Как провожали дядю Ваню

Вчера ломала голову, как освободиться от гнёта совести, не явившись сегодня на занятия. Пропустить надо: провожаем дядю Ваню с дочкой, а моей двоюродной сестрой Любашей. Провожаем, может, навсегда...  

Заранее купили с Любашей билеты до какого-то Зонального, связывающего Сахалин с материком авиалинией. И – последний "облёт" всех родных – горожан.  

"Летали" прилично. Сестричка всё волновалась: сопьется папка – что мамке скажу? А папка шиковал: две улицы поехать – такси, любая купюра! Друг, уважь: без сдачи!  

Когда-то уехали они всей семьёй на Сахалин на заработки и зарабатывают всю жизнь безвыездно...  

С Любашей мы знакомы по письмам – с третьего класса активно переписываемся, не стараясь выглядеть лучше, чем есть. И в юность-молодость пришли с одними убеждениями, взглядами на жизнь – единодушие крайне редкое, но такие яблони-воспитатели были у нас.  

Если все братья, наши яблони-отцы были одного поля ягоды, то дядя Ваня всё-таки отличался: радуется, горюет ли – всё в высшей степени! Тюкнуло что ему – с особым шиком, бравадой натворит: знай наших! Но тут же тюкает другое, и – ах, такой-сякой, не удержался, а мог бы!  

В своих творениях, проступках никого не винил, оправдывал всех и вся, себя же всячески принижал – до невозможности!  

Первое застолье в честь их приезда детей четырёх братьев удивило откровением "стариков": в молодости дядя Ваня ухаживал за будущей женой своего брата! Но, оба строптивые, остались "при своих интересах". В скором времени обзавелись семьями, и воспоминания их ничуть не огорчали. Со стороны брата не было ревности:  

– Они б спуску друг другу не дали! Так что Клавдея – моя! – заключил гордо брат Михаил.  

А дядя Ваня на то ответствовал в высшей степени восторженно:  

– А моя – Шура! – при этом не имелось ввиду, что одна лучше другой, а как раз "по тексту": а ты без Клавдии пропал бы, и что бы я без моей Шуры делал!  

Завтра улетают. За тридевять земель. Так что мне со спокойной совестью ехать их провожать, а Франция подождет!  

Сегодня Любаша "банк" прикрыла:  

– В аэропорт – не баре! – на автобусе! На всех одного такси мало, да и от Зонального не пришлось бы пешком добираться! Вот, тётя Клава, на прощальную бутылочку и на автобус.  

У тети Клавы такие глаза: ещё слово – развод на всю жизнь! Родня умела выкладываться не только в застольях, тратах на них. Чувств не задевай!... С утра посидели с "посошком" на дорожку – на него пошло достаточно, чтобы дойти до автобуса; тётя Клава ещё соображающего мужа пришила к большущей дорожной сумке, на которую обратила моё внимание Любаша: вместительнее нашего багажа!  

В неё действительно вместилось! И тётка ее берегла! В автобус протиснула благоверного с сумищей, потом только об остальных позаботилась:  

– Все здесь? Поехали, водитель! – что-что, а командовать она любила.  

Ехать было удобно в переполненном автобусе: со всех сторон подпирали, никто из провожающих не падал, не цеплялся за воздух. Разговоры были "по теме" – как всегда при прощании обнаруживается, что главное не сказано, и мы сейчас потешаем "весь трезвый" автобус.  

Кондуктор выделила "смехачей" – Михаила и Ивана, потребовав уступить места отбывающим гостям города, "чтобы у них остались на всю жизнь тёплые воспоминания, товарищи, о сибирском гостеприимстве". И не меньше!  

Тётя Клава им и сумочку в ножки, и остальной багаж "молчком" проехал, безбилетным то есть.  

А сидя и рукам воля: темпераментом жестикуляции не уступают не только итальянцам, но и друг другу!  

Попутчики с сожалением покидали автобус, желали мягкой посадки улетавшим..  

Обычные хлопоты по оформлению отлёта ещё впереди, и клич тёти Клавы: – Айда на природу! – смёл только что устроившихся в удобных креслах братьев с семьями – мигом передислоцировались на солнышко. Сесть негде, но всех всё устраивало, особенно содержимое заветной сумки.  

