надежда, как ей и свойственно, не умерла раньше меня и даже вполне оправдалась. Холод воды на лице окунал в чувство соснового парка вокруг, где ветер продувает психику, выбрасывая устоявшуюся пыль и несчадно портя прическу. Уперев руки в края раковины я взглянул в зеркало.  

Зеркало смотрело на меня упорным взглядом симпатичного мужчины, которому уже есть, что терять. Приглядевшись к двухдневной щетине, я позволил ей ещё пожить. Мой взгляд сосредоточился на том, чей взгляд сосредоточился на мне. Капли воды, подарившей мне свой очищающий холод, стекали с подбородка, напоминая о неизбежности потери этой внешности и этой жизни. Я увлёкся. Ещë никогда я не смотрел на себя так глубоко при помощи посеребренного стекла. Откуда этот едва заметный шрам на брови? Ах, да – я отправил жену с детьми в отпуск, а сам остался дорабатывать. Какой демон овладел мной тогда, чтоб устроить генеральную уборку?.. Помню, как поскользнулся на половой плитке. Помню залитый кровью пол и страдающее зрение. Каким забавным способом судьба приводит от стремления к чистоте к травме, остающейся следом на всю жизнь. Я присмотрюсь. Много ли их там? Следов беспечной, или наоборот чрезмерно ответствнной юности. Я дам этому зеркалу право на пару минут стать моим проводником в мир, из которого я сбежал, оставшись в живых... Или нет?.. Или не сбежал и не сбегу никогда?..  

Мимолётное наблюдение напомнило мне о псевдонауке со смешным названием френология. Так и тянет заменить Ф на Х... Суть еë в том, что выпуклости и впадины на черепе могут дать понять многое о личности человека. Жаль, что создатель этой идеи не дожил до того времени, когда его революционные идеи были признаны, и так и не узнал какой великий вклад совершил в современную психиатрию и неврологию. Да уж, порой что-то ценное рождается из откровенного бреда. Ещë ближе подошла к моим измышлениям физиогномика. Тоже явление, которое с трудом можно назвать наукой. Там вообще утверждается, что судить о личности мы можем по чертам лица. Дурь конечно, но что-то неуловимое уже увлекло меня в зеркале. Почему бы не вникнуть. Это ведь просто наблюдение, подальше от мистики, поближе к естествознанию.  

И конечно в первую очередь меня привлекает шрам на щеке, оставленный гвоздём который приложил туда мой отец. Жутко звучит, правда? Как создаются лживые легенды – мы просто не дослушиваем до конца! А ситуция была более чем комичная. Мой папа, инженер и сторонник практического образования, просто решил показать мне, как сильно нагреваются тела при трении. Гвоздь, выкрученный из стены и аккуратно приложенный к моей щеке стал прекрассным образовательным предметом. Да, папа, тела здорово нагреваются при трении. Переход кинетической энергии в тепловую я со всем юношеским рвением осознал в студенческие годы. Но рассказывать об этом не хочу. Да, отец, знал бы ты, как грелись эти тела, и сколько шрамов оставили в моей неокрепшей душе)) А тогда, в детстве, мама так кричала на папу...  

Воспоминание детства вызвало улыбку. Ту самую, которую почему-то не видят окружающие. Всегда казалось это странным – улыбка всегда при мне, но её никто не видит... Мой пытливый ум не смог остановиться и подкинул новую мысль: а почему форма губ именно такая, и уголки загибаются вниз, формируя печать непроходящей грусти? Рай для физиогномиста, но я всегда любил оправдывать себя рок-н-роллом! Протестные ролики, безразличие взрослых, замешанное на их собственной ущербности и отсутствии самореализации, презрительные усмешки ровесников, в особенности противоположного пола, физическое насилие, и еще более травмирующее душевное насилие, абсолютное безверие и античеловеческое причисление твоей изначально свободной, и такой ранимой души, к насекомым под плинтусом, долгожданная встреча с большой группой таких же заблудших баранов, как ты... Всë это пролетело черно-коричневым калейдоскопом в начисто протертой до костной белизны рамке моего зеркала. Сколько грязи было увидено и сколько сожрано... Как хорошо, что не вся эта грязь моя... Свобода, одетая в потертую кожанную куртку-косуху, выглядела прекрасно, особенно с дешёвой электрогитарой наперевес. Даже в обрамлении разваливающихся зданий, стремящихся пробить ей череп своим назидательным укором. Никто из нас тогда не понимал равенства свободы и ответственности. Возможно именно поэтому та свобода до сих пор притягивает своей мнимой истинностью, а мы в приступах ностальгии плюем на её абсолютную иллюзорность.  

Не знаю, почему в этот вечер мне захотелось смотреть дальше своего носа. Не понимаю к чему эта глубина чувств, вызывающая такие чистые, почти детские, слезливые порывы. Стоило прекратить это затянувшееся чудачество, но я не хотел. Мне было по-домашнему тепло в этом отражении. Как у бабушки на кухне, с запахом прогоревшей печки и одной из 180ти кошек на коленях.  

Рассматривая дальше свою физиономию я с удивлением обнаружал, как криво растут волосы в районе моих усов. Как будто кто-то специально перемешал направления волосков в хаотичном порядке. Я, конечно же, связал это с обилием поцелуев на протяжении бурной молодости. Стало даже приятно. После этого я присмотрелся к темноте под глазами – это было уже не весело. Скорее жизнь сообщала, что от частого употребления психотропов и постоянного недосыпа моя судьба входит в свой вечерний режим. За которым последует ночь и закрытые навсегда глаза.  