На газету-скатерть выложены: курица, толстая и жирная, салат и силос-винегрет в литровых банках, хлеб, лук, помидоры, соль в солонке-блюдце, в последней жаре звенели восторги: квас – помилуй нас!  

Дома этот "квас" укладывал даже мужчин! Практичные жёны сомневаются, что трехлитровой банки бражки хватит на всех, и "возьмёт" ли она на природе?  

– Подбодрим беленькой! Кому мало – дома добавят, Иван, считай дома, а нам до приземления далеко.  

Мы с Любашей в прощальной трапезе не участвовали. И без нас одни кости оставили от дичи. Наш разговор был абсолютно взрослый: почему-то именно последней представлялась нам первая наша встреча, и мы, как умудренные жизнью, напутствовали друг друга, прислушивались к объявлениям, частенько невразумительно-гавкающим; горестные наши всхлипы прерывали чьи-нибудь: племянница, сколько на твоих золотых? Раздражаться не будем, тем более, что у Любаши часы "с бруслеткой" на самом деле золотые. Кто-то шутит: золотые наручники.  

По времени пора бы и на Хабаровск объявить, разобрались бы в радиолае. Пошли-лично узнаем; а зачем нам дядя Ваня? – документы-то у нас!  

На регистрации табличка "на Москву" – как немцам путеводные стрелки в войну!  

– Стоп! Ведь они после нас! – отбираю у Любы билеты с документами, протискиваюсь, а мне: вон уже взлет! И я вылетаю из очереди! Тащу её к выходу на лётное поле! Не оборачиваясь, сообщаю обстановку. Слышит, нет ли..., но перебирает своими шпильками.  

Всё! – осознала! И на полном ходу встала! Но уже видим: разбегается самолёт. Наверное, наш. Сердце ухнуло! До последнего момента теплилось..и выложилось!  

Я лепечу вокруг Любаши: ничего, что-нибудь, мир не без.., а она столбиком, не шелохнется. Торопиться некуда, не спеша увожу её к справочному: что делать, скажите!  

– То, то: следующий рейс... досадить, но чтобы...  

Влетает-вылетает: столько много не упомнить. Единственное задержалось: в окно регистрации. А мы и не регистрировались! Промолчим – почему. Любе: садись, не маячь – я за тебя, гони документы с билетами!  

Никогда так не изворачивалась, не врала так вдохновенно, как: шёл, упал, очнулся – гипс! Сейчас же: ехали мы, ехали, переезд, задержка, приехали, а тут вот... такие дела.  

– Где отец? – из окошка  

– На улице. Уже веду! – регистраторше, а Любое: не светись, сиди.  

Пикник в разгаре : только что песен не поют! Забыли, поди, зачем приехали. Как после крестин кумовья: где были? Вроде в церкви. А что там потеряли? Так крестили ж! Кого? Кого потеряли.  

Оттаскиваю дядю Ваню: Люба зовёт. Пошёл. Представляю вид из заветного, регистрации, окошечка: девчонка тащит пьяного, да не к ним – в туалет запросился – мимо.  

Пока ничего не объясняю: забудет, куда шел, а других неожиданностей нам не надо. Любке по пути зыркаю, чтобы папке на глаза не показывалась.  

Дождалась умиротворенного, взгляд в окно – смотрят не на нас. Срываю Любу призывным взмахом, и:  

– Папка, пока вы распивались, самолёт улетел!  

– Куда?  

– Домой!  

– А мы?  

Соображаем! Ну, теперь основное:  

– Дядя Ваня, чтобы вам улететь, я наврала вот в этом окошечке, что я – ваша дочь, что мы задержались на переезде – не рассказывать же о пьянке на улице! И потому опоздали, хотя на самом деле не опаздывали. Повторяю: вам надо подтвердить, что вы – мой отец, что...  

– А Лёнька? – не даёт договорить "отец".  

– Дома Лёнька! Чтобы мне похлопотать об отлёте, пришлось так соврать! Повторите!  

– Что?  

– Что я сейчас сказала!  

– Кому?  

– Что "кому"? Мне повторите, а потом пойдём туда, к окошку, повторять, – и Любе:  

– Ох, алкаши! Какому-нибудь окошку будет всё выкладывать..ум свихнется – пьяному объяснять!  