Кожа на лбу разваливалась на куски, и через пару минут вся верхняя часть моего лица была похожа на кожу крокодила, или иссушенную почву пустыни. Вместо естественного ужаса, боли и страха я был охвачен волной истеричной радости. Мой университетский приятель дал мне кличку desert, пустыня. Никто это не подхватил, но ему нравилось! Женька, видел бы ты меня сейчас, улыбающегося во всю морду, с кусками пустыни падающими со лба в раковину...  

Прикасаясь пальцами к оголённой лобной кости, мне подумалось, как близки сечас мой мозг и рука. Как было бы здорово, чтобы в этой руке появилась маленькая аккуратная ответка, идеально подходящая к разболтавшимся винтам моей психики. Я бы смог всë подтянуть, протереть и смазать. Я бы вышел из этой ванной обновлённым и исцеленным от таких нелепых детских травм, нанесённых совсем неплохими людьми, не со зла, нечаянно... Я бы даже хотел увидеться с ними, и сказать, что моя злоба давно умерла, а прощение наполнило сердце... Как жаль, что большая часть из них под землёй... Или на дне... Или они расчленены и съедены. Нет-нет, не мной, конечно. Бродячие собаки порой оказывают помощь, когда еë совсем не ждёшь. Я прятал их по-разному. Всегда находил уединенные места. Всегда был максимально спокоен и осторожен. Их осталось не много, может быть человека 3 или 4, я ещë сверюсь со своим списком.  

Мои одухотворенные мысли были прерваны неприятным наблюдением. Если верхняя часть лица уже стала относительно симпатичным отражением черепа, слегка украшенного струйками крови, то с нижней началось настоящее разочарование. Прыщи, доходящие до уровня сочащихся гноем язв, устилали мою так усердно ухоженную бороду. Я стал некрасивым. Ужасно некрасивым. Данное зрелище, со всей откровенностью отражённое зеркалом, и замешаное с детскими воспоминаниями, вызвало уныние. Уныние – я не знаю, каким ещë термином можно описать это чувство, объединяющее грусть, тоску, скуку и желание посмотреть в окно, за которым обязательно должен идти очень серый, мутный дождь, еле-еле напевающий что-то из Джо Дасена или Апокалиптики. Грусть вызывала слезы. Без рыданий, без бешеных воплей. Просто слезы бьющие из слезных каналов с такой силой, что один глаз не выдержал давления и повис на черно-синем нерве, стремясь смыться в раковину. Да, грусть вызывала неумолимую страсть себя смыть. Как будто сама имела чувства и знала, что здесь она неуместна.  

Шок холодной воды на лице принес свежесть листопада тëплой осени. Честно говоря, было страшно, что вода сделает больно открытым, и местами рваным, ранам на моём лице. Но нет. Свежесть, прохлада, тающая усталость, лёгкий запах железа и хлора... Остатки кожи под пальцами размякли и превратились в желеподобную массу, которую так легко было смыть. Я ожидал неминуемый контакт со своим черепом, размышляя, как глупо я буду выглядеть с единственным оставшимся глазом. Провидение, следуя моим опасениям, легко смыло второй глаз. Странно, беззвучно и безболезненно... Темнота. Я зажмурился, как мы делаем, когда в глаза попадает шампунь или мыло... Чем зажмурился?! На моëм лице нет кожи, а теперь и глаз. Что я увижу в этом Чертовом Зеркале?!  

Женское лицо.  

Свет в глаза. Новые, очень красивые глаза.  

Больничный светильник. Адская боль. Чувство разрыва внутренностей в животе, перетекающее в зону малого таза. Предчувствие смерти. Глухие звуки чужих голосов. Железный привкус крови на зубах. Злоба на всë сущее, перетекающая в ненависть к одному человеку. Как ты посмел поступить так со мной? Как мне любить тебя дальше? Последний взрыв невозможной боли и...  

детский плач...  

Плачь ребёнка, который пришёл, чтобы сообщить своим появлением, что ожидание смерти было ложным, а боль скоро утихнет... А вот от новой жизни ты теперь точно не отмажешься! )))  

Ребёнок кричал всë громче...  

Как трудно проснуться. И какую ни с чем не сравнимую радость приносит это событие, когда ты не просто снова в жизни. Ты снова в жизни, которая продолжается...  

Мой сын требовал замены подгузника, что я и совершил со своей привычной первой космической скоростью. Да, у меня получилось сделать так, что моя любимая женщина, уставшая от дневных забот не проснулась. Держа ребёнка на руках я взглянул в окно. Стая бездомных собак выискивала жертву, матерясь друг на друга на собачьем языке. Дождя не было. Никто не сможет тебя обидеть, сынок. По крайней мере, без последствий не сможет... Я научу тебя... Сын спал тем милым детским сном, в котором нет горечи прошлого и страха о будущем. Я уложил его в кроватку и решил, что мне тоже стоит получить остаток отдыха. Моя любимейшая женщина мирно спала, разметав по подушке всю потрясающую яркость своих рыжих волос. Чистое небо за окном обещало прекрасную погоду. Да, завтра будет чудесный день! Теперь можно и вздремнуть. До самого утра. С улыбкой на лице...  

Только сверюсь со списком – их осталось совсем немного...  

Свора бродячих псов взвыла единым хором на мертвенно-серебрянную Луну.