Та кивает без тени улыбки, а меня распирает его серьёзный вид – столько мыслей на челе и все – вхолостую! Что-то главное потерял. Смешно и тошно, но втемяшить надо:  

– Дядя Ваня, мы должны начальству сказать, что задержались в дороге и потому опоздали, и тогда вас с Любой посадят на другой самолёт и бесплатно. Хоть немного поддержите меня, а то и на завтрашний рейс не посадят: все северяне из отпусков возвращаются, билеты заранее берут, вам мест попросту не будет, – а Любе:  

– Может кто с бронью не явится, по рассказам – в любом самолёте "держат" места для местных верхов.  

Репетиция-урок ничего не дала – не проясняется чело: всё ловит... Киваю в окошечко на "папашу" – что с него взять! Простите, извините.. И отправляю его во всеуслышание проветриться с Любой – пусть трезвеет, разбирается с родной дочерью. А мне и здесь хватит.  

Изрядно погоняв меня по начальству, предложили мне два места в хвосте, если не явятся двое по брони групповой – двенадцать человек. Рейс через четыре часа на Магадан через Хабаровск. А там у наших как раз пересадка и они вписываются в свой последующий полёт – как компостирование на ж. д.  

Через весь билет "досадить" успокоило Любу: для неё "может быть" равносильно "будет". Дядя Ваня по-ленински меряет ограждение лётного поля: руки за спину, пригнувшись. Пристал к Клавдее, уставшей от своей благотворительности, да вообще от проводов: сверх "кваса" выпили литр водки, мельтешат и тыняются...  

Сама пьет мало, но других накачивать – тамада позавидует интересным, витиеватым тостам! Теперь уже "соображают" и без её сладкозвучия.. Это выводит из равновесия! Редко трезвый нормально выносит выходки, придирки пьяных.  

Вот и сейчас тетя Клава терпит подобное от деверя: выспрашивает дотошно о моем отце, почему он, Иван, стал моим отцом, а Любу куда?  

Увидев меня, тетя рванула от него ко мне:  

– Ну, кто там улетел, кто остался? И зачем Ивану Лёнька?  

– А полегче? Что ему взбрело, он и протрезвев, не скажет. А вам надо всех увозить, а то будем им собирать на обратные билеты у чужих людей – своих-то и на автобус не хватит: вон как воодушевили вы всех! Один дядя Ваня чего стоит!  

– Вот сойдутся и поедем, – и к Ивану с подначкой:  

– Никак нарочно остался? Гляди – Шурка даст отставку! Как Танька Лёньке!  

Всё-приехали! Зациклился на Лёньке! Свирепеет от того, что непонятно ему что-то, о чем сигналит имя брата. Опять в бега вдоль всего здания! Остановка, как споткнувшиь – хлоп себя по затылку: поймал! А ведь и выбил тут же! Опять помчался! На следующей остановке хлоп рукой об руку и – разведет в недоумении...  

Ближайший автобус увёз провожающую братию и мы с Любашей, подхватив чемоданы, подгоняем дядю Ваню в здание аэропорта. Забрались на второй этаж. Он заснул, а мы жуем предположения; если не получится сегодня – буду бить на завтра: денег нет на новые билеты, досадите ради всего святого!  

Объявляют регистрацию на предполагаемый наш самолет. Любе приказ: растормошить! Сама же – вниз, костьми ложиться! Не пришлось! Из "учебки" именно двое не явились! Значит и кормить будут!  

Лечу обрадовать, но рада только Люба: дядя Ваня всё заспал, и в его голове сплошное бездорожье. Тем лучше – спокойнее Любе в дороге. На самый всякий случай купили булку чёрного хлеба, отказавшись от "дополнителей" колбас, сыра: откусить такую дороговизну – подавиться.  

Дядя Ваня тепло вспоминает об отпуске, проведенном на родине, без горечи говорит о "никогда". И вдруг:  

– А Лёньке что сказать?  

Мой отец живет с другой семьей на другом конце Сахалина. Что передать родному отцу?  

– Привет семье!  

– А вдруг не поверит?  

–?  

– Что ты не его дочь.  

Удивлением округляются красивые Любашины глазки! Я, передразнивая дядю Ваню, хлопаю рукой об руку и в недоумении развожу руки..  

Ничего, дорога длинная и прояснит ему всё